Из герменевтских шалостей 3

Всё перекаты, да перекаты...

Вот, вывернулось это словейко у меня в «перекликах-переляках» (под перебор прочих с «пере»), и загудела не раз отслышанная (а и самим пропетая) песня Александра Городницкого.

К большой реке я наутро выйду,
Наутро лето кончится,
И подавать я не должен виду,
Что умирать не хочется.

Ну, помирать нам всем, так или иначе, придётся.
Александр Моисеевич посвятил Станиславу Погребицкому, бесследно пропавшему на реке Северной в 1960-м, не только две песни.
Были и просто стихи, и несколько страниц в геологических мемуарах.
А и сам едва не погиб, месяц занимаясь поисками товарища.
Поскольку параллельно с опусом о «переляках» я перекидывался на Стихире с Таней Погребинской, да ещё успел откликнуться ей на забаву «Как я стала Моисеевной», аукнувшие мне «Перекаты» не могли не насторожить моё «герменевтское».
О том, кому посвящал свою песню Моисеевич, я мог и подзабыть, но глянув, решил поиграть с подмигивающими друг другу прозвищами.
Когда начинаешь погружаться в эту эквилибристику-переплетений с именами – где каждое бросает свой вызов – на ум приходит всякая всячина. А порой – и что-то дельное. И это – помимо розных там открытий просто для себя.
Вот, «дразнюсь» (а то – со мною что-то дразнится) уже, казалось бы, по мелочам: Моисеевна, Моисеевич... С того перескока от забавных перепугов-переляков к действительно грозным, а не просто опасным, перекатам. Их суровость ощущается в одном уже имени, безо всякого ещё погружения в стихию бурлящей воды и надолбов-камней, норовящих разорвать на части утлое судёнышко, а тебя неисследимо засосать в подводные пещеры-расщелины. А у меня – какие-то прозвища, да отчества. Пусть и библейские. А люди, их носящие – достойные (хоть и при разной известности).
Но даже здесь (с Т. П. и А. Г.) какая-то игра-заманка начинается.
Татьяна Николаевна с «Моисеевной» вполне объяснилась.
Ну, вышла она, в девичестве Кудрявцева, за еврея Леонида Погребинского. Окунулась (а куда без этого) в мир иной традиции, со своим бытом и отношениями. Вне зависимости от крепости той инаковости в семье избранника. Своё ведь (тоже, мабыть, не шибко крепкое) не улетучилось, осталось, переплелось. Даже с отъездом в Израиль.
А брат (тоже Лёня), возьми, и «перекрести» – сестру – в «Моисеевну». В незлую шутку, но и чуть в прищемку-задоринку.
А ведь у накатившего мне Городницкого с отчеством тоже какие-то причуды были. Что-то, по былой памяти, ворошится, но...
Из воспоминаний Льва Васильевича Махлаева (1932–2012), доктора геолого-минералогических наук, заслуженного работника Республики Коми. Видного петролога-петрографа. «Гранитного Льва». «Петрос» (;;;;;;), если кто подзабыл – «камень». Ну, а «петрологиия» – комплекс наук о горных породах.
Фрагмент (из книги «Полвека в геологии», о жизни, работе, обществе и стране (от эпохи Сталина до нынешних времен), Сыктывкар, 2010). Об институтском (ленинградский Институт геологии Арктики) конкурсе на лучшую песню года. В конце 1956-го. Первое место на том конкурсе (а Махлаев был членом жюри) отдали песне «Осень», а вскорости знаменитая «Снег» Городницкого (за неё и «топил» Л. В.) осталась третьей.

