Fulmen In Circulo Молния в круге

Errata in simulatione, somnia vigilans

Скрюченный, уродливый, лицо бледнее Луны, с сотней краснеющих рубцов, напоминающих лунные кратеры. Боль, страшная боль переполняет меня, терзает душу, потрошит и выворачивает изнутри мой желудок. Мерзкая физиономия, смотрю на себя в зеркало, и рука сама тянется к опасной бритве. Хочу исправить это недоразумение, сыграть в Бога. Мама всегда хотела, чтобы я был хирургом, говорила, что я могу не терять самообладание в ответственные моменты. Сейчас как раз самый ответственный момент. Яркий свет слепит пациента. Сестра, не подходите ближе. Операция проводится в условиях полной антисанитарии, возможен риск сепсиса и мучительной смерти. Пластическая хирургия. Вместо скальпеля — ржавая и тупая бритва с кучей застрявших волосков. Растрёпанные волосы, отстранённый взгляд, пустые глаза. Тяну лезвие к носу, затем плавно веду вниз, к губам. Теперь небольшой надрез слева. Сестра, подайте марлю. Лезвие, подобно маленькому судну, медленно курсирует к правой щеке, сражаясь с набегами кровавых волн. Одиночество — это когда ты преобразился, но некому показать результат. Мне нравится. Теперь всё встало на свои места. Любуюсь собой, ощущая, как ты стоишь за моей спиной и вглядываешься в моё отражение. Ты меня понимаешь, тебе тоже знакомо это чувство. Тебе тоже нравится уродовать своё тело. Травмируешь свою нежную кожу, надеясь, что лезвие бритвы дойдёт и до хрупкой души. Включил душ. Прохладная вода ласково щекочет повреждённую плоть, играет в салочки с гноем и кровью, омывает выпирающие и ноющие кости. Потерянный, уродливый, одинокий. Я не принадлежу к этому миру, мы с ним не поладили ещё с раннего детства. Вода становится холоднее. Маленький страдающий пришелец, ищущий путь к Венере. Ты не видишь те знаки, что я оставлял для тебя. Ты не понимаешь, что я чувствую внутри. Маленький игрушечный паровозик, растерявший по пути все цветные вагончики. Я бы давно перестал ждать, если бы мне только хватило духу на это. Вода стала совсем ледяной. Я — жертва собственных ожиданий. Я сам придумал себе Священную Гору, а потом горько плакал, когда свалился с вершины. Царь Мидас, чахнущий над своим златом, чахнущий над своим чадом. Я сам тебя породил — и сам от этого пострадал. Помогите ему собрать все его игрушки. Нет, он никуда не пойдёт без своей плюшевой лошадки. Маленький отшельник. Я засыпал среди мышей и тараканов, холодный пол заменял кровать, а кровать послужила крышей. Вода становится невыносимо ледяной, всё тело посинело. Колодец больше не пустой. На дне поселился человечек — теперь ему нужно научиться плавать. Вода льётся на его ясное лицо, пока он разглядывает звёздное небо. Холод и сырость, неприятный запах плесени. Маленький капитан сражается с волнами. Сначала в синеве растворились его родители, а потом и его самого начало затягивать в пучину этилового озера. Колодец глубже, чем может показаться на первый взгляд. Вот он уже грудью измеряет глубину, облепленный с головы до пят водомерками. Плачущий мальчик. Но разве слезами тут поможешь? Ты один, совсем один. Тебе никто не протянет руку. Уродливый и покалеченный зверёк, ты не жертва своих ожиданий — ты жертва всего рода человеческого. Жертва геноцида чувствительных людей. Непонятый, напуганный, с вечно слезящимися глазами и сопливым носом. Вылезай из колодца. Ты замёрзнешь и снова заболеешь. Разве ты хочешь опять оказаться на больничной койке? Вылезай, малыш, мама уже машет с берега сухим полотенцем. Ты потерялся, мальчик, но на дне искать нечего. А умирать тебе ещё рано. Ты ещё недостаточно выстрадал. Потерпи ещё пару лет — и тогда со спокойной совестью наложишь на себя руки. Я остановил воду и вышел из душа. Почувствовал облегчение. Вместе с грязью и кровью я смыл все свои мысли. Почувствовал себя немного лучше. Впервые за долгое время смог улыбнуться отражению в зеркале. Шрамы, конечно, красят людей, но не так сильно, как свежие раны.
