Робинзониана

Родился, рос и вырос я в деревне,
Бродил в лугах с отарою своей,
Но как-то раз какой-то хлыщ в таверне
Сказал: «Британия – владычица морей!».

И близких я послал куда подальше,
И тех, кто рядом оказался, сгоряча.
Понятно стало – прозябал я раньше,
К штурвалу встать рождён простой овчар.

И по суху бредя, я морем бредил,
И в мозжечке мозжил, как зуммер, зуд.
Впервые увидав суда на рейде,
Впервые в жизни я пустил слезу.

Под склянок бой в душе открылись шлюзы,
Манил, играя вымпелами, бриз.
Не зря зовусь я Робинзоном Крузо:
Без робости влез в робу – и в круиз.   

Прощально за кормой кричали чайки,
В прощальной дымке таял дымный порт.
Братва травила непрерывно байки
И непрерывно я травил за борт.

И были: палубы надраенные мили,
«Собачьи» вахты, как кошмарный сон,
И боцман, что решительно расширил
Мой без того не слабый лексикон.

Но пообтёрся, своё место занял,
Стал сходу отличать от фала шкот
И с верхними работал парусами
Так, как в команде до меня никто не мог.

Всё повидал я: и шторма, и мели,
Течь в трюме, в бороде ракушек киль…
Но где-то на десятой параллели
Мы как-то влипли мёртво в мёртвый штиль.

Развесив всё на реях до портянки,
Шлюп шлюпками пытаясь утянуть,
Сдирая руки о вальки, зады – о банки,
Увидев с марса землю, шли на зюйд.

Тянулись мили и тянулись жилы.
Как муха по стеклу ползли к земле.
Все ждали шторма. Только заштормило
Негаданно у нас на корабле.


Похоже, терпежа иссякли сроки,
Или жара и жрачка довели –
В кокпите кокнули каналью кока,
Потом за капитана принялись.

Старпом в толпе подогревает страсти,
Полнее полной подливая подло ром.
Понятно, те упорно лезут к власти,
Кто не нашёл себя ни чём ином.

Частенько нож воткнуть готовы в спину
Те, кто частенько тянутся «во фрунт».
Кого вперёд вперёд ногами кинут?
Страшнее, говорят, лишь русский бунт.

Старпом орёт уже в подпитье сильном:
« Захватим власть! Переподелим нал!».
Я понял – дело пахнет керосином,
Котомку сгрёб, за борт и тягу дал.

Когда отбили судовую кассу,
Я, отбиваясь от акульих рыл,
Такую скорость взял, что даже в ластах
Рекорд Европы вдвое перекрыл.

Уже потом, обсохнув чуть на скалах
И жажду мало-мальски утолив,
Я наблюдал, как самым первым шквалом
Швырнуло судно на прибрежный риф.

Для моряка тяжелые минуты –
Как пену с волн срывало паруса.
… Добрался вплавь до судна я на утро,
В живых нашёл едва живого пса.

Я до полудня рыскал неустанно,
Ища ещё – быть может, кто-то жив.
Кисет старпома, трубку капитана
Уже потом я подобрал. В отлив.

Покойным – память. Мне б – остаться живу:
Посуду кока, плотницкий набор,
Аптечку дока – до китайской ширмы,
Всё, что сумел на берег перепёр.

Не сразу, но учился делать дело:
Хибару сколотил с приличный форт,
Потом принялся рьяно за посевы,
Как предписал мне Даниель Дефо.

С годами стал во всём изрядный дока –
И жнец, и швец, и Ворошиловский стрелок.
Жаль только, что собачий век короток.
Зато из леса попугая приволок.

С утра зарядка, завтрак калорийный,
Работа – в радость, в доме – тишина,
В загоне стадо, колосятся нивы
И полнятся припасом закрома.

Не жизнь – малина. Всё прекрасно, вроде.
Здоровье – в норме. Климат – сущий рай…
Но вот кричал порою: «Бедный Роббин!» –
Объевшись винных ягод, попугай.

