Начиная с Гильгамеша

(из лекций о литературе)

Существуют такие понятия, которые в силу своей очевидности, казалось бы, не требуют толкований. Например, литература. Каждому ясно, что это один из видов искусств, в котором средством создания художественного образа является слово. Т.е. литература – это искусство слова. С искусством – всё более-менее ясно: искусственный – значит, сотворенный человеком. Но тогда, что такое слово и откуда оно?
С точки зрения материалиста слово возникло, как средство общения между людьми, способ обмена информацией. То есть от простого к сложному: от отдельных звуков до первых полноценных языков, которые начали формироваться примерно 150-350 тыс. лет назад.
Зато верующий человек скажет, что эволюция эволюцией, но речь – это дар Божий и сила слова огромна. Не даром же, Николай Гумилев писал:

В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо свое, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города…

И Иван Бунин свидетельствовал:

…И нет у нас иного достоянья!
Умейте же беречь
Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья,
Наш дар бессмертный – речь.

И опять же из Священного писания мы узнаем, кто был первым поэтом на Земле – им был Адам. Вот цитата из Книги Бытия: «Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных, и привел их к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей». Разве это не творческий акт, не искусство слова – давать названия окружающим тебя живым тварям! И то сказать: если человек создан по образу и подобию Бога-творца, он тоже является творцом. Из красок – творит живопись, из глины ¬– скульптуру, из музыкальных звуков – музыку, из слов – поэзию и прозу.
Из дошедших до нас самых древних литературных памятников можно назвать: «Эпос о Гильгамеше» (22-й век до н.э.), древнеиндийскую «Ригведу» (15-й век до н.э.), «Илиаду» и «Одиссею» Гомера (9-й век до н.э.), китайскую древнейшая поэзия – «Ши-Цзин» (11-8 в. до н.э.)…
Я понимаю, что взглядов на происхождение литературы и ее сущность может быть великое множество. Но лично мне близок взгляд через призму Божьего присутствия в этом мире. Просто если вынести Бога за скобки – мы вряд ли что-то сможем понять ни в самой литературе, ни в путях её развития.
Не сложно заметить, что литература разительно меняется от одного периода человеческой истории к другому – даже в большей степени, чем само человечество.
Итак (если говорить о европейской цивилизации), сперва была античная литература, которая опиралась на язычество и миф. Кроме уже названного Гомера Древнюю Грецию прославили имена Эсхила, Софокла, Еврипида, Сафо, а Древний Рим – Вергилий и Гораций.
Боговоплощение – главнейшее событие человеческой истории, делящее её на «до» и «после». Конечно же, явление Христа не могло не сказаться на всей жизни человечества. К Священному писанию в виде Ветхого завета две тыщи лет назад добавился еще и Новый завет, а позже Священное предание (постулаты Всемирных соборов и творения святых отцов Церкви). А поскольку всё это выражено в слове, то и оно вместе с литературой является искусством слова. Но – особым – духоносным. В этой связи литература получила возможность или стать неким светским дополнением к Священному писанию, или его конкурентом. Всё та же свобода выбора. В любом случае она не могла уже остаться прежней, делающей вид, что ничего не произошло, и Христа не было. Литература всегда занималась поисками некой истины, но если Истина найдена, то дальнейшие её поиски по логике вещей превращаются в поиски …лжи.
Посмотрим, что же случилось в реальности. В начале первого тысячелетия Римская империя разделилась на Западную и Восточную. Западная терпит нашествие варваров – тут уж не до изящной словесности. Восточная Римская империя или Византия, сформировавшая к концу IV века – сразу же твёрдо встаёт на православную почву. Богословские труды Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста и сегодня входят в сокровищницу священного предания. А вот ярких примеров светской литературы в Византии найти сложно. Вывод напрашивается сам: в православном государстве литература (в античном её виде) не нужна. Вот её там и нет.
Однако в середине XI века происходит церковный раскол. Возникает католицизм. И уже в XIII веке появляется величественная фигура Данте с его «Божественной комедией». А потом и целая эпоха Возрождения с явлением таких её величин как Петрарка, Рабле, Бокаччо, Сервантес, Шекспир, Лопе де Вега…
Интересно разобраться в самом этом слове: возрождение. Возрождение чего? Ответ прост: античной культуры. Так что новую эпоху можно было бы назвать освобождением от Христа.
Возьмем для примера Петрарку. Он немало написал за свою 70-летнюю жизнь, но прославился обширным циклом сонетов и канцон «На жизнь и смерть мадонны Лауры». Интересно, а где эту Лауру (кстати, замужнюю женщину) впервые увидел и воспылал любовным чувством поэт? В церкви! Конечно, «любовь нечаянно нагрянет…» но всё-таки в храм приходят для встреч с Богом, а тут человек 20 лет воспевал возлюбленную, с которой лишь обменивался мимолетными взглядами (всё в той же церкви). А после смерти Лауры еще 10 лет писал стихи, вспоминая ее незабываемый облик.
Для разнообразия вспомню одно своё полушутливое стихотворение. «Петрарка».