Я скопил достаточно гнойных ран. Одна из самых глубоких — это воспоминание из детства, когда я играл с друзьями у глубокого карьера. Шёл сильный дождь, карьер заполнился водой. Мы прыгали через него. Я боялся. Дрожал у края, пока остальные отважно прыгали с одной стороны на другую. Дети жестоки, а я был неумелым и неадаптированным к социуму. Они смеялись надо мной, дразнили меня, тыкали пальцами в мою плачущую физиономию. Я не мог их достать — они ведь были на другой стороне этой страшной пропасти. Я смотрел вниз, на тёмную водную гладь. У меня кружилась голова и звенело в ушах. Я боялся их. Боялся воды. Мальчик со дна колодца так и не научился плавать. Они стали подходить ближе, насмехались надо мной. Теперь у них была новая игра: кто первым сможет попасть в меня камнем. В тот момент я осознал и усвоил на всю жизнь, что когда смеёшься над кем-то вместе с другими — обрекаешь себя на участь жертвы следующих насмешек. Любой промах — и толпа готова разорвать плохо социализированного, сопливого птенца.
И вот я стоял там, совершенно один. Ещё чуть-чуть — и я бы начал звать на помощь свою мамочку. Камни летели мимо. Сотни светящихся метеоров рассекали пространство. Ощущал себя лохматым мамонтом, на которого охотятся всем племенем. Большая мишень. Неподвижная. Слабая тварь. Я мысленно смирился с тем, что получу камнем в лоб. Я стал на шаг ближе к пониманию страданий Христа. И когда я зажмурил глаза, опустил голову — я услышал протяжный крик ужаса. Это вернуло меня в реальность. Град камней прекратился. Я медленно поднимаю свой взор — и вижу, как один из моих мучителей висит на самом краю карьера. Видать, он так хотел раскроить мой череп, что подошёл к самому краю и поскользнулся. Наши с ним общие друзья находятся в ступоре. Никто не стремится помочь беззащитному человечку, свисающему с самого края. Они открывают рты, подобно немым рыбам, и быстро моргают глазами. Хор глухонемых детей. Мне сложно описать, что я чувствовал в тот момент — что-то близкое к злорадству. Тысяча мыслей пролетела за одну секунду. Я праздновал победу недолго. Моё злорадство обернулось холодным ужасом. Маленький тиран сорвался и со страшным криком полетел в тёмную бездну. Когда я попаду в ад, я знаю — он будет сидеть на моём плече и кричать в моё ухо каждый день и каждую ночь, пока я не вскроюсь в приступе панического ужаса. Я сожалею, сожалею. Слышишь? Ты не должен был умереть вот так. Мне жаль. Но он упал, действительно туда упал. Маленькие ручки не смогли держаться долго за скользкий край утёса. Я услышал всплеск воды, крик перешёл в истошный визг. Кажется, я визжал вместе с ним. Истерический смех. Он правда упал. Упал туда. Бездна поглотила его. Я осмелился и посмотрел вниз. Он был подобен сломанной игрушке — все его детальки разлетелись по дну карьера. Мне почудилось, что я услышал снова его крик, но это был лишь ветер. Я правда не хотел, чтобы всё так вышло. Я даже пожалел о том, что был такой неподвижной мишенью. Я должен был подойти ближе, дать ему попасть в меня. Остановить эту глупую игру. Я должен был упасть на дно и расшибиться об груду камней. Маленький заводной солдатик растерял все свои запчасти. Механизм остановился, он больше не хрипел. Я плакал так громко, падал ниц и вгрызался в землю. Истерический смех. Я потерял счёт минутам. Когда я смог подняться, мне показалось, что я слышал, как его маленькие ручки бьются об воду под действием сильного ветра. Мне казалось, что он пытается плыть. Вся спина покрылась липким потом. Мой друг разбился об дно карьера. Я плакал. Я снова оказался один. Все разбежались по домам, а я не знал, куда идти. Глубокая ночь. Я сижу у края и кидаю камни вниз. Остекленевший взгляд. Застывшие слёзы на щеках. Ему было одиноко там, внизу. А мне было одиноко наверху. Я думаю, что это нас сблизило. Я почему-то подумал, что совсем не знал его до тех пор, пока камни не расщепили его на кусочки. Карьер больше не пустой. На дне поселился одинокий человечек.
Ветер воет за окном. Я сплю на холодном полу среди мышат и тараканов, а ты покоишься на дне затопленного карьера, и дождевая вода омывает твои поломанные ножки. Я так часто вижу во снах, как вода заливается в ту маленькую дырочку в твоём бледном черепе. Я раньше думал, что, вероятно, твоя расколотая тыква послужила домом для водомерок. Спи спокойно, мальчик. Ты ни в чём не виноват. Просто Бог тоже ошибается и защищает не тех.

