Путеобходчик - документальная поэма о родственнике

               
«Неслитно, неизменно, неразлучно, нераздельно» 
цитата из Халкидонского догмата о соединении
двух природ во Христе.

Я жизнь постиг, но счастья в этом нет,
Из черновых тетрадей В. Лисина

 
                Трезвой памяти моему дяде, 
                Владимиру Лисину.

 
Раз, два, три, четыре, пять…
 

Умер дядя алкоголик
Невзначай сошел на нолик.
В минус жизни отлетело,
Отработанное тело.
Он лежал в сосновом гробе,
Как птенец в глухом сугробе,
Безобразный, бесполезный,
Музам труженик любезный.

Был поэтом он дождям,
Детским сплющенным гвоздям
Под пятой товарников,
На виду у облаков.
Крепким кукишам груздей,
Рыбьим снам очередей,
Книжкам, взятым на прокат
И похожим на плакат,
Подзаборному житью,
И за то ему – кутью!

За бутылочкой вина
Забывая имена
Всех пяти материков,
Как в младенческий альков
Он вмещался в бытие,
Повторяя: «Ё-мое!»,
И лежал до первых звезд,
Растянувшись в полный рост,
На лужке, перед крыльцом,
Обесчувственным скворцом.
 
-Дядя, дядя, ты не спишь?
Что ты видишь? – Вижу шиш!
- А еще? – того, что нет…
- Ты не шутишь? – Я поэт!
-Расскажи мне что-нибудь?

 -Железнодорожный путь.
Два начала. Два конца.
Два у поезда лица.
Две судьбы в один присест,
Покупай билет на крест.
А не хочешь к Богу в рай,
В паровозик поиграй!

 - Ты играл? 

– И нет, и да…
Я считаю поезда, 
Раз, два, три, четыре, пять –
Вышел зайчик погулять,
Выйдет нечет или чёт
Все равно, а жизнь течет
Вертикально в темный путь.
Положи ладонь на грудь.
Чуешь, сыплется зола,
А душа белым бела,
А душа, как первый снег
Под тележками калек.
Ну пока! Привет жене… 
Дай, чудак, проспаться мне».

И забыв земную быль,
Опираясь на бутыль,
Он выпрыгивал умом
В немоту, как в отчий дом,
Где безвременья река
Плещет вместо потолка,               
Половицы не скрипят,
И объятое до пят
В арестантское белье
Свищет древнее Былье,
Сквозь кружки пустых глазниц,
Песни тюрем и больниц. 

Вышел зайчик погулять…

Дядя спит мертвецким сном
В одеяле шерстяном.
Завтра встанет он к шести
Поезда в полях пасти.
Кнут заложит за сапог
И на пастбища дорог
Эшелоны поведет
Друг за другом в хоровод
Теребить пространства дерн
Под рабочий медный горн.

Будет ветер мятой жечь,
Мать ржаные шаньги печь,
По хозяйству хлопотать,
С малым внуком лопотать,
И ловить издалека
Эхо первого гудка:
«Сын работает путем,
Значит, он идет путем,
Предназначенным судьбой,
По дороги столбовой».

По столбам проходит ток,
вкруг земли один виток
совершая за момент,
Но у дяди свой патент:
«Как выходишь на большак
Двести граммов натощак
Пьешь в молчанье роковом,
Утешаясь рукавом».

Что такое двести грамм
Утром с горем - пополам?
Это неба карусель,
Приложился и отсель –
Героический прыжок
С полустанка на лужок
Перед домом, где с крыльца
Провожал на фронт отца,
В сорок третьем, горевом,
Утираясь рукавом.

Скорость света – не предел
Для того, кто нить продел
В ушко солнечной иглы,
Правя времени углы,
И просторов полотно
Подшивая заодно.
Это, мелочи сродни,
а попробуй, потяни
из кудели детских лет
золотого счастья свет!

Жизнь кипит, под крышкой пар
Жмет ума железный шар.
Словно сыр его томит
Превращая в динамит,
В огнедышащий объем,
Остудить его живьем
Можно просто. Был прием
Найдет опытно втроем.

