Тьма черная...

 

Тьма черная накрыла Ершалаим, густая, как смола, вылитая из кувшина нерадивым рабом. Солнце, некогда палящее нещадно, теперь висело в небе блеклым пятном, словно подернутое дымом от далеких пожаров. Воздух был тяжел, пропитан пылью и запахом пересохших цистерн. Люди бродили по улицам, сгорбленные, обливаясь потом, но не смея роптать — ибо знали: это не просто зной, это знамение. 

Оливы, не успев дозреть, падали наземь, словно пораженные невидимой проказой. Виноградники чахли. Даже крысы, те самые, что веками плодились в подвалах Антониевой башни, теперь покидали город, уползая в пустыню, будто чуяли недоброе. 

А меж дворов, меж глиняных стен, облепленных высохшим навозом, бегала собачка. Маленькая, рыжая, с поджарым брюхом и умными, слишком умными глазами. Но главное — на ее шее красовался ошейник из выделанной телячьей кожи, тончайшей работы, с серебряными заклепками. Такой мог носить разве что любимый пес тетрарха. 

И вот, в один из тех душных вечеров, когда даже ящерицы замирали в тревожном оцепенении, ее заметил Ешиши — бродячий лучник из племени, о котором в Ершалаиме говорили шепотом. Говорили, что эти люди умеют стрелять так, что стрела настигает жертву даже за поворотом. Говорили, что они продают душу за блестящие безделушки. 

— Хм… — пробормотал Ешиши, натягивая тугой лук. — Очень мне нравится этот ошейничек… 

Стрела свистнула в воздухе. 

Наутро Ешиши вышел на базарную площадь с новым браслетом — из самоцветов, оправленных в ту самую элитную кожу. Прохожие косились, но молчали. А собачка… собачки больше никто не видел. 

Но когда солнце в очередной раз скрылось за пыльной пеленой, из переулка донесся тихий смех. 

И кто-то невидимый прошептал: 

— Глупый человек… Разве не знаешь, что вещи иногда носят своих хозяев? 

---