Доброе утро. Первая трансформация м-ра Сведенборга

Широкий обломок обшивки яхты равномерно ударялся о камень.
— Боже, зачем я столько пил вчера? — удары отзывались в самом центре головы Мистера Сведенборга, лежавшего посреди белого прямоугольника с рваными краями — бывшего когда-то яхтой, сделанной из какого-то суперлёгкого материала.

Он долго карабкался по глинистому подножию округлой скалы, чтобы выбраться на берег. Минут пять.
— Долго. Но надо выживать как-то, — подумал он.
— Вся моя жизнь как третьеразрядный фильм. А теперь я ещё и Робинзон Крузо недоделанный, — усмехнулся, отдышавшись наверху, лёжа на влажной траве, под которой проступал камень.

Он вспомнил, как недовольно ворчал, когда Она настояла загрузить на яхту лишние ящики с продовольствием.
— Господи, уйми свою тревожность, мы на пару дней… — она всегда казалась не к месту. Для других — «Ло в штанах», для него — невыносимая, дерзкая, вызывающе странная. Эту страсть к ней он стал скрывать, как только почувствовал её интерес. Решил: пусть заботится — почти по-матерински. И точка.

После полудня подул холодный ветер. Сведенборга прибило к острову ещё утром, и всё это утро он провалялся на траве в бессилии. Хотелось есть и пить. Когда солнце стало садиться, он заставил себя подняться и пошёл вдоль скалы, на которую вскарабкался с утра.

Остров был мал и вычурен. С первого взгляда — создан не природой, а чьим-то безымянным сном. Склоны — то гладкие, будто вылизанные штормом, то в трещинах, как в старом зеркале. Камни влажные, серые, местами отливают ржавчиной, как будто внутри тлеет огонь. Они складывались в очертания, неуловимо знакомые — он уже видел их когда-то: в себе, в утреннем страхе, что не проходит.

В центре — каменная возвышенность. Сквозняк выходил из узкой расщелины, приносил запах соли, водорослей и чего-то ещё — мокрый мех, дыхание, пропитанное временем. Подъём был скользким, глинистым. Земля под ногами хлюпала. Ладони покрылись рыжими пятнами — как грязь, ещё не ставшая частью пейзажа.

Берег изгибался — не чтобы принять волны, а чтобы что-то вытолкнуть. Щебень и водоросли — след, оставленный чем-то живым, ушедшим вглубь. Обломок яхты лежал на этом рубце, беспомощный, как выбитый зуб.

Кусты по склонам — выцветшие, листья с жилами, словно нарисованы изнутри. Всё казалось натянутым. Ветер сбивался с ритма, пытался остановиться. Тропинки прорастали, как нервы, ощупывая пространство.

И среди этой земли, подрагивающей изнутри, Мистер Сведенборг вдруг понял — он не на острове. Он внутри. И выхода, кажется, не было.

Он не хотел строить. Не хотел выращивать. Ему хватило двух недель, чтобы понять: выживание не стоит усилий, если оно происходит всерьёз. С припасами повезло — её тревожность оказалась его спасением. Консервы, сухари, вода, даже вино. Он ел, лежа на камнях, и наблюдал, как свет медленно движется по стенке скалы.

На двенадцатый день ему пришла в голову мысль:
— Надо выцарапать что-нибудь. Чтобы знали, что я был. Что жив. Что…

Он не знал, почему именно это. Просто решил. Надпись должна была быть видна с моря, километра за три.

Камень поддавался — не пемза, не известняк, но редкий островной минерал, чем-то похожий на мелкую глину, застывшую в форме. Мягкий, пористый, чуть скрипящий под лезвием. Он взял нож, ржавый крюк, обломок алюминия. Работал утром и под вечер. Сначала буквы разъезжались, потом начали выстраиваться. Он не спешил. Писал, будто выдыхал.

Доброе утро, моя любовь!

Он отступал, смотрел с разных сторон. Проверял, как солнце ложится на углубления, не исчезает ли слово в полдень. Иногда казалось, что не хватает одной запятой. Иногда — что буквы слишком живые. Но он не правил.

Через пару дней после того, как запасы закончились и последний облупленный ярлык с банки, где значилось thon naturel ; l’huile, был свернут в кольцо и спрятан в карман, остров вновь стал молчалив. Мистер Сведенборг лежал на камне, прислушиваясь к пульсации внизу — как будто земля теперь дышала в его ритме. Он не чувствовал голода — только странную легкость, как в детстве, после болезни, когда впервые открываешь окно, и улица кажется кинематографом.

Катер показался с утра — тонкая тень на горизонте, сначала неразличимая, потом — резкая. Вода от неё рассыпалась, как стекло. На борту Она — в светлом, не по погоде, с глазами, припухшими от бессонных ночей, в которых звуки становились жестами, а жесты — молитвой. Она смотрела в бинокль и долго не дышала.

Доброе утро, моя любовь! — сияло в скале, как ожог. Надпись была нечеловечески большой, несовершенной, как боль.

Она всё поняла.

Рядом, чуть в стороне — тёплая тень. Он всегда оставался немного в стороне. Не молчал — просто не нуждался в словах. Плечо — как спинка старого кресла, на которое не хочется опираться, но к которому хочется вернуться. Волосы тронуты сединой, чуть вьются; глаза — светлые, выцветшие, как небо после шторма, без намерений. Она вдруг поняла: он всё это время не искал Сведенборга. Он оберегал её — просто и буднично, будто так и должно быть.

Она смотрела на скалу. Он — на неё.

Катер качнулся на волне.

— Заберём, — сказала она.