Путь длиною в жизнь

     Я стоял у окна в коридоре купейного вагона скорого поезда Ульяновск-Оренбург, мчащего меня на последнее свидание с моим лучшим другом, двоюродным братом Володей Лариончевым. Рядом стоял другой мой двоюродный брат, сын младшей сестры мамы, Моисейчев Владимир. Владимир младше меня на семь лет. Но с возрастом разница в годах нивелируется, не так заметна, как в детстве. Владимир тщетно пытался вывести меня из состояния оцепенения и каким-то образом отвлечь от тяжёлых раздумий. Он то начинал рассказывать о работе, то задавал какие-то вопросы, то пытался отвлечь моё внимание красотами проплывающего за окном декабрьского пейзажа зимнего леса. Я не мог поддерживать беседы, отвечал ему невпопад, в моих глазах стояли слёзы, и душил стоящий в горле комок от неожиданно свалившегося горя.
     Я, моя жена Людмила, Владимир и его мама ехали в Оренбург на похороны.
Володя Лариончев был на два года старше меня, и всё моё детство, вплоть до окончания средней школы, неразрывно связано с ним. Был небольшой перерыв, когда его семья покинула наше село, отправившись в Томскую область, откуда вскоре они переехали на Урал и остались там навсегда. Но уже через год после их отъезда наш общий дедушка, которого мы звали папакой, забрал Вову от родителей и привёз его к себе. Братишка заявлял, что он очень скучает без меня и, дав обязательство учиться только на «хорошо» и «отлично», был отпущен из Оренбурга в Кувай. Мы с ним даже своим родительским домом считали один и тот же дом. Дело в том, что после отъезда Лариончевых мы купили их дом, продав свой. Дом Лариончевых был самый красивый на селе. Вовин отец был большим чудаком, и дом свой украсил резными наличниками, на которых были вырезаны и соответственно разукрашены медведи, голуби и другая живность. Когда дядя Миша мастерил эти наличники, мы с Вовой крутились рядом, и наши просьбы – нарисовать медведей – он с великим добродушием исполнил.
     Владимир Моисейчев, поняв всю тщетность своих попыток разговорить меня, ушёл в тамбур курить, а моя память уносила меня всё дальше, всё глубже и глубже в детство. Я вспомнил эпизод, когда Вова мне, в буквальном смысле слова, спас жизнь.
     Как-то в жаркий летний день, мы ребячьей стайкой убежали в лесок, отстоящий в полутора километрах от села, поиграть в свои мальчишеские забавы. Мне в ту пору было семь лет. Вдоволь набегавшись по извилистым и тенистым тропинкам лесочка, мы остановились у ручья, чтобы нарезать из стеблей растения, название которого я до сих пор не знаю, трубок для стрельбы горохом. Насыплешь в трубку гороха, возьмёшь один конец в рот, сильно дунешь, вот и гороховый выстрел. Но кто мог предположить, что это растение вызовет в моём организме тяжелейшую аллергию. Мы в то время и слова-то такого не слышали – аллергия. Запах этого растения мне сразу не понравился, но разве можно каким-то неприятным запахом отвлечь мальца от игры. Нарезав ножом трубочек и пару раз стрельнув горохом, я потерял сознание и свалился без чувств на влажную землю. Вова среди нас был самый старший, ему было девять лет. Остальные двое ребят были примерно моего возраста. Брат не растерялся. Он взвалил меня на спину и двинулся в село. Шёл медленно, для девятилетнего мальчика это была непосильная ноша.  Да и путь был непростой, весь изрезан оврагами да холмами. Через полкилометра пути я пришёл в себя и открыл глаза. Володя остановился, поставил меня на ноги и спросил: «Юра, может, сам сможешь идти, а я тебя буду поддерживать?» Я попробовал, сделал один шаг, голова у меня закружилась, и я снова потерял сознание. Володя понёс меня дальше. На пути ему встретился наш дальний родственник дядя Коля, на лошади, запряжённой в телегу. Он ехал работать в поле. Дядя Коля расспросил, что случилось, и вместо того, чтобы отвезти меня в село, сказал Вове, чтобы он поторопился, а то, «не ровен час, случится что-нибудь с Юркой». Дядя Коля знал о моих, ещё с рождения, проблемах с сердцем.
     Вова, выбиваясь из последних сил, дотащил меня до бабушкиного дома. Кроме бабушки дома никого не было. Это был рабочий день, и, естественно, все находились на работе. Бабушка срочно послала одного из пацанов за фельдшерицей. Фельдшерица пришла быстро, сделала мне какой-то укол, и я уснул беспамятным сном. Сколько я проспал времени, не знаю, только помню, когда проснулся, в доме никого не было. Бабушка хлопотала в огороде. У меня было ощущение заново родившегося человека. Осторожно, чуть пошатываясь, я вышел на улицу. На лужайке, через дорогу, играл, как ни в чём не бывало, мой спаситель – Вовка Лариончев.
Будучи уже взрослыми людьми, мы не раз вспоминали этот случай, и Володя говорил: «Думал, что не донесу, но как взгляну на твоё мёртво-бледное лицо, откуда-то находились дополнительные силы». Произнося тост на моём пятидесятилетии, Володя расчувствовался и заплакал. Мы были с ним как родные братья. И вот сейчас, спустя сорок пять лет, я ехал на его похороны.
