Мой Степаныч

Я горда тем, что у меня есть мой Степаныч. Я его просто обожаю. Не каждый может похвастаться такой безграничной любовью. Мы всегда рядом, всегда делимся друг с другом своими мыслями. Да-да, не смейтесь: у меня тоже есть мысли, а Степаныч их всегда слышит… угадывает, что ли…
   Я – Фимка. Собака. Старая, как косточка, зарытая в прошлом веке. И мой человек, мой Степаныч, – тоже старый. Два старых сапога, только один лает.
   Я помню его ещё молодым и энергичным. Он бежал по двору, а я – за ним, не отставая. А теперь он идет медленно, а я — рядом, тоже не спешу. Мы состарились вместе, и это, скажу вам честно, удобно: никто никого не торопит.
  Я не очень хорошо помню своё детство, но первые дни у Степаныча помню отлично. Было тепло, мягко и вкусно. Только грустил Степаныч часто, а я развеселить его хотела. Иногда он говорил со мной:
- Эх, Фимка, егоза ты моя! Всё тебе резвиться хочется, а мне не до веселья. Так дико и пусто мне без моей Шурочки.
  А сам всё на портрет в углу смотрел. Я думаю, очень он любил эту Шурочку. Поэтому я старалась, как могла, ему понравиться, чтобы он повеселел. Даже тапки ему приносить научилась. Правда, сначала его тапки мне внушали какой-то страх. Уж не знаю, почему, только сгрызла я их, пока мой человек в город ездил. Я думала, Степаныч обрадуется, что я их победила, а он рассердился, замахнулся на меня тем, что от тапка осталось, но не ударил. А потом рассмеялся и сказал:
- Эх, Фимка! Вот и избавила ты меня от старья. Пора новые тапки купить. Только грызть тебе их запрещаю.
И так внимательно на меня посмотрел, что я сразу решила, что с новыми тапками я подружусь и даже буду их Степанычу приносить.
Помню соседскую кошку. Глупо так хозяйка её назвала… Офелия. Ну не смех? Белобрысая, вредная, морда всегда недовольная. Ну, у кошки… Хотя и хозяйка мне не нравилась. Всё норовила к Степанычу в гости зайти. То пироги, то суп приносила, как будто мы голодали. А он брал, и сидел с ней иногда, и разговаривал. А Офелия эта кругломордая так и шныряла туда-сюда. Мне приказано было её не трогать. Так она этим пользовалась. Всё перед мордой у меня прогуливалась. Но, когда она хвостом своим мне по глазам проехалась, так я не выдержала и за этот самый хвост её цапнула. Ой, визгу было, что от неё, что от хозяйки. Всё их благородство исчезло сразу. Одна наглая морда в кусты сиганула, будто судьбу шекспировской Офелии повторить собралась (не удивляйтесь, что и это я знаю). Другая, как, подорванная, за ней рванула с криком… Я думала, Степаныч на меня разозлится, ругать станет, а он посмеялся только и сказал:
- А я-то думал: как долго ты эту наглость терпеть будешь…
Потом мы долго жили без пирогов и чужого супа. Степаныч сам умел всё приготовить. Просто, но вкусно. И меня не обижал никогда.
Иногда в доме новые пироги появлялись, но быстро заканчивались, потому что Шурочка с портрета грустно смотрела. Вот Степаныч и решил, что больше в доме ни чужих пирогов, ни супов не будет.
Так быстро времечко бежит…
  Теперь у нас уже свои традиции. Утром мы просыпаемся. Я первая, естественно, потому что у меня важная миссия – разбудить Степаныча. Сначала я трогаю его нос своим. Если холодный – живой. Отлично. Теперь можно немного лизнуть ухо. Это мой будильник. Он говорит:
— Фимка, дай поспать!
  А я делаю вид, что не понимаю. Потому что знаю: если не разбудить моего человека, он может проспать весь день, а у меня желудок пустой.
  Когда он наконец встает, начинается мой любимый момент – завтрак! Степаныч делает вид, что случайно роняет бутерброд, а я делаю вид, что этого сначала не замечаю, а потом получаю добро съесть упавшее. Два актера! Не подумайте, что он меня кормит плохо. Я ем отлично, но бутерброд – это, наверное, как десерт, у вас, у людей.
  Потом мы идём гулять. Это долгий процесс. Если идём в магазин, Степаныч говорит:
— Фимка, ты тут подожди.
  Я сажусь у двери, изображая гордость, но на самом деле подслушиваю. Вдруг он там внутри договаривается купить мне колбасу?
  А, если идем в парк, это значит, что будем сидеть на лавочке. Степаныч будет ворчать, что молодежь нынче не та, а я – внимательно смотреть на голубей. Они тоже не те, какие-то слишком нахальные стали.
  Потом мы возвращаемся домой. Степаныч садится в кресло, а я ложусь рядом. Иногда он гладит меня по голове и говорит:
— Хорошая собака.
А я знаю, что это значит: «Спасибо, что ты со мной».
Иногда мне страшно. Я старая, он старый. А вдруг он уйдет первым? Кого я стану будить утром? Кто уронит бутерброд так искусно, будто случайно?
А, если я уйду первой, с кем он будет ходить в магазин и в парк? С кем будет разговаривать вечерами?
Но я гоню эти мысли прочь, потому что мы пока есть друг у друга. И, пока у меня есть мой человек, я самая счастливая собака на свете.

13.04.25