Свидетели Русской Хатыни

От трассы большой недалече.
От жизни людской в стороне
белёные русские печи
молчат о священной войне.

Белеют в полях на просторе
без брёвен, без шиферных крыш.
Им вторит незримое горе,
как плачущий где-то малыш.

Здесь было жильё человечье.
Здесь жизнь трудовая текла.
Деревню «Большое Заречье»
фашисты спалили дотла.

В конце октября в сорок третьем
ворвался немецкий отряд.
Старухам и маленьким детям
идти по тропинке велят…

Людей по дороге стреляли.
А всех, кто до Глу;миц дошли,
каратели в избу согнали
и заживо после сожгли.

Лишь мальчик, кого не узрели
в потёмках хмельные стрелки,
запомнил, как в душу глядели
с белёсых небес земляки.

И мы, о войне вспоминая,
порой не устанем смотреть
сквозь радость победного мая
в сырую октябрьскую смерть.

Хранит чёрно-белое фото
навечно утраченный кров.
Вдруг мнится невидимый кто-то
с вязанкой берёзовых дров…

И русская печь оживает.
Картошка кипит в чугунке.
Вот девочка с кошкой играет.
Старушка прядёт в уголке.

Вот прямо из скорбной пустыни
живыми пред нами встают
свидетели Русской Хатыни,
в сердцах обретая приют.

Вот женщина смерть принимает,
но шепчет: «Никто не умрёт».
И к млечной груди прижимает
младенца пылающий рот…

И пеплом ложится на плечи
вся боль, что войной нарекли.
Молчат одинокие печи.
А в небе летят журавли…