Дока

На утренних пробежках Сёма снимал с Дока намордник, чтобы тому вольнее дышалось, хотя сам кобель его об этом не просил. В парке Сокольники их дуэт появлялся на Митьковском проезде со стороны улицы Шумкина, где в шесть утра было голо и безлюдно. «Ну, и прекрасно!» - наверно думал Док в унисон с бегущим рядом хозяином.

Помимо людей ни мелких шавок, ни кошек, ни белок с голубями в окрестностях старых аллей и тротуаров тоже ещё не попадалось, и Дока, черного рослого дога, с шерстью, лоснящейся на сытых боках как смоль на лакированном ботинке, и хищно заточенными белыми клыками, ничто не отвлекало от скромных утренних удовольствий. Он бежал слева от своего кумира, стараясь попадать в такт его шагам и сохранять проверенную временем дистанцию – в пределах вытянутой руки Сёмы, хотя сам Семён его об этом не просил.

На круге у Пятого Лучевого просека они забегали в просторный общественный туалет, пустой и чистый к этому времени, и перед разворотом в обратный путь опорожнялись каждый в своей кабинке. Как это удавалось сделать Доку в человеческих условиях, Сёму мало интересовало, но в других местах парка он собаке справлять нужду не позволял. Поэтому традиционно, словно у себя дома, проверял за ним туалет и заглядывал в преданные глаза кобеля с вызовом: куда дел? Док с поджатыми от обиды ушами показывал на унитаз и для верности ещё раз нажимал носом на сливную клавишу. Сёма кивал с удовлетворением, мыл и вытирал мокрые ещё руки о его горячий загривок.

Бегали они час с небольшим то ускоряясь, то снижая темп, без форсажа для своих тренированных, но нежных связок. Не раз останавливались, чтобы хлебнуть водички из Сёминой фляги, а, как только на дорожках появлялись незнакомки: бабушки с палочками, девушки в обтягивающих костюмах, сонные мамочки с крохотными тойтерьерами или йорками с бантиками на макушке, - мужская пара поворачивала домой, чтобы не портить себе хорошее настроение.  Заряд для завтрака был получен, планы на день выстроены, кобель выгулян на славу.

Дома Док первым проходил от входной двери в квартиру по заранее выстеленному для него длинному полосатому половику, который заканчивался в ванной комнате у края душевой кабины. Сёма шёл вторым. Он аккуратно снимал кроссовки, осмотрев их со всех сторон, и, взяв обувь в руку, начинал другой рукой скатывать перед собой половик в полосатый рулет до самого душа, ступая по паркету в белых носках. Терпеливый пёс уже стоял на душевом поддоне и ждал хозяина.

Сначала мылись кроссовки, обтирались и вешались на электросушилку. Ноги Дока, причинные места и морда отмывались последними, высушивались феном, и мудрый кобель получал от хозяина разрешение пройти на своё место.

Он взгромождался на двухметровый кожаный диван для собак в прихожей, с которого открывался обзор на всю квартиру, двигал носом под морду специальный валик на подстилке, укладывал на него брыли и внимательно следил, как Сёма принимает контрастный душ, обтирается полотенцем, облачается в халат и шлёпанцы и, сунув свои грязные вещи вместе с половиком в жерло стиралки, направляется на кухню.

Только тогда Док прикрывал глаза и включал в работу свой нос.

Через некоторое время специально звать пса на кухню было не надо, тренированным нюхом он предугадывал нужную готовность своей и хозяйской еды.

Равные по весу, они завтракали стейками. Сёма – жареными на гриле, Док – приготовленными в микроволновке. Закусывали парни мясо варёными яйцами. Оба проглатывали их по паре штук. Сёма после этого пил мате через серебряную бомбилью, присаживаясь за компьютер. Док – кипячёную воду из блестящей миски и укладывался вновь на диван, чтобы блюсти покой хозяина, привычно закрывал глаза для обострения обоняния и слуха.

Так в половине девятого они принимались за ежедневный труд по борьбе за чистоту помещения, не двигаясь с места до семи вечера – времени вечерней прогулки…


Надо бы сделать небольшое погружение в недавнее прошлое наших героев. И ввести ещё один персонаж, начиная с их общего знакомства.

Стояло летнее ковидное утро. Люди сидели по домам и из окон наблюдали за буйством пандемийной природы, насмехавшейся над ними снаружи.
 
Бывшая хозяйка Дока, как и все законопослушные граждане избегавшая случайных встреч с посторонними инфицированными, Адель Ивановна Вострякова, по призванию врач, а по профессии тёща двух своих непутёвых зятьёв-космополитов, отпускала пса выгуливаться за дверь своей квартиры в полном одиночестве. Оставшись на руках с Доком во время отъезда дочерей в безразмерные заграничные отпуски, она не думала-не гадала остаться наедине с животным на долгие пару лет, пока дети и внуки будут отсиживаться в карантине на Гоа или Мальдивах.

