Пропала

Посреди одноногих столбов,
В облаках оргазмических снов,
На полянке шприцовых пшениц
Ты услышала: «Б л я т ь, шевелись».

Шерстяной, неподъёмный клубок
Раскатался, довёл до грехов.
Под угрозой прочтённый никах,
Терракотовый блик на щеках.

Простыня из осенней листвы,
В черепушке изба для кисты.
Я не добр к себе и не зол —
Я упавший до дна кортизол.

Затаилась мысля у виска:
Эйфория без чувств не близка.
У макушки свинец проходил —
Не сыскал на ночлежку квартир.

Недоношенный, чуткий и злой,
Я с пинка залетаю в «Бристоль».
Обнищавший пастух без овец —
Оборванец, жених без колец.

Одиночество краше морей.
Я на шею прошу якорей.
На репите издёрганный глаз.
Я любитель изношенных трасс.

Одинокий и брошенный в ад.
Залежался на кухне тесак.
Неразгаданный дома сканворд,
Неоплаченный в сроки аборт.

Этот мир как обоссаный лес.
Я на шахматной выбитый ферзь.
Убежать бы и хлопнуть дверьми:
В голове лишь «верни и верни».

Нихуя не верну. Я не крал.
Мудаков переполненный зал.
Божий суд, он такой «ни о чём» —
С автоматопровисшим плечом.

Ты под запахом ранней весны,
Я под той же плитой — уясни.
Нас не помнят, не любят, не ждут,
Наши братики — иглы и жгут.

Не забыть, не признать правоты.
Я не прочь раствориться как дым.
Ты пропала, мой нежный фантом,
И укрылась парным молоком.