Единица – это пир,
Где безмолвствуя, сатир,
Отражаясь в зеркалах,
Пьет один, из страха в страх.
Двоица, когда вдвоем,
Вжавшись в кухонный проем,
Для ослабы, вечерком,
Малым тешатся пирком,
 
Но за праздничным столом,
Только тройственным числом
Обретают перелом,
В битве с собственным умом.
Тройка, даже не число, 
А победы ремесло!

Дядя мой, среди мужей,
Гнавших баб своих взашей,
Этот опыт праотцов
Знал с премудростью спецов,
Так что на земном пиру
На юру, и на ветру
Он над чашами ветрил
Виночерпием парил,
И на слух, как Дионис
Всем плескал по двести вниз.

Вдруг охотник выбегает…

Он до странности любил
Кочегарок томный пыл,
Поездов счастливый стук,
Глубину похмельных мук, 
Анатомию грозы,
Дружбы вечные азы,             
Сладковатый дух годин,
Где закладывал   один
За широкий воротник,
Пел и плакал, как родник:
«Где томится майский жук?
Где сияет? Мир вокруг
В уши дует соловьем,
Обещает взять живьем, 
Как Илью на небосвод,
даже если смерть придет.

Человек – загадка Бога,
И поминки пусть немного,
Утешенье для живых
Съесть и выпить за троих.
Что затрусил? Не блажи,
Эти песенки души
Хоть кого сведут с ума.

Лучше посох и сума
И по пушкинским местам
Прогуляться здесь и там,
Чем жевать похмелья мел -
Нынче друг мой онемел.
Год назад он в землю лег,
И теперь, как уголек
Тлеет в земляной печи.

Ах, качи, качи, качи
Пекла баба калачи,
Так, что пели с каланчи,
Закрывала поддувало
И по-бабьи зазывала,
Угощала калачом,
Все ей было ни почем!
А теперь она сидит,
И слезами мир лудит,
Печь простылая стоит,
Мука сыплется из сит.

Прямо в зайчика стреляет: «Пиф-паф!»

Умер сын, а мать жива.
Здесь кончаются слова.
Но и я, не брат, не сват
Век тяну, как виноват.
Друг в земле, но, знаешь, мне
Голос слышится извне:

– Между нами только вздох,
Смерть, как смех, берет врасплох.
Обольстила жизнь меня,
Напоследок схороня,
Словно фантик из игры,
Деревенской детворы,
В землю, под цементный кол.
Я влетел в ворота! Гол!
Пропустил вратарник мяч,
на трибунах скорбный плач.

Первая песня предзимья 

Месяц крошки табака
В вещмешке березняка
Желтым ногтем растрясет,
Снег в картузе пронесет
Через таможню времен
И досмотр земных имен,
Ледяным сухим дождем
Заметет, закрутит дом,
Огород, крыльцо, тупик
И последний Божий крик.
Так что сразу не поймешь
На какой земле живешь,
На каком стоишь холме
В этой черно-белой тьме,
И тогда переведет
Твою стрелку Новый год. 

Помнишь, друг, сидели мы,
И качались, как ломы
У ремонтной мастерской,
Вечный чувствуя покой.
А теперь я трезв и сух,
В поминальниках старух
Мое имя Бог нашел,
И опять рыдал шеол.
Ты не бойся, стает снег.
Станешь снова человек». 
А вокруг шумит народ,
Лавки сдвинули в проход,
И того гляди, возьмут
Гармониста позовут.
Напророчил сам себе,
Так и выпало в судьбе. 
Год прошел, а вслед за ним
Отошел, мой нелюдим.

Оё-ей, оё-ей, умирает зайчик мой…

Посреди пустой церквушки.
Как жемчужина в ракушке,
Совершал почетный круг
Вечной жизни новый друг
Дядя Вова. Херувим
Возносил крыло над ним.
Дьякон воздыхал кадилом.
Бабушка над сыном милым
Тихо плакала в платок.
Как Пречистая в Пяток.
За Престолом семь лампад,
В бедном сердце темный ад.

На погосте пахло сеном,
Шел снежок на землю креном.
Ветер шапки надувал,
Мальчик свечки раздавал.
На притоптанной землице
Мужик сухие лица
Общей тенью затекли,
Параллелями легли,
Под тяжелый бабий плач
Словно шпалы под тягач. 

А виновник торжества 
Собственного естества
Узнавая вид унылый
Над бесхитростной могилой,
Словно скворчик голосил
Из последних дружных сил:

«Что я? Где? Кто таков?
Не хватает матюков
Описать существованье
Воли нет, но есть сознанье. 
Неужели нынче я
Только плоскость бытия?   
Новой жизни вечный долг?
А душа, какой в ней толк!?

Без объема, без границ,
Без скрипучих половиц
Пятичувственной избы
С легким выхлопом трубы.
Если выпить ни шиша,
То зачем нужна душа?

Тошно дяде одному,
Тело падет во тьму
В деревянную суму
Память вечная ему!

Где земля под каблуком?
Металлическим венком
Все накрылось в миг один.
Вовка, смерти гражданин,
И не нужно для него,
Кроме жизни, ничего:

«Если счастье в небесах,
То зачем родился прах?
На костях растил мясцо,
Солнцу подставлял лицо,
Валерьянкой сон лечил,
В школе Пушкина учил?
Я не только алкоголь,
Среднерусскую юдоль
До беспамятства любил,
Потому до смерти пил.
Нынче я нетленный дух,
Над могилой лопух
Летом вырастет опять.
Жалко лишь старушку мать,
Будет плакать день за днем
«Вовка, Вовка, счастье в ём!»
И считать блины годин,
Я ж у ней был младший сын.
Живы сестры, старший брат.
Темен смысл земных утрат».

– Дядя, дядя ты не спишь?
Что ты видишь, снова шиш?
Расскажи мне что-нибудь,
Спой про свой последний путь.

Последняя песня дождя 

– Старый дождь неровно шьет,
Землю, дом и огород,
Обметал он кое-как,
И забравшись на чердак
Нитки шелковые рвет,
Щеки первым снегом трет.
Время вышло, но чудак.
Не угонится никак
За пружинками часов,
За ужимками весов.
Меру дней и тяжесть лет
Рано чувствует поэт.
Сквозь открытое окно
Тюль намокла. Домино
Глохнет рыбой на столе.
Преломляясь в хрустале
Вазы с горсткою конфет,
Обреченных на рассвет.
Мятный пряник мышь грызет.
Колыбель сквозняк трясет,
А дитя, войдя в пролог
Из алькова за порог
Смотрит, как пророк Илья
Из пещерного жилья
На потоки чистых вод,
Испещривших небосвод.
Сердце, полное стихов
Не дождавшись петухов
Плачет утренним дождем.
Бог молчит. Поэт рожден
И теперь его слова
Станут эхом Божества.

Поздней осенью земля
Начинает все с нуля,
Мерзлой корочкой хрустит,
Корнеплоды холостит,
Варит пиво по дворам,
Вату меж оконных рам
Шапкой белою кладет,
Пьет, гриппуя синий йод,
И стеклит теплицы луж
Стеклорезом зимних стуж,
Так что твари по ночам
Жмутся мордами к печам,
И проточный свет луны
На четыре стороны
Разливаясь, как вода,
Лиловеет глыбой льда.

Остановит Старый год
Двух друзей свободный ход
И поставит их к стене,
Без суда, как на войне.
Ровно в полночь в ноль часов
Свяжет им концы усов,
Дернет смазанный затвор
И исполнит приговор,
Только даст в последний раз
Выкрикнуть двенадцать фраз.
И на новый циферблат,
Как на чистый снежный плат,
Упадут они лицом
Потрясенные свинцом.
Станет тихо и темно,
Хоть крути веретено,
Хоть до дури пей вино,
Все равно – одно кино:
Черно-белая зима,
Смерти брачная тесьма.

Дождь умрет. Над ним метель
Запоет как журавель.
Дом родной и огород
Снегом долгим заметет,
И тогда соткав язык
Из дыханья детских книг,
странный дух, сквозняк души,
мне шепнет: «Давай, пиши»

До свидания! Несут
Меня ангелы на суд.
Оправданья жизни нет:
Умер! Вот и весь ответ.
Сердце Родина взяла
И сожгла его дотла.
А сердечная зола
Все сознанье замела,
Это было на роду,
Как теперь гореть в аду! 

Привезли его домой…

Сидит ворон на дубу,
Он играет во трубу:
Бу-бу-бу и бу-бу-бу,
Будет тесно в коробу,
Будет, будет, а пока
Онемели облака,
Затекли до черноты
Придорожные кусты,
Задубели члены рек.
Как распятый человек
Вся природа стеснена,
Наподобии блина,
Между мельничных кругов
Смертью сглаженных веков.

Божий Суд, не суд людской,
«Со святыми упокой»,
Церковь неспроста поет
В постном кондаке суббот, 
И надеждой на исход,
панихидами народ,
утешает круглый год.

По волнам крещенских вод
мир, как лодочка плывет,
в смертный свой водоворот.
В точке выхода до дна
Вся вселенная видна,
Как волчок, гудит, зовет.
К Пасхе кончится завод.

В середине – ось времен
С полным оттиском имен.
Поперек пойдет волна,
Переломится она,
И исчезнут имена,
Как Адамова вина. 
По словам святых отец,
Имя – века образец.

Для общения сердец
Бог богов, истцов Истец,
Дарует иной чертеж,
Будет он во всем похож
На беспечную любовь,
Так, что песню приготовь.
Будет праздник, за столом
Где орлом летит псалом
Соберется вся родня
После Судного Огня:

«Дядя, дядя!»  «Здравствуй, брат,
Видишь вечностью в квадрат
Вписан круг. Один в один.
Во всеобщий день годин.
Путь небес и путь земли,
Параллелями легли
Под широкий хор друзей,
Только молча не глазей,
Пой! Поэтов больше нет,
Вместо них покой и свет!
Вместо слов душа в душе,
Как мелок в карандаше.

Оказался он живой…

Бог соединил крестом
Сущих духом, как мостом.
Так друг к другу прилепил,
Не разъять, как лес стропил,
Вытянешь один столбец,
Всем другим придет конец.
Сильный слабого несет.
Слабый сильного спасет.

Тело Кровное Христа
Человек берет в уста,
Но как раз наоборот:
Человека Бог берет,
И хранит под языком.
Как Иону целиком.

Благодать возблагодать,
Ни купить и не продать.
Не объять и не изжить,
И ничем не заслужить
Эту Чашу Живота.
Как пророку из кита
Самому не изойти
К покаянному пути
Было в были, так и днесь
Дядя мой спасется весь,

Равноденствием Креста,
Так душа из уст в уста.
Так Причастие из рук
В руки принимает друг,
У престола, в алтаре.
Очи, возведя горе,
Видя мира красный плат
Увеличенным в сто крат,
Через линзу детских слез,
Шитый золотом стрекоз,
Неслиянным, неземным,

Неразлучным, именным,
Неизменным, ставшим вновь,
Как вино излитым - в кровь,
Нераздельным, как ломоть
Хлеба - преломленным в Плоть.
Чувствуя себя в миру
Паровозом на пару,
Ниневийским пастухом 
Под священным лопухом 
На виду у облаков,
Как в младенческий альков,
Погружаясь в Бытие,
Славя Царствие Твое, Господи!

 
Послесловие:

Известная детский стишок-считалочка: «Раз, два, три, четыре, пять…»  мною использован для разделения глав в поэме не ради забавы. Дядя Володя Лисин ее часто напевал. Итак, «Раз, два, четыре, пять» – жизнь человеку кажется простой и понятной, как считалочка, нечего все усложнять. Все размеренно и точно – живи на чет и нечет! «Вышел зайчик погулять» – выходит человек в жизнь, считает, поет, прыгает, но где? В темном лесу.  Не долго зайчику-душе прыгать, ибо всегда «вдруг», внезапно из-за угла, откуда не ждешь «выбегает охотник»- смерть, охотник-болезнь, охотник-беда. И он очень меткий: «прямо в зайчика стреляет» – никому не увернуться от его смертоносной пули. «Пиф-паф! Ой-ой- ой! Умирает зайчик мой» – человек гибнет, душа невыразимо страдает в темной чаще мира. Но «привезли его домой» – когда душа поднимается к источнику Жизни, к Богу, когда она возвращается в «дом Отца своего», то происходит чудо любви – «оказался он
живой» человек-душа оживет, совоскресает с Сыном Человеческим навечно, к радости,
всех и вся.