Черноморский этюд

Черноморская рыбёшка, в основном,
мелюзга кошачьего пошиба...
И беседа клеилась с трудом
и срывалась, как с крючка большая рыба.

Подбирали мы с пристрастием крючки,
на наживку сплёвывали смачно,
но ловились только мутные бычки,
хоть вода была, как истина, прозрачна.

Мы скупой свернули вскоре разговор
и смотали удочки синхронно.
Тишина спустилась с ближних гор
и на якорь встала в бухте сонной.

Мы молчали под шипенье бурунов
и дырявой сетью, по-ребячьи,
шум морской ловили, и улов
был куда богаче, чем рыбачий.

Накренясь, на полных парусах,
вечер выплывал из-за утёса,
где маяк проблёскивал впотьмах
огоньком бездымной папиросы.

Пропитавшись духом шашлыка,
ветерок проскальзывал из сквера.
Наползал прибой исподтишка,
отползая отпугнутым зверем.

Тьма сгустилась сразу и всерьёз -
черноморского особого разлива.
На окрестных склонах мрак пророс,
словно разновидность чернослива.

Мы сидели на обветренном молу.
Ночь у ног плескалась с перехлёстом
и намеренно расплескивала мглу
погасить пылающие звёзды.

Чайки спали по привычке на волнах.
Разговор отчалил малым ходом
на ночных пониженных тонах,
обороты набирая неохотно.

Но крепчала, наши души не щадя,
искренность особая - ночная,
острые углы не обходя
и вопросов острых не смягчая.

Словно лодки, сталкивало нас
хрупкими бортами в жарком споре,
забавляясь будто море, и тотчас
примиряло нас опять всё то же море.

Звёзды млели, испаряясь поутру,
нежилась заря на дальнем взморье.
Жизнь скользила чайкой на ветру -
вольной, одинокой, беспризорной.

И подвешенный на утренних лучах,
как руно тончайшего пошива,
свет качался, насыщаясь на глазах, -
черноморского особого разлива.