[Тоже лирична, тоже ритм вальса. И по настроению «Осень» перекликается с песней Городницкого. Но кто знает ее, кроме тех, кто знал тогда? Она слишком геологична, профессиональна. А Сашину песню поют до сих пор, и будут петь еще. Я ошибся только в сроках: Я сказал, что её лет двадцать не забудут – поскромничал! Уже пятьдесят лет поют, и еще столько же петь будут! А сколько еще замечательных песен подарил нам всем Александр Михайлович (теперь, впрочем, Александр Моисеевич) Городницкий, сколько пластинок, кассет и компакт-дисков! Какие глубокие, порой даже философские стихи он пишет: больше десятка сборников уже опубликовал. Он настоящий поэт, поэт-профессионал, член союза писателей, но он навсегда остался и профессиональным геологом... доктор наук, профессор... Талант – он и есть талант!]

Перекликаются...
Если по тексту, то:

Ветер осенний колышет палатку
Снежной порошей по крыше шуршит.
Ветер, не плачь! Без тебя нам не сладко
За нами не скоро АН-2 прилетит.
Где-то далеко в садах Ленинграда
Поздняя осень ласкает теплом.
Листья в канавке у Летнего сада
Воду укрыли узорным ковром...
А нам ещё надо заканчивать съёмку.
Ветер, пожалуйста, снег не мети.
Ты нам закрыл обнаженья позёмкой
Трудно маршрутом по снегу идти.
(«Осень»)

И –

Тихо по веткам шуршит снегопад,
Сучья трещат на огне
В эти часы, когда все ещё спят
Что вспоминается мне?
Неба забытого просинь,
Давние письма домой,
В царстве чахоточных сосен
Быстро сменяется осень
Долгой полярной зимой.
Снег, снег, снег, снег,
Снег над палаткой кружится,
Он не коснётся твоих сомкнутых век.
Снег, снег, снег, снег.
Что тебе, милая, снится?
На берегах замерзающих рек
Снег, снег, снег...

Чья была та «слишком геологичная» «Осень», я так и не понял. А «Снег» Городницкого мог складываться и как отклик-продолжение.
1956-й? (у Махлаева). Сам А. Г. приписывает её к 1958-му.

[Стихи здесь не котировались – они считались проявлением слабости, сентиментальности. Песня – совсем другое дело. Песню можно было петь везде и всегда. В Арктике песни пели все: рабочие после тяжелой работы на лесоповале под комарами и в жару, летчики после утомительных дневных или ночных полетов со сложными посадками и дурной видимостью, геологи после изнурительного маршрута – пели все, глядя не мигая в желтое пламя вечернего костра. Песни были, конечно, разные, но тональность их, полное отсутствие бодрячества и фальши, точная психологическая правдивость иногда наивных, но всегда искренних слов были неизменны.
Именно там, на Севере, подражая этим услышанным песням, я начал уже всерьез придумывать какие-то нехитрые мотивы на собственные стихи и петь их у костра, не сообщая при этом своего авторства. Так были написаны «Снег», «Деревянные города», «Перекаты» и некоторые другие песни, также ставшие со временем безымянными. Песня «Снег» была написана после первого полевого сезона в Арктике в феврале 1958 года в Ленинграде. Посвящена она сестре Нины Королевой Лене Ошкадаровой, за которой я тогда вполне платонически ухаживал. Отсюда и «Петроградская сторона», и «Кос твоих светлая прядь».
(А. Городницкий, Атланты держат небо...).]

