Деревня

Быть может буду я последним нищим.
Быть может буду в старости сидеть
в пивной "Мираж" и "Жигулёвским" пивом
до тошноты и дури наливаться.

Быть может в семьдесят, я - старый маразматик,
стишки писать смешные перестану,
вступлю в "союз писателей" и буду
я тщетно думать, что в веках останусь...

Быть может - буду мусорщик последний.
Умру, где хочешь. Только не в деревне.

Мне это страшно: голые поля,
пшеница убрана, и чёрная земля,
и речка русская - так медленно и странно -
среди берёз течёт из Левитана.

Коровник сраный, толстые доярки
и пьяные колхозники идут.
Орёл и решка - мёртвому припарка,
ушедшему величию salut.

И русская невзрачная дорога
струится сквозь ракиты и мосты.
Здесь никогда и не бывало Бога -
апофеоз славянской пустоты.

Церквушка не зовёт по воскресеньям,
здесь колокол ушёл на драгметалл.
И в брагу скисло сладкое варенье.
Колхоз "Путь Ленина" и ржавый самосвал.

Любовь? Но в этом климате Венера
в вонючих валенках и порванных штанах.
К забору присобачена фанера.
С соседкой пьяной на пахучем сене
скоропалительный и неумелый трах.

Забыл деревню всемогущий Кесарь,
всё тот же надоевший лилипут.
Не страшен здесь и натовский агрессор -
через болота танки не пройдут.

Есть страшный сон - я умираю старцем
в деревне безобразной в волчьей мгле,
и пауки с серебряными стразами,
с крестами белыми в смолистом янтаре

спускаются мне на лицо и брови,
на губы мне спускаются с икон,
и больше нет любви, и нет любови,
и я смотрю на умерший смартфон,

и Аполлон в снегу, и голубой
закат в мушином треснувшем оконце..
И остаётся ходиков покой:
кукушка пролетела над страной.

Что делать здесь? На ручке удавиться.
О дверь убиться? Разве что молиться.

Калуга. 2025.