Тогда тюрьмой казались мне пенаты,
Я за топор и на лесоповал.
А прощелыга, Дон Жуан пернатый
К своим подружкам в джунгли удирал.

… Раз, моцион заканчивая мирно,
Услышав барабаны вдалеке,
Подумал я – какая-то турфирма
На берегу устроила банкет.

Мой нос привел меня на запах мяса,
И сквозь листву я разглядел в упор,
Как парочка поджарых папуасов
Поджарить тёлку тащит на костер.

Она была в отчаяньи красива,
Её не портил кожи смуглый цвет,
Варениками губы, носик сливой
И в носике цирконевый браслет.

Я как мессия с миссией явился,
Прочёл псалом почти что наизусть
И жестами, и ломанным английским
Предложил бартер – тёлку на козу.

Возможно, всё бы завершилось миром,
Но из под стражи та рванула по кустам,
Лягнув при этом ловко конвоира
Туда, куда б мужчина бить не стал.    

Амбалы в перьях и татуировках
В каре собрались, копьями гремя.
« Ату!» - сказал шаман. И подтанцовка
Попёрла, подвывая на меня.

Нехорошо мне стало, без обману.
Решил я выстрелом, единственным, увы,
Сбить спесь с шамана, сбив с него панаму.
Сбил. Правда, с половиной головы.

Приклад мушкетный против сотни копий –
Не самый лучший контраргумент,
И слово джентльмена против воплей –
Последний шанс, хоть я не шансонье.

Пусть у меня и не Карузо глотка,
Но слов морских широк диапазон –
Бойцы бочком-бочком прокрались к лодкам
И дружно угребли за горизонт.

Давно из вида скрылись папуасы,
Я всё кричал, топча в пылу причал.
Не то по людям шибко стосковался,
Не то  без них изрядно одичал.    

Я остров прочесал за милей милю,
Ища туземку, ног не чуя под собой.
Нашёл в амбаре. Чем её кормили?
У нас в деревне лучше кормят – на убой.

И вовремя нашёл – ещё б неделя
И опустели б напрочь закрома.
Подумалось, что коль её не съели,
Пускай готовить учиться сама.

Всё рассказал про пудинги, оладьи,
Картофель фри, картофель отварной.
Она ж, матриархатово исчадье,
Как будто издевалась надо мной.

К тому же в лексиконе, будь неладна,
Продвинулась не дальше букваря,
Но слово в слово помнила тирады,
Что я кричал вдогонку дикарям.

И все мои намеки о постели
Как рыба бились о барьер языковой.
И у неё семь пятниц на неделе –
Назвал, в итоге, Пятницей её.

То у неё не благосклонны звёзды,
То вспомнит про девическую честь…
И понял я тогда, хоть слишком поздно,
За что её свои хотели съесть.

Ей по-фиг было, что без бабы был я годы,
И что бывает во спасенье блуд.
«Распишемся – тогда когда угодно,
Ну, а до свадьбы, миль пардон – табу».

Когда же я консенсус ей предложил,
Наглядно, впрочем, намекая на минет,
То, что предполагалось брачным ложем,
В мой сразу превратилось лазарет.

Но, наконец, нежданная удача –
Бриг бросил в нашей бухте якоря,
А то уже побухивать я начал
И был готов послать депешу дикарям.

Год за два с нею прожитые годы.
Вот бабы – руку схватят, палец дай.
И вместо «горько!» горько «Бедный Роббин!» -
Кричал на свадьбе бедный попугай.

Ну, а когда вернулся я в Европу
С подругой, с попугаем на плече,
Отец, её увидев, сел на попу.
И так с тех пор сидит. В параличе.

По морю жизни с парусом упругим
К семейной гавани стремился мой челнок,
Пока вдруг не узнал я, что супруга
Хронически «слаба на передок».

Под грузом передряг сугубо личных
Сформировались принципы мои:
Готов я жить у чёрта на куличках,
Как Конюхов, и так же без семьи.

Но на судьбу я не особо ропщу
И полагаю, бог, наверно, есть –
Мою несостоявшуюся тещу
Тогда успели папуасы съесть!