В её трёхкомнатной хрущёвке и так места ни на что не хватало. Но слоноподобный Док периодически доводил её до истерики своей неуклюжестью, вечно задевая за предметы и с грохотом роняя их на пол.  Пёс, избалованный житьём в просторном загородном доме (проданным после смерти мужа-кормильца), перебил и сломал в квартире всё, что могло еще сломаться и разбиться, попробовал на зуб всю мебель и предметы, изготовленные из дерева и пластика. Уничтожил два торшера и две настольные лампы. Сорвал три двери с петель, повредил четыре дорогих шторы, а книжный шкаф и этажерку с книгами разобрал на части, не побрезговав надкусить каждый из дорогущих томов Чехова прижизненного издания Маркса 1903 года.

С Чеховым он покончил за полчаса, пока Вострякова ходила в магазин за хлебом. А когда дог добрался до её кровати с новым постельным бельём и разбил рамку с портретом покойного мужа, Адель Ивановна чуть не наложила на дога руки с помощью вязальных спиц и скальпеля. Но, хорошенько подумав, изменила своё решение.

Она с горечью поняла, что ради внуков готова была терпеть и более страшное. Потому что, если бы не пёс, которого они помнили, внуки бы звонили ей намного реже. А так хоть интересовались своим любимцем пару раз в неделю. Ну, и бабушкой, заодно…

Первое ковидное лето продолжалось. Адель Ивановна уже освоила доставку продуктов на дом, но проблему с выгулом страшного пса никак не могла решить. Кандидаты на услугу передержки оказывались или полными трусами, или жуликами, заламывавшими за прогулки с Доком такие головокружительные цены, что профилактику самого ковида Востряковой пришлось бы отложить ещё лет на пять. Дети из-за бугра помогали, конечно, чем могли. Но и их денег Адели Ивановне было реально жаль…   
    
Выпущенный на волю пёс обычно прибегал в парк, разгонял в разные стороны встречных и поперечных на номерных просеках, наводя ужас на прохожих и их питомцев, сшибал пару самокатчиков и велосипедистов, ронял бабушку с палочками на газон, поднимал с асфальта голубей, выманивал полицейских из машин и… счастливо скрывался за деревьями, каким-то удивительным образом каждый день возвращаясь домой целым и невредимым…

Именно в первое стерильное лето в одном из своих набегов на Сокольники Док и нашел спасение для Адели. Обнаружил нюхом Семёна, спящим на лавочке в парке, и ткнул его холодным носом в лицо.

В то памятное утро Сёма, открыв глаза, увидел перед собой запыхавшегося Дока с пеной на морде и присел, подтянув ноги с земли, в полном восторге. Сердце его замерло. Дыхание остановилось. Едва не потеряв сознание, оглянувшись вокруг, он понял, что судьба его решена: безлюдные аллеи полнились гробовым молчанием. Звать на помощь было некого. Хозяева собаки, будь они даже рядом, ничем бы Семёну уже не помогли. И он сомлел, вновь закрыв глаза…

А Доку Сёма понравился. От него пахло внуками Адели Ивановны: ветренными девочками, молоком, шоколадом, чипсами и чуть-чуть свежим поносом, случайным, неожиданным, какой бывает у детей, когда они сильно нервничают. Док поставил Сёме ногу на грудь и лизнул его в ухо. Сёма встал и попытался осторожно уйти, но Док не упустил своей добычи. Он умно и расчетливо, не поддаваясь на Сёмины уговоры, где-то хватая за штанину, а где-то и за руку, чуть прикусывая и рыча, довёл его из парка через Сокольнический Вал до улицы Шумкина и полаял во дворе на балкон Адели Ивановны. Та, глянув на них сверху, уже знала, что делать…

Так они познакомились, а месяца через четыре, к зиме, из вновь отремонтированной квартиры счастливая бабушка и тёща начала собираться к своим внукам и дочерям за бугор, оставляя Дока в надёжных руках, что говорило о неколебимой вере в Сёму и всю его необыкновенную историю.

Сёма, как оказалось, был чистоплюй. Он не выносил грязи и беспорядка физически, как нормальные люди не выносят отравляющих и нервно-паралитических газов типа иприт и фосген. Эта мания обнаружилась у него в студенческом общежитии лет десять назад и всё развивалась, нанося ему страшные удары и по работе, и в семейной жизни. Рассказывая о себе, Сёма плакал. Рассказывая о других, он возмущался их бескультурьем и нечистоплотностью и призывал бороться с такими типами мерами карательными.