Frustratus conatus exire ex simulatione

"Es handelt sich um ein Gefuehl, das er selbst bei sich findet und das ihm von vielen anderen als der Ausdruck ihrer Religiositaet bestaetigt worden ist, ein Gefuehl von Ewigkeit, ein Gefuehl, als ob es etwas Unbegrenztes, Schrankenloses gaebe, sozusagen ein ozeanisches Gefuehl."
— Sigmund Freud

Череда грёз наяву была прервана её императивно-медным голосом. Я сразу зажался в угол от сильных набегов внутренней боли. Моё женское начало слишком разбушевалось, я не могу прекратить бессмысленную истерику. Мне страшно и одиноко, но всё равно я жмусь к ней поближе, чтобы усмирить дрожь в её объятиях. Она стала для меня прообразом матери, укротительницей моего глубокого одиночества. Я накрываюсь с головой одеялом и прислушиваюсь к собственному сердцебиению, оно звучит так громко, но не громче, чем её любящее сердце. Я снова в утробе своей матери. Если рай существует, то он заключается в забвении и возвращении в первозданный вид. Я снова слышу, как бьётся её сердце, более не ощущая своего собственного. Чувствую, как божественная сущность поглаживает меня в унисон с её сердцебиением. Пусть я останусь здесь навсегда, пусть я никогда не вернусь обратно.

Circulus iterum coepit

Проснулся в своей детской кроватке, солнце ярко светило, в комнате было душно. Из коридора доносилась ругань родителей. Я слышал, как дрожат их голоса. Они переживают из-за чего-то. Я тоже переживаю. Я всё осознал слишком резко. Чувствую, как внутри всё сжимается от страха. Они опять отправят меня туда, я не смогу доказать им, что мне стало лучше, они не любят меня, они хотят, чтобы я был там, они думают, что мне там лучше, но я бы хотел быть как другие дети, я хочу играть с ними, я хочу дружить. Я снова заплакал, и некому было меня утешить. Подушка медленно намокала от моих слёз, я сжимал её двумя руками и рыдал навзрыд. Я снова оказался здесь, и мне придется опять ехать туда. Мне никогда не будет места среди других детей, они не захотят дружить с таким, как я. Солнце продолжало ярко светить, а хрупкое воспоминание о том ярком сне почти полностью рассеялось, теперь перед глазами я видел только бледные стены и жесткие больничные койки. Всё циклично, и всё будет повторяться снова и снова, я никогда не выберусь из этого ада, даже если наложу на себя руки. Одиночество подкралось ко мне со спины, раскрыло свою широкую пасть и поглотило меня живьём, а солнце продолжало светить ярко, и родители продолжали ругаться за дверью. Есть вещи, которые никогда не меняются. Я знаю, что ты ждёшь меня где-то там, далеко, за пределами этого мира. Я приду к тебе, я явлюсь к тебе, когда хоть немного повзрослею. Я отдам тебе лучшие годы своей юности, и я не заберу от тебя ничего, кроме твоего терпения. Твоё ожидание сравнимо с вечностью, а моё вечное возвращение больше походит на нескончаемый поиск встречи с тобой. Я хочу оказаться там, где меня больше никто никогда не потревожит. В материнском чреве, в благодатном одиночестве, засыпая под твои колыбельные и потешая себя ложными надеждами о светлом будущем. По пути в больницу я увидел пролетающий вертолёт, он помахал мне лопастями и скрылся за крышами высотных зданий. Меня переполняли иллюзии о моей будущей жизни. Вглядываясь в голубое небо, я вижу всё, кроме очередного пилота, ехидно улыбающегося уличным зевакам. Всё, что я уже видел и увижу в будущем, будет повторяться циклично. Значит, и тот вертолёт пролетит надо мной снова.