Пыль

Давно уже – ни матери, ни отца,
а детство по-сиротски стучится в сны…

Смотрю – не узнаю своего лица.
А старые одежды – чудны, тесны.
Съезжаю по перилам, бегу во двор.
Соседская собака бежит за мной,
рычит, как будто узнан квартирный вор.
Не страшно – ощущаю, как за спиной
растут и расправляются два крыла.
И вот – лечу над домом, и над двором:
на месте, где собака рычала, зла, –
разгневанный отец грозит топором;
заплаканная мать за рукав его
всё дергает: «Креста на тебе, что ль, нет?»
Но выше и стремительнее, родство
со всеми разрывая, лечу – на свет…

И снова тот же город, и тот же двор.
Отец меня несёт на плечах, смеясь
(смешной какой-то с матерью разговор),
а под ногами – листья, вода и грязь.
Не страшно мне от грязи – она внизу.
Не страшно и под небом – не видно бомб.
Но видится: в грядущем в грязи ползу,
к спасенью прижимаясь и ртом, и лбом.
Земля – моё спасенье, моя земля!
И вот оно, грядущее: спрыгнув с плеч
отцовских,
я под небом – черней угля –
взываю: «Боже праведный, дай сберечь
не выросших из детства – от бомб, ракет!»
Смотрю вокруг – огонь,
и тела, тела.
Земля моя горит, и спасенья нет,
поскольку сожжены за спиной крыла…

…Давно уже – ни матери, ни отца,
ни дома, ни двора. Только пыль – как навь.
От мёртвой этой пыли не скрыть лица.
Смотрю, смотрю:
как страшно – ей нет конца!

А родина сиротски стучится в явь…



---