Семён совершенно серьёзно считал, что неопрятный человек в наше время подозрителен и социально вреден. Даже опасен для общества! И что ковид - ярчайшее тому доказательство. Что начинать борьбу за чистоту надо не с бомжей и домохозяек, не моющих на ночь посуду, а с детей, ковыряющих в носу и вытирающих руки о штаны; с продавцов шаурмы и чиновников, получающих взятки за антисанитарию в заведениях общепита. Наконец, с дворников надо начинать! Ибо если на улицах и во дворах будет чисто, будет чисто и в душах, и в помыслах людских…

Адель Ивановна и Док слушали его с восхищением.

Когда же Семён дошёл до личной судьбы, Вострякова ахнула! Семён приходился мужем её племяннице Инне, которую она с детства терпеть не могла за неряшливость и открытую чёрную зависть к её дочерям, так удачно вышедших замуж за вольных программистов. Они из-за этого и с родной сестрой, Верой, уже столько лет не разговаривали…

А Сёма, как оказалось, ушёл из квартиры Инны на улицу с одним дезодорантом в рюкзаке только потому, что предупреждал её неоднократно: в таком бардаке жить нельзя!

- Что же она такого сделала?! – в ужасе спросила Адель Ивановна.

- Забыла дома телефон. Вернулась и в уличной обуви протопала в спальню прямо по белоснежному ковру у меня на глазах!

- Зачем же она не разулась?

- Я и спрашивать не стал. Ушёл в тот же день.

- А как же дети? Ваши общие дети! Как они теперь без вас?

- Я намерен подать в суд. Но позже… Дети ещё малы. Они не поймут причины. И ещё это тлетворное влияние неряхи-матери, Веры Ивановны… Ну, не вам объяснять… У них в двушке ногу негде поставить! Полный бардак!

- Да-да, я представляю, - прервала его Адель Ивановна, чуть покраснев. – И когда же вы намерены на них подавать?

- Думаю не скоро… - уклончиво ответил Семён. - А пока я напишу книгу об этом! Её осудит общество! И взыщет положенное! И мои дети будут спасены!

Адель Ивановна, глядя в блещущие не животным обожанием глаза дога, сразу предложила:

- А оставайтесь у меня! Я сама бывший медицинский работник, поборник чистоты и порядка. И… только взгляните как Док на вас смотрит! С какой преданностью! Я уверена, он вас от себя уже не отпустит! Пишите свою книгу здесь, Сёма… Я всё для вас сделаю!

И сделала.

Пока Семён занимался дрессировкой собаки в части соблюдении чистоты и беспрекословного послушания, а в перерывах между треннингами впадал в сонное творческое забытьё, Адель Ивановна откуда-то достала отложенные на свои похороны деньги от продажи дома и занялась ремонтом квартиры с тем энтузиазмом, что её возрасту был совсем несвойственен.

В интересах дога была снесена одна стена и прихожая увеличена до размеров «залы», где диван был установлен так, чтобы, лёжа на нём, Док мог следить за всеми дверями в квартире. В расширенном за счёт бесполезной кладовки туалете на определённой высоте прикреплён к итальянской настенной плитке специальный писсуар для собак, вытянутой формы, с ароматическим распрыскивателем. Там же был смонтирован напольный унитаз с педальным автосмывом и гигиенический душ со сменными насадками для людей и собак.

Наконец, во всех комнатах был настелен новый дубовый паркет на подложке из натуральной пробки, чтобы псу было удобно и тепло ступать по полу не поскальзываясь. С разнообразными подстилками, половиками и ковриками мы читателя знакомить не будем, предоставив ему самому догадаться об их количестве, заглянув в интернет. Замолвим слово лишь о трёх уровнях освещения: напольном, настенном и потолочном, которые управлялись каждый отдельно в зависимости желания хозяев и регулировались по яркости и цвету вкраплёнными в стены и потолки светодиодами. Таким способом в жилом помещении можно было устроить любое время дня и ночи вне зависимости от времени суток за окном.

А сколько ума и любви было внесено нанятыми Аделью Ивановной дизайнерами в мебель, занавеси и книжные шкафы. Сколько уникального вкуса было заложено ими в эти кресла, полки, столы и посуду! А как Семён постарался, приобретя автоматический пылесос, кондиционер с увлажнителем и систему умного дома с регулированием температуры в каждой комнате? Просто загляденье!

Уезжать не хотелось, глядя на такую красоту. Но Адель Ивановну где-то на тёплых островах в холодную московскую зиму ждали внучки, Док был пристроен надёжно в Сёмины руки и находился в полной безопасности, а уж за порядок в квартире она и вовсе не беспокоилась. Волновало её другое: Сёмины дети, какие-никакие, а родственники. Они, возможно, вырастут не в Инну и не в Веру, а в Сёмушку, ставшего ей за эти месяцы почти родным человеком.