Поэта знаем мы натуру:
его пусти лишь только в храм,
он поглядит по сторонам
и – вмиг найдёт свою Лауру.

Средь всех икон одну приметит –
с румянцем жарким на щеках,
запечатлит её в стихах,
и ненароком обессмертит.

Ей – Сретенье и Вознесенье,
и хор по праздникам поёт.
Ему – эпоха Возрожденья
венки лавровые плетёт.

Надо сказать, Петрарка при жизни имел немалую славу и был венчан как поэт на Капитолии лавровым венком в Пасху 1341 года. И этот день многие специалисты считают началом эпохи Возрождения. Незадолго до своей смерти Петрарка написал, что у него было только два желания в жизни – Лаура и Лавр (любовь и слава). Слава настигла его еще при жизни, с Лаурой же он надеялся соединиться в мире ином.
То, что по христианским представлениям доступно было одному Богу, в эпоху Возрождения берет на себя человек-одиночка – возвысившаяся до Бога личность. И здесь ярким примером является герой Сервантеса Дон Кихот. Роман был задуман, как пародия на рыцарские романы тех времен и именно так воспринимался современниками. В более поздние времена комический образ рыцаря печального образа в глазах читателя стал приобретать сперва романтический облик, а затем и экзистенциальный. Дон Кихот начинает восприниматься как носитель собственной праведности, уверенный в том, что он обязан осуществить «вложенные в него природой устремления». И вот уже испанский мыслитель ХХ века Мигель де Унамуно называет Дон Кихота «испанским Христом» или «светским святым».
В этом месте мне вновь хочется припомнить еще один свой опус:

Пусть не сразу – с опозданием –
проясняется картина:
есть Священное Писание,
остальное – писанина.

Могут сказать, что я излишне пренебрежителен к этому «остальному». Но здесь главное – желание указать на разницу масштабов. В самом деле – в одно случае – богодухновенное, в другом – человеческое. Мне кажется, «Дон Кихот» или, скажем, «Гамлет» – всего лишь литературные произведения – в чем-то поучительные, в чем-то развлекательные, но не более того. Зачем делать из них манифесты или апокрифы. К ним надо относиться как к «писанине», а не как к евангелиям от Сервантеса или Шекспира.
А теперь приглядимся к литературе России. После крещения Руси в Х-ХI вв. вплоть до ХVIII века ситуация очень напоминала Византию: литература носила сугубо околоцерковный характер – акафисты, гимнография, жития, летописи, нравоучительные повести и истории. Всё – во славу Божию.
Однако стоило Петру I прорубить окошко в Европу, как сквознячком в Россию стали заноситься вольнодумные идеи Вольтера и Руссо. Да и известные реформы Петра имели несомненный разрушительный для российского православия характер и были направлены на подчинение Церкви государству.
Тут сразу и светская литература стала нарождаться: Кантемир, Ломоносов, Сумароков, Державин… У этих авторов, в целом стоящих на православной почве уже появлялись произведения, встречающие возмущение церкви (например, «Ода бороде» Ломоносова), но такие вещи как «Утренние и Вечерние размышления о Божием Величестве» того же Ломоносова или знаменитая ода «Бог» Державина – свидетельствовали об их почитании Веры Божьей. Нельзя не отметить и басен Ивана Крылова – душеполезное чтение любого христианина. Недаром их любил перечитывать преп. Амвросий Оптинский. Мы должны с уважением склонить голову перед памятью Василия Андреевича Жуковского, автора гимна Российской империи «Боже, царя храни!» и многих прекрасных стихов. Или Федор Глинка с его замечательными строками:

Если хочешь жить легко
И быть к небу близко,
Держи сердце высоко,
А голову низко.
 
Роль Пушкина в русской культуре трудно переоценить. Но говорить о нем как о православном авторе (как это делают многие) я бы не стал. В молодости своими одами «Вольность» и «Деревня» он продолжил бунтарское дело Радищева. Потом была нашумевшая  «Гаврилиада»… В 1823 году сам поэт написал:

Мое беспечное незнанье
Лукавый демон возмутил,
И он мое существованье
С своим навек соединил.
Я стал взирать его глазами…

Возможно, Пушкин и сгущал демонические краски. Ведь вот его знаменитый пророк – это ли не образец религиозной лирики – с описанием всей последовательности превращения человека в пророка. Но перечитаем окончание:

…И бога глас ко мне воззвал:
Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей.

Читателю сразу стало ясным, что речь идет о поэте. И всем сразу понравилось это сочетание: поэт-пророк. А ведь пророк – это человек, предсказывающий пришествие в мир мессии – Христа. Поэтому последним пророком был Иоанн-Предтеча. Всевозможных предсказателей во все времена именовали ясновидцами, прорицателями, астрологами… Пушкин совершил подмену и теперь у нас что ни поэт, то – пророк.
Поэтому вспомню еще одно своё стихотворение в тему:

К дому подходит пророк,
вот и калитка скрипит.
Переступает порог:
–  Здравствуйте! – нам говорит.

–  Дайте, водицы попить!
–  На, – наливаем компот.
–  К вам, – говорит, – стало быть,
скоро холера придет.

–  Хлебушка можно поесть?
–  На, – подаем каравай.
–  Дней, – говорит, – через шесть
дом ваш сгорит и сарай.

–  Мне бы поспать в уголке…
–  Спи,  – расстилаем матрац.
Да кочергой по башке –
бац – окаянному – бац!..

Понимаю, меня могут заподозрить в излишней строгости к великому русскому поэту: неужели же у него нет ни одной по настоящему православной строки? Есть, и даже не одна – а целых четыре! И написал их Пушкин в своем итоговом стихотворении «Памятник». Давайте, внимательно перечтём заключительные строки этого пушкинского шедевра. Только, давайте, слово «муза» заменим на слово «душа». И мне кажется, что тогда более православных по духу строк – трудно представить:

Веленью Божию, душа, о будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно…