     Беда пришла неожиданно. Три месяца назад он, проездом из Кувая, куда приезжал на похороны дяди по линии отца, заехал вместе со своим водителем ко мне в гости в Ульяновск. Он и его семья всегда останавливались у меня, несмотря на то, что жил я в однокомнатной квартире. Это просто не обсуждалось. Побыв два дня, он уехал к себе домой в Оренбург. Я обратил внимание на то, что он подкашливал. Поинтересовался: «Что это за кашель, Володя?». «Наверное, не те сигареты купил» – успокоил меня он.
Через два месяца я позвонил Володе, чтобы поздравить его с пятидесяти четырёхлетием. И снова услышал тот же кашель. Я сильно удивился этому. Володя, в ответ на моё удивление, сообщил, что завтра пойдёт в поликлинику на приём к врачу. Следующий звонок, через три дня, был ошеломляющим. Звонила его жена Татьяна: «У Володи обнаружили рак лёгкого, срочно готовят к операции». В то время ещё не были в широком ходу сотовые телефоны, и у меня не было возможности позвонить брату.
     За день до операции Володю на ночь отпустили домой. Он позвонил мне. В голосе его явно чувствовалась тревога. Он не первый раз ложился под нож, в детстве ему вырезали аппендицит, а уже взрослому оперировали язву желудка. Он никогда не был трусом, а, наоборот, был до бесшабашности смел. Природа его наделила красивыми чертами лица, ростом и спортивными способностями. Никто и никогда не мог победить его в драках, он бегал на лыжах, если надо, гонял на велосипеде, отлично играл в волейбол, баскетбол, прыгал тройным прыжком, и всё это ему давалось без особого труда, физическая сила и ловкость перешли к нему с генами от отца. Но сейчас это не был голос уверенного в себе Володи. Он отлично понимал опасность болезни. По образованию Володя был ветеринарным врачом, преподавал в сельхозинституте какое-то время, последние годы работал начальником управления ветеринарного надзора. Я пытался ободрить брата, говоря, что всё закончится успешно. Он мне ответил, что после таких операций люди на работу уже не выходят, а затем, словно, успокаивая себя, сказал: «Ну, что ж, будет у меня теперь время на рыбалку ездить…». Я поинтересовался, где его будут оперировать, и, узнав, что операцию будут делать в железнодорожной больнице, забеспокоился. Я стал уговаривать брата, чтобы он просил перевести его в онкологическую больницу, аргументируя это тем, что там опытные хирурги, которые оперируют по много раз на дню. На это он мне ответил, что это лучшая в их городе больница, врачи с учёными степенями, светила медицины. Я продолжал настаивать на своём, но Володя, по всей видимости, уже принял решение, успокаивая меня тем, что хирург из онкологической больницы будет присутствовать на операции. Заканчивая разговор, он простился не обычными словами «до свидания», а неожиданно произнёс: «Прощай, брат» и повесил трубку.
     На следующий день Володе сделали операцию, удалили поражённое метастазами лёгкое. Мне позвонила Татьяна: «Операция прошла успешно. Сейчас вечер, Володя спит, ещё не отошёл от наркоза. Меня к нему не пустили».
Рано утром в моей квартире раздался звонок… и как снаряд в душу: «Володя умер». Врачи с учёными степенями, светила медицины, справившись с операцией, не справились с послеоперационным периодом. Оставшееся лёгкое не могло перекачать возросший объём крови, проходящей через него, и захлебнулось.
Я в это время болел, у меня обострилась ишемическая болезнь сердца. Я умолил лечащего врача отпустить меня на похороны, так как к указанному в больничном листе сроку вернуться никак не мог. Слава Богу, что среди врачей есть люди с отзывчивым сердцем.
     Когда мы вошли в Володину квартиру, Татьяна встретила меня словами: «Не послушался он тебя, Юра», и разрыдалась.
     Володя лежал в гробу… мой Володя, мой спаситель, мой вечный защитник, моя опора во всех трудных жизненных ситуациях. Даже смерть, не могла скрыть его стать. Губы у Володи были искусаны. Я понял, что, даже находясь в посленаркозном состоянии, он до конца боролся со смертью, он был боец, я ни разу за всю жизнь не видел его в состоянии уныния. Когда ему было непомерно тяжело, он не поддавался, становился ещё настойчивее и жёстче.
     На его похороны собралось неимоверное количество людей. Вереница из машин, провожающих в последний путь брата, вытянулась на полтора километра, на то самое расстояние, которое он когда-то преодолел, спасая мне жизнь.
Прошло восемь лет со дня его смерти. Я наконец-то могу об этом писать, мне очень тяжело даются эти строки, с физической болью в сердце. Володи нет, но он постоянно со мной – фотографией в комнате, он каждую ночь приходит ко мне во сне, где мы ведём с ним беседы, и где он продолжает давать мне дружеские наставления. Он ведёт и хранит меня по этой непростой жизни! Я стал рыбачить. Сидя летом с удочкой на берегу, я думаю, что рыбачу за двоих, я и живу теперь за двоих. За себя и за брата.
     Светлая ему память!
 
27.12.2012