Перед отъездом Адель Ивановна решила зарегистрировать Семёна на своей жилплощади с намерением хоть чем-то отблагодарить его за заботу о ней и Доке. Нашла ему работу рядом, по специальности, - зоопсихологом в достаточно чистой большой ветеринарной клинике, хотя по образованию Сёма оказался дантистом. Но, из уважения к Востряковой и её покойному мужу, профессору медицины, ветеринары согласились принять Семёна в штат на полставки.

Уезжая, Адель Ивановна оставила денег на первое время «ребятам на стейки», положила на счет за квартиру полугодовую сумму и со слезами была усажена в такси к «Шереметьево».

Семён обязался связываться с хозяйкой дважды в неделю по видео, докладывая о состоянии Дока и движению своей рукописи по издательствам.

Адель Ивановна была на вершине своего жизненного успеха. В стерильном лайнере ей даже приснился удивительный сон: будто старшая из дочерей знакомит её со вдовцом-англичанином, седым симпатичным джентльменом, загорелым, спортивного телосложения, которого все уважительно называют «док»…

***
         
Пал Палычу эту историю Семён рассказывал после работы в ветеринарке, откуда они возвращались вместе на улицу Шумкина.

Шесть десятков лет назад у Палыча в этом районе жили добрые родственники, он ему был знаком с детства. Деды и бабки, давно уже покойные, гуляли когда-то с маленьким Пашей по парку Сокольники, баловали его то блестящим шариком на резинке, то горячим пирожком с ливером, то хрустящей картошкой в прозрачном пакете, которая тогда ещё не обзывалась заграничным словом «чипсы». С дедом Федей он ходил на рыбалку на Путяевские пруды. С дедом Васей смотрел на живых Майорова, Старшинова, Боброва на льду спортивной арены «Сокольники», давней площадки Московского «Спартака». Бабушку Марью Васильевну, старейшего диспетчера Рижского вокзала, встречал с работы на остановке автобуса №12, и она с милой улыбкой покупала ему в благодарность самую вкусную булочку с маком, по девять копеек, аромат которой он сохранил во рту на всю жизнь.

Теперь со старенькой соседской собачкой на руках, которую по пенсионному знакомству его попросили отнести в клинику на УЗИ, Палыч шёл рядом с Семёном и, немного нервничая, задавал ему неудобные вопросы.

- И сколько она ещё проживёт, как вы думаете?

- Кто? Ваша чихуахуа или Адель Ивановна?

- Обе.

- Ну, Бусинка ваша ещё с год протянет, - спокойно отвечал Семён. – А Адель меня ещё переживёт…

- Вы уверены? – докапывался до него Палыч.

- Сами посудите, что ей там, в загранке, может помешать дожить до ста лет? Дочери, внучки рядом, дом полная чаша.

- То есть вы даже не надеетесь на её возвращение?

- А зачем ей сюда возвращаться? Док в прошлом году издох, сожрал что-то в парке, спасти не смогли. К мужу её на могилку я с Инной хожу иногда, ухаживаю, фотоотчёты ей посылаю.

- Так вы с Инной помирились?

- А мы и не ссорились! Я ей просто доказал, что сам могу в Москве квартиру приобрести, без её помощи и без этих ваших ипотек. Про тётку она мне давно рассказывала, про их ссору с сестрой, и что они к тому времени уже лет десять не разговаривали. Я посмотрел со стороны, как Адель Ивановна с Доком живут, мучают друг друга, а остальное… Как вам сказать… Верный психологический расчёт и доля везения, что ли… Я же не один вечер подошвы сучьей кровью мазал, с неделю, а то и больше… То дождь пройдёт, то другие кобели в парке вылижут и след мой пометят…

- Вот оно как! – присвистнул Палыч. – Опять квартирный вопрос… И вам не стыдно? Обманом, конечно, дешевле, чем на ипотеку лопатиться. Но совесть-то не мучает? Спите спокойно?

- Вы прямо за монстра какого-то меня считаете! – рассмеялся Семён. – Да я Адели Ивановне и её дочерям давно уже всё рассказал. И что? Вместе посмеялись, сёстры помирились, её внуки меня уже дядей давно зовут… Выдумщик вы, Пал Палыч! А квартира в собственность мне и Вере по наследству перешла. И документы все с подписями у нас есть, нотариусом заверенные. Вы сомневаетесь?

Пал Палыч ничего не ответил. Он сомневался.

Не прощаясь, он свернул с тротуара к соседнему дому, расстроенный донельзя, и как-то так неловко и сильно прижал под мышкой собачку, что та пискнула и начала вырываться у него из рук. Тогда он остановился, успокоил Бусинку, погладив её между ушей одним пальцем, и решил посоветовать её хозяйке, своей старой и доброй знакомой, найти другую ветеринарную клинику для собачки. Пусть и подальше придётся ходить. Но ничего, Палыч всегда поможет.