Но Пушкин не был бы Пушкиным, если бы самой последней строчкой не снизил определённой пафосности момента: «...И не оспоривай глупца».
И еще одну фразу, к которой Пушкин имел уже лишь косвенное отношение, да что Пушкин – сам ее автор ¬ – Аполлон Григорьев, написавший в 1859 году в полемике с Дружининым: «Пушкин – наше всё» не вкладывал в неё тот смысл, который увидела в ней русская интеллигенция: конечно, Пушкин – лишь бы не Христос!
Очередная подмена небесного земным.
И всё-таки нас неслучайно подкупает гармония золотого века русской поэзии: вера православная ещё не «за холмом», ещё рядом.
Тем более, что ж мы всё о поэзии: в 19 веке громогласно заявляет о себе русская проза. Один Достоевский со своими православными романами чего стоит! Слов нет – романы великие. Вот только я всё думаю: а можно представить себе русского монаха читающего «Преступление и наказание» или «Братьев Карамазовых»? Ведь страсти там так и кипят, а кровь льётся… Опять же поймите меня правильно: я нисколько не хочу принизить Федора Михайловича, которого очень люблю и ценю. Но только характер его литературы – светский. В том плане, что для нас – грешных.
А были ли попытки создания по-настоящему православного художественного произведения? Были – да ещё какие! Только неудачные.
Например, «Мертвые души» Гоголя. Какое же тут православие – скажете вы: Собакевич, Коробочка, Плюшкин… – да это ж карикатуры на человеческий образ. Так ведь я не про роман, а про замысел. Все мы знаем историю, как Гоголь сжигал второй том своей поэмы. Но он же собирался писать и третий, где все эти карикатуры должны были преобразиться и стать праведниками. Три тома, как три этапа духовного взросления души: ад – чистилище – рай. Души России, общества, но не только – главное – собственной. Сам автор признавался: «Никто из читателей моих не знал того, что смеясь над моими героями, он смеялся надо мной… Необыкновенным душевным событием я был наведен на то, чтобы передать собственные дурные качества моим героям».  Произведение – как фильтр, пройдя через который, написав которое, автор становится праведником, а вместе с ним преображается и – читатель. А значит – всё общество. Такого еще в мировой истории не было! Такого не случилось и на этот раз. Все кончилось на первом томе. Всё кончилось адом. Гоголь трижды (за 9 лет) сжигал второй том, последний раз – накануне смерти. Правда, сохранились отдельные главы, из которых можно составить определенное представление. Не знаю, как вам, но на мой взгляд – чем их читать – уж лучше вновь взять в руки том первый.
Но вернемся в начало ХХ века: общество всё дальше отходит от Христа. Связь поэтов Серебряного века с Верой – уже чисто поэтическая: хочу такой образ сотворю, хочу – иной. Наглядный пример стихотворение Блока «Девушка пела в церковном хоре…» Но футуристы во главе с Маяковским (любящим «смотреть как умирают дети») ещё круче. А ещё безумный будетлянин Хлебников и совсем уж распоясавшийся Есенин со своей «Инонией»… В общем, хоть всех святых выноси. Да их в 20-30-е годы их и вынесли, порушив храмы.
Итак, в октябре 1917-го происходит революция, и в свои права вступает советская власть. Тут интересно вспомнить статью Евгения Замятина «Я боюсь…», начинавшуюся словами: «Я боюсь, что у русской литературы одно только будущее: её прошлое». Сказано это было в 1921 году. Однако опасения оказались напрасными. Новый строй подарил России и новую литературу.
О литературе советских времен и ее роли в жизни обществе следует говорить как о феномене. Тут сошлись целый ряд обстоятельств. Во-первых, Россия – страна слова: такая уж у неё генетика. Но следует учесть, что Россия в основе своей была неграмотной. Пушкинский «Борис Годунов» был издан огромным по тем временам тиражом в 2 тыс. экз. (но тираж так и не разошелся). Только советская власть дала всеобщую грамотность, а значит, и возможность быть читателем. СССР сразу стал одной из самых читающих стран мира. Тут сработало ещё одно обстоятельство: при реальной безбожности Советский Союз был религиозной страной. Только религия эта называлась коммунизмом. И Сталин очень хорошо понял, что одними лозунгами мало чего добьёшься: нужны понятные религиозно-культовые реалии. Так крестные ходы превратились в демонстрации, хоругви в портреты членов политбюро, нетленные мощи святых в муляж Ильича в мавзолее, Нагорная проповедь Христа в «Моральный кодекс строителей коммунизма», церкви были заменены Дворцами культуры… Сам Сталин стал иконой, которую он же и свято оберегал. Здесь можно вспомнить историю с его сыном Василием, когда Сталин гневно отчитал зазнавшегося отпрыска: «Какой ты Сталин!.. Ты думаешь, я – Сталин?.. Нет. Вот – Сталин!» – и указал на свой портрет, висящий на стене.
Опять же Иосиф Виссарионович как никто понимал роль литературы в жизни общества. В 1934 году он вместе с Горьким создал Союз писателей. Конечно, в писателях он, прежде всего, видел проповедников нового строя, но не только. Достаточно вспомнить его заинтересованное отношение к Булгакову с его «Днями Турбиных».
Но не буду закрывать и на правду глаза: сталинский период 30-х, 40-х, начала 50-х годов подофициозил русскую литературу (так что и «Мастер и Маргарита» и «Котлован», и «Воронежские тетради» явно не могли тогда быть напечатаны). Хотя и в те годы появлялись яркие произведения: поэмы Твардовского, лирика Симонова, песни на стихи Исаковского и Фатьянова.
Но эпоха Сталина окончилась и в атмосфере хрущевской «оттепели» стали распускаться яркие цветы литературы и искусства 60-х.
И здесь следует обратить особое внимание на такой феномен, как бардовская песня. Она заявила о себе в полный голос в конце 50-х, начале 60-х. А как вы думаете: каковы были причины (кроме уже названного потепления) ее появления именно в этот период времени (с учетом того, что прежде в России никогда не было столько певчих поэтов)?..
Да эта причина имела название – появление бытового магнитофона. Галич очень точно это отметил:

Ни партера нет, ни лож, ни яруса,
Клака не безумствует припадочно, —
Есть магнитофон системы «Яуза»,
Вот и всё! …А этого достаточно.

И покатились песни на магнитофонных бобинах по стране и – попробуй их останови! Вдобавок и усилители появились с микрофонами – можно было выступать в большом зале, и быть услышанным из последнего ряда.
Всё это и привело к феномену бардовско-авторской песни 60-х.
И самое, пожалуй, главное: создание автором литературного произведения – стихотворения или песни невозможно без второго полюса – читателя, слушателя. Стихи должны быть востребованы, их должны ждать. Это как школьный опыт: когда брался стакан с соляным раствором и в него опускалась шерстяная нить. И вот через какое-то время на этой нити вырастали кристаллы. Так и в творчестве: без соляного раствора благодарной публики поэт-кристалл не вырастет. В послевоенные десятилетия такой соляной раствор в нашем обществе был.
Конечно, 60-е это время не только бардов, но и таких ярких поэтов как: Вознесенский, Рождественский, Евтушенко, Ахмадулиной. В эти годы стали издавать Арсения Тарковского, в котором читатель сразу увидел прямого наследника поэтов Серебряного века. Но на мой взгляд еще более интересная картина возникла в 70-80-е годы, когда стали более заметны такие поэты как Межиров, Самойлов, Слуцкий, обратили на себя внимание, оттесненные эстрадной поэзией Кушнер и Чухонцев, Рубцов и Передреев, а еще Николай Тряпкин. Возник ни на кого не похожий Юрий Кузнецов. Еще до перестройки начали печатать Александр  Ерёменко, а перед этим с первой своей книжкой появилась юная Екатерина Горбовская…
Когда началась перестройка с её гласностью и свободой слова, я был уверен, что на нас обрушится водопад запрещённой советской властью литературы. Но с удивлением увидел, что никакого особого водопада нет и в помине. Конечно, мы, наконец-то, увидели книги Гумилева, Ходасевича, Набокова, Георгия Иванова, обэриутов… Да, этих корифеев русской литературы от нас прятали – по непонятным в сущности причинам. Но ведь и не всё, чего нас лишали было столь выдающимся. Уж сколько копий было сломано вокруг «Доктора Живаго», но роман-то оказался слабым. А всё, что написал Василий Аксенов в эмиграции – неинтересно, пошло, злонравно. Конечно, было такое крупное явление как Бродский, но тут хотя бы понятно, за что советская власть его не любила.
Литературная жизнь тех лет буквально кипела. Но известно: чем сильнее что-то кипит, тем скорее выкипает. Так что к концу 90-х былой энтузиазм поубавился. Во всяком случае, лично у меня в обороте появилась печальная фраза: «поэзия умерла». Все называли меня пессимистом, да я и сам позже понял, что нашел не самое точное выражение. В конце концов, мною было найдено более удачное.
Дело в том, что в суматохе тех лет, кажется, никто не заметил, что три века русской литературы кончились. А ведь как любили прежде любоваться ими: золотой, серебряный... Третьему