Но я здесь – о тогда «Михайловиче», который, впрочем – Моисеевич.
Вряд ли Лев Васильевич (в своих воспоминах) что-то попутал-надумал. Пусть я и не наткнулся на свидетельство самого Городницкого – о том, «Как я (А. Г.) был Михайловичем».
Неужто под те (ещё сталинские) борения с «космополитизмом» студент Ленинградского горного решил чуть отстраниться от своего происхождения!? От отца (Моисея Афроимовича) и матери (Рахили Моисеевны) он, конечно, отрекаться не собирался. Да и обличье у Саши было весьма характерным, и никакими «зачёсами» или манкированием поправить его было нельзя.
На фото (ниже, у меня) – Городницкие в конце 40-х. Снова – в Ленинграде.
Да и я об этих «кульбитах» (с отчеством) – не в какой-то укор, а только в заострение прикола с наметившейся у меня «дуэли» Городницких (и иных «горожан») с Погребинскими (и их «собратьями»).
С кого-чего начнём?!
А хотя бы с пропавшего в «каменных джунглях» на перекатах реки Северной Станислава Евгеньевича Погребицкого.
Простите... – Так, я уже оговорился (об «иных горожанах» и «собратьях»).
С Погребинскими к нам заглядывают не токмо Погребицкие, но и Погребецкие, Погребницкие, Погребежские, Погребижские... И это – без каких-то там Погребёнкиных.
А от канувшего в небытие Стаса (Стаха), не будь воспоминаний Городницкого и Махлаева, могло и вовсе ничего не сохраниться. Притом, что человек, судя по заметкам его соратников-геологов, он был неординарный.

[Я подал заявление о приеме в заочную аспирантуру по специальности петрография. Со мной поступали также два моих бывших однокурсника – мой друг Леня Егоров, занимавшийся карбонатитами, и Галя Ковалева, избравшая главным объектом исследований таймырские траппы, а также Лида Аникеева, окончившая университет годом раньше нас. Лида была к этому времени уже вдовой. Ее муж Борис Аникеев (сын известного колымского геолога Н. П. Аникеева) был аспирантом Н. Г. Судовикова, работавшим в Алданской группе Лаборатории Докембрия. Во время моей преддипломной практики мы работали рядом, на смежных участках. А через год, кода я работал в ВИРГЕ и выезжал в экспедицию на Украину, Борис погиб: утонул в бурном порожистом Тимптоне, притоке Алдана. Он был в рекогносцировочном маршруте вдвоем с очередным университетским практикантом-дипломником Вадимом Землянским. Они сплавлялись на резиновой лодке. На одном из порогов лодка перевернулась. Вадим успел ухватиться за проходивший вдоль борта леер, и его вместе с лодкой выбросило на берег. А Бориса, видимо, затянуло под камни. Вадим сутки искал его. Потом голодный (без еды и спичек) пробирался без троп и карты к шоссейной дороге, пройдя по тайге километров 70. Его, вконец обессилевшего, подобрала проходившая по трассе АЯМа машина... Организовали поиски. Прилетел отец Бориса, но так никого и ничего не нашли. Пропал бесследно. На порожистых реках такое бывает не так уж редко. Среди близко знакомых мне геологов так погибли и пропали без следа трое – Борис Аникеев, Станислав Погребицкий и красноярец Альберт Васильевич Бозин...
Жена Бориса стала молодой вдовой. Детей у них не было. Лида была умной и интересной женщиной, классным петрографом. Она не была красавицей, но в любой компании выделялась нестандартной и эффектной внешностью. Высокая и стройная кареглазая шатенка, с крупными и выразительными чертами лица. Она притягивала к себе внимание, и поклонники у нее всегда были в избытке. Ее любили многие, но долгое время над ней тяготел какой-то жестокий рок. Первые годы она не могла забыть своего Бориса, и ей было не до окружавших ее рыцарей. Потом... потом появился молодой и талантливый Станислав Погребицкий. Стах, как его звали близкие. Обаятельный молодой человек, имевший массу друзей. Геолог он был – от Бога. Все считали, что он станет в недалеком будущем крупным ученым. Лидино сердце дрогнуло. Стали поговаривать о свадьбе. Родители Бориса Аникеева, относившиеся к Лиде, как к родной дочке, были за: жених им нравился! И надо же такому случиться – он тоже погиб на порожистой реке. О нем знают многие, благодаря трем песням, написанным его другом Александром Городницким, посвященным его памяти: «В промозглой мгле, в ледоход-ледолом», «Люди идут по свету», но особенно «Перекаты» («Люблю тебя я до поворота – а дальше, как получится!..»). Лида опять осталась одна. А когда очередной ее поклонник погиб в авиакатастрофе в Африке, куда он отправился, чтобы подзаработать денег для будущей семейной жизни, за ней прочно закрепилась репутация «роковой женщины» и ее просто стали побаиваться. И все же нашелся смельчак. Лида давно уже замужем, давно уже мама, и живут они с мужем, насколько я знаю, вполне благополучно.
Л. В. Махлаев]

