Дружок

Не припомню точного времени –
Март тогда был, или апрель.
Но к больнице, где “дети-калеки”,
Умирать приполз раненый зверь.

По своим законам звериным,
Он заполз – где ни кто не найдёт…
Только детского любопытства сила,
“Просочится хоть в водопровод”

Не скулил, не огрызался,
Был уже совершенно без сил.
Только дети, найдя, собаку,
В Царство Смерти не захотели пустить.

И “ходячие”, вдруг изменились –
Добротой засветились глаза,
Тайна добрая у них появилась,
Тайна важная – на всех одна.

Кто таскал со столов объедки,
Кто-то перекись у медсестры воровал…
Что стать может в леченьи полезным.
Каждый, всё, что мог, вспоминал.

Пулю вытащить умудрились,
Пока пёс без сознания был.
Молоко потихоньку в рот лили,
Пока сам он ещё не пил.

Бездомный, умирающий и никому до этого ненужный,
Он появлением своим нас отогрел.
У Верки даже, нашей “вечной злюки”,
Взгляд и характер потеплел и подобрел.

Весна, что всю природу пробуждала,
Согреть старалась наши души и сердца.
Вот только мы тогда ещё не знали,
Закончится всё скоро навсегда…

Работала в больнице санитарка,
Работа ей “для пенсии” была нужна,
А вообще, хоть городская, но крестьянка,
Своим питомцам собирала всё “с больничного стола”.

И вскоре замечать она вдруг стала –
Объедков от детей, уже какое время мало…
Едят все как обычно, а еда пропала.
Заметив “конкурентов”, выслеживать их стала.

Мол, что же это за дела
В “её епархии” творятся,
Была всегда её еда,
Кто ей посмел вдруг окормляться?

Сама марать не стала рук
О “мерзкую дворнягу”,
Всё доложила главврачу,
Чтоб та, де, “навела порядок”.

Ходила “Королевной” по больнице –
Ведь чуть не “века преступление” раскрыла.
Но понимания коллег добиться –
У неё, увы, не получилось.

-Я его пыталась приручить,
-с горечью сказала тётя Аня.
-Но тебе же, надо, всё разрушить-раскрушить,
Псу и детям – причинить страданье!!!

-Приручить?! Да ты с ума сошла!
Там такого ж “волкодава” раскормили!
“Усыпить” его, все дела!
-брызгала слюною злобной тётя Нина.

-Дружок уже мне начал доверять,
 Но нужно было время, чтоб пошёл за мной домой.
Хотела детям позже объяснить, всё рассказать,
И всем тогда бы было хорошо.

Хотя… тебе ж, такого не понять,
Ты ищешь – как повыгодней и легче,
Больных детей легко ведь “доломать”.
От боли их души – твоё не ёкнет сердце…

Да только сколько бы они не спорили потом –
Но Нина запустила “душеломную машину”.
И скоро солнечным весенним днём,
Пса жёстко изловив, в смертельную машину погрузили.

Мы выли, проклиная всех врачей,
А заодно, всех взрослых “под раздачу”.
Но не могли уже помочь Дружку ничем,
Ни злостью, ни отчаянием, ни плачем.

И снова “всё вернулось на круги своя” –
Чуть потеплевшие сердца детей опять “заледенели”,
Кто был “колючим”, ещё злее стал,
Не согревали нас уже весна и птичьи трели.

А Вера очень холодно сказала:
-Зачем я только перекись “таскала”…
Вот умер бы, Дружок, ещё тогда бы,
Хоть взрослые помучились бы, его меж труб из ямы доставая.

С её жестокостью мы редко соглашались,
Но то, что в наших душах в этот день рождалось,
С желаньем взрослым пакостить, отлично вдруг совпало,
Жаль было одного, что время вспять не побежало…

Но тёте Нине, мы с подружкой отомстили –
Вместо цветов, она на наших клумбах лук растила,
В один из вечеров мы с ней его “уговорили”,
Хотя, без хлеба и не очень вкусно было.

Когда милицией всем пригрозили,
Созналась я одна, подруге показав кулак,
Не страшно и не стыдно было,
Был на сердце полный мрак.

Главврач опять милицию “вплела”,
А я пообещала рассказать ЧЕЙ лук взяла,
И поделиться с милиционером, про все их дела…
На что она, ещё чуть поругавшись, от меня ушла.

Была я девочкой, не в меру любознательной
Предприниматели тогда были не в моде.
И знала, тётя Нина, сядет, обязательно,
Коль Там узнают о её базарном огороде.

И без того, в больнице той, скелетиков хватало,
Я понимала, что про всё, конечно не поверят,
Чего-то бы хватило для начала…
Но хоть кого-то б наказали, и то, дело.

Нет, не скажу, что было их не жалко.
У главврача и Нины непростые жизни были.
Но боль за умертвлённую собаку,
И отношенье к нам, как к недолюдям, зло душили.

Не знаю, к сожалению, иль к счастью,
Росла до этого в другой больнице,
И опыта хватило мне, с чем сравнить,
Вторая, с первой, близко не сравнится.

Тогда меня для вида всё же наказали.
Но наказания, пролетали мимо.
В душе, такая вьюга бушевала,
Что были наказанья – как слону дробина.

Неделю я была без сладкого и телевизора.
Мне было всё-равно, не рассказали бы родителям.
Родителям, так ничего и не сказали.
Наверно язычка моего всё-таки боялись…

Мне было семь тогда.
Казалось, всё забыто.
Но всякий разговор про злых собак –
По сердцу бритвой.

Вот такой, чёрно-белой была,
Та яркая и ранняя весна.
И не забудется, наверно, никогда,
Какою радостью вначале может быть беда.

И каждый раз, подкидышей шпыняя,
Но осуждая агрессивность собственных детей,
Задумайтесь, а вдруг, они вас повторяют,
У них лишь проявляется сильней.