Мой стеклянный шарик

             Современную прозу я читаю редко – предпочитаю перечитывать любимые с юности книги. Но не так давно случайно прочитала повесть Ирины Лукьяновой «Стеклянный шарик», занявшую в 2013 году третье место на конкурсе произведений для детей и юношества «Книгуру».  В комментариях промелькнуло, что повесть не нравится тем, кто не сталкивался в школьные годы с буллингом. Мне кажется более подходящим слово «травля»  - и не из-за гонения на иностранные слова. Но «буллинг» вызывает ассоциацию с открытой и грубой агрессией, а травля бывает  хитрой и изощрённой. Действительно, ни в раннем детстве, ни школьные годы, ни в какие-либо другие я никогда не сталкивалась с этим явлением. Не скажу, что повесть мне не понравилась , -   написана она, безусловно, талантливо, но сюжетом своим  меня ужаснула.
          Я вовсе не идеализирую своё детство и отрочество, всё в них было: и вражда, и зависть, и соперничество, и слёзы, и сплетни, и ссоры, но не такие страшные, чтобы через много лет из-за них во сне кого-то убивать...  Хотя на героиню  «Стеклянного шарика» Асю Николаеву я даже чем-то похожа: всегда была не такая, как все.  Но никогда меня по этой причине не «буллили» и не травили – ни сверстники, ни воспитатели, ни учителя.
            Очень рано я научилась читать, и воспитательница в садике это ценила. Когда ей надо было заняться какими-то своими делами, она рассаживала группу по стульчикам, давала мне в руки книжку и говорила: «Дети, сидите тихо, Таня   вам сейчас сказку почитает».  И я читала – бегло и выразительно, «в лицах».  При этом у меня никогда не возникало мысли, что я чем-то лучше других, как и у слушателей  моих – осознания какой-то своей ущербности. Обычный взаимный интерес: мне было интересно читать, им – слушать.
           Я дружила с мальчишками, но терпеть не могла их игры в «войнушку».  Когда вокруг меня носились,  тарахтели, орали  в азарте  взаимного игрушечного уничтожения   пяти-шестилетние «бойцы», я лежала животом на бортике песочницы и мысленно путешествовала на верблюде по бескрайней пустыне Сахаре, пока кто-нибудь из «солдатиков» не плюхался рядом и не спрашивал, участливо заглядывая в мои отрешённые глаза: «Тань, тебя что, убили?»
             Никому из них и в голову не приходило презирать меня за то, что я не бегаю и не ору, а лежу, почти уткнувшись задумчивой физиономией в песок.  И тем более – топить мою любимую игрушку в грязном унитазе.  Ни в детсаду, ни в школе... Но ведь и самой мне никогда не приходила в голову мысль, что можно всласть над кем-то поиздеваться. 
             Однажды я с удовольствием похохотала над черновиком сочинения  соседки по парте, случайно попавшим в мой портфель. Насмешило меня в этом «сочинении» всё, начиная с заголовка «Стихотворение А.А. Пушкина «К Чадаеву» (орфография автора черновика), и особенно -   на всю жизнь запомнившийся перл: «Далее А.А. Пушкин сравнивает любовника с его другом». Но смеялась  я дома, обнаружив в портфеле листок с черновиком.   И никакого во мне желания не горело с пренебрежением рассказывать подругам о том, какая эта Павленко дура, и что толку при таких пустых мозгах наряжаться в красивые курточки, которые ей достаёт мама (повар в обкомовской столовой). Или у самой Павленко с ехидством  спрашивать, как зовут Пушкина – Александр Андреевич или Александр Алексеевич? Не завидовала я никаким курточкам,  а  к соседке по парте относилась дружелюбно: ну да, умом особо не блещет, но ведь своя, «однокашка», симпатичная и добрая девчонка...
            Наверное, это и есть ключевое слово: добрая. Мои  одноклассницы были добрыми, не было среди них ни одной «Гали Палей» из «Стеклянного шарика» Ирины Лукьяновой.
            Напрягая память, могу вспомнить только один  эпизод «буллинга» из свой школьной жизни.  Воинственно настроенной, чисто девичьей группой  мы гнались за одноклассником – с целью отмутузить его хорошенько.  Но это – после слёз его старенькой бабушки, которая пожаловалась девчонкам, пришедшим, чтобы оказать   шефскую помощь двоечнику,  на непослушание и издевательства внука.  Он, кстати,  жил с бабушкой, а где были его родители – и были ли они вообще – сейчас уже не вспомню... Побить мы его так и не побили –  пойманный, он казался  слишком испуганным и  жалким  - но пригрозили хорошенько: «Васильев, еще раз  бабушка на тебя пожалуется – пощады не жди!»
            Вспоминая своих подруг, могу повторить:  очень разные,  все  они были добрыми.
            Наташа  красавицей была с детского садика.  У остальных  на фотографиях – да, мордашки, а у нее – личико, с задумчивым взглядом больших тёмных глаз...
             В школьные годы в ее комнате на стене висела  репродукция картины  Крамского  «Неизвестная».
             - Тань, хочешь, покажу фокус? – спросила меня  Наташа. - Вот походи туда-сюда,  мимо картины, и смотри на нее, а она будет за тобой глазами следить!
            Я походила – глаза «Неизвестной» и впрямь как будто ожили, наблюдая за моими перемещениями.  Не берусь судить,  было  то эффектом гениальной живописи  -   или детского воображения, но дух  захватывало, а затем и вовсе слегка перекрыло:
              - Наташ, а ты знаешь... Она на тебя похожа!
              - Только сейчас заметила? – буднично, без тени тщеславия, улыбнулась подруга. – Мне дедушка  ее потому и подарил, и даже стихи написал, хочешь, прочитаю?
              Из  длинного творения Наташиного дедушки не запомнилось ни строчки. Коротенький стишок  любимой внучки доморощенного поэта, написанный ею лет в 12, запечатлелся на всю жизнь:

Кружатся снежинки,
Снег летит с небес,
Белой бахромою
Украшает лес.
И царит в молчании
Зимний лес без птиц.
На ветвях воробушки
И несколько синиц.

             Несмотря на то, что две последних строчки были  явно взяты из городского пейзажа, мы с Верой дружно признали стихотворение Наташи гениальным.  В шестом классе не существует понятия «графомания», как, впрочем, и взрослой ядовитой   зависти.  Хотя к удивлению и восхищению внезапно открывшимся  «поэтическим  даром»  подруги примешивалось   чувство соперничества – в виде не заданного вслух вопроса: «А я так смогу?»
              Сказки я пыталась сочинять с тех пор, как научилась писать.  Была в начальной школе и тоненькая тетрадка стихов, которые однажды я решилась прочесть двоюродной сестре.  «Ты эти стихи откуда-то списала, - не щадя авторского самолюбия, заявила Валька. - Я всё это где-то уже читала!»   Разозлившись, я  порвала тетрадку на мелкие клочки и решила, что с поэзией  покончено навсегда...
              Но тут – взыграло ретивое!  Придя домой, я схватила тетрадку, ручку, на пару минут задумалась и... понеслось:

Все дальше, дальше, дальше
Я в лес иду заснеженный.
Там сосны, хмуря брови, угрюмые стоят,
И снегом запорошены, стоят берёзки нежные,
И маленькие ёлочки робко встали в ряд...

       И так  далее – весь набор поэтических штампов, усвоенных   за   сравнительно долгий период еще не ушедшего детства...  Зато, каков сюжет – это вам не банальные городские птички на лесных веточках:

И в тихих синих сумерках почудилось мне вдруг,
Как наяву, вдруг показалось мне,
Что ожили деревья, встали в круг,
И в платьях белоснежных закружились при луне.

       Больше из этого длиннющего стиха ничего не помню, кроме  пары строк:
 
Я поняла: на бал попала я лесной,
И в мире бала не было чудесней...

            Вера пришла в восторг и отдала мне пальму поэтического первенства. Мол,
Наташка по красоте на первом месте, а ты – в поэзии. И весы соперничества как-то сами собой уравновесились...
            Лидерство Веры проявлялось в  неистощимой изобретательности всяческих игр  – с ней никогда не было скучно. Правда, по малолетству мы не всегда отличали забавные развлечения от мелкого хулиганства.  Однажды на моём балконе Вера устроила соревнование: кто точнее плюнет в серединки цветов, росших на балконе под нами. Когда неожиданно на балкон вышла хозяйка цветов Зайнуллина, чей-то плевок попал ей точно в макушку. Потом моей маме влетело от Зайнуллиной, а мне влетело от мамы... Но это были небольшие издержки  Вериной бурной деятельности, а в целом ее фантазия была направлена   в творчески позитивное   русло.   Вдвоём  мы могли от начала до конца проиграть всю «Гусарскую балладу», причем Вера, как многогранная актриса, исполняла все мужские роли, от поручика Ржевского до фельдмаршала Кутузова, а  я играла Шурочку Азарову:  ходила по дивану, разбрасывая ногой кубики, и вдохновенно горланила альтом: «Меня зовут юнцом безусым»... А потом мы с ней шли в изостудию и рисовали гениальные картины, а потом в горсаду качались на "лодках"  – выше мальчишек, выше взрослых, выше всех! И это было – счастье...
          Оля... О ней надо рассказывать отдельно. Это была – и осталась – та единственная дружба, которая на всю жизнь, до конца...
          Почему я сейчас вспоминаю об этом?
          Смотрю издалека на своё детство – как на прозрачный стеклянный шарик на ладони. Шарик, скрывающий в себе бесконечные воспоминания и безграничные,  добрые и светлые миры...  Шарик, который никто не разбил и  не закинул в колючие, темные кусты  страха и ненависти...