Бывает... Я – о некоторых совпадениях-переплётах.
Не знаю, насколько суеверны геологи (люди, несомненно, мужественные), но описанное здесь слегка напрягает.
А к историям с гибелью представителей этой романтической профессии я ещё вернусь. Под свои «перекаты».
В отношении же Станислава, меня слегка «внедоумил» один факт.
Иных сведений (кроме пролистанных двух «памяток») я о нём не отыскал.
Молодой, талантливый, задорный... Знаменитым стать не успел (как и создать семью). Но... Родители?! Братья-сёстры?!
Ничего... Ни фотки, ни той пробитой лодки.
И это притом, что по воспоминаниям того же Махлаева частит имя ещё одного Погребицкого. И тоже – Евгеньевича. И, конечно же, ленинградца.
Юлиан Евгеньевич Погребицкий (1930–2006). Советский и российский учёный-геолог, тектонист, исследователь Арктики. Член-корреспондент РАН (1991).
С персональной страницей в Википедии.
Ну, и с фотками, понятно – уже всё в порядке. В самых разных ракурсах и перспективах.
Так, вероятно – брат!? И по годам Станиславу близок (постарше годками пятью).
Однако – ни слухом, ни духом. Об их родстве.
А Юлиан родился в семье советского геолога Евгения Осиповича Погребицкого (1900–1976). Доктора геолого-минералогических наук, специалиста по ископаемым углям и разведке месторождений прочих полезностей.
Так, и за Евгением Осиповичем, кроме Юлиана, иных чад не числится.
Кстати, будущий член-корр отчего-то поздненько поступил в Ленинградский горный.
Некогда добро на его (тогда – Училища) рождение дала сама императрица Екатерина II. С 1886-го, уже будучи Институтом, носил её имя. В советское время менялся как статус учреждения, так и именная шильда (с 1956-го по 2000-й – от Плеханова). В 2023-м императрица вновь приветила своё детище собственным имечком (в честь 250-летия).
Лепота! Мы – о сооружении, что на Васильевском острое.
А ступила нога Юлиана в «отеческие пенаты» только в 1953-м. В 23 от роду.
Так, и папа Евгений вернулся в Alma mater в сей славный год. Из казахской ссылки, куда он угодил по «красноярскому делу» в 1949-м, по причине «утраты политической бдительности».
А я уж было подумал, что Евгений Осипович был просто «космополитом». Ибо – наш. В смысле – местечковый. Родом из Богушевичей (ему бы ладно и прозвище чуть иное подошло, вроде Богушевского). И гимназию Бобруйскую заканчивал (1918).
А он, при всём этом – не факт, что и из народа, нам интересного и симпатичного. Хотя... Уже под прозвище Погребицких ладно ложатся хотя бы Погребцы, из Тернопольской области Украины. Основанные аж в 1501-м году.
Как с Погребцами уже у нас (па Беларусі), не уловил. Зато в Сенненском районе моей Витебщины завалялась деревенька Погребёнка. Но след от неё тянется разве что к Погребёнкиным. А мы решили обойтись здесь без оных.
Значит… По скорому разгляду, соратник Александра Городницкого, так безоглядно пропавший, но увековеченный в песнях и стихах, был едва ли не сиротой-детдомовцев. Ибо и именитый Юлиан, и его папа, от Станислава как бы уклонились.
Аб наступных («горожанах-погребжанах») накатим ужо апасля перапынку.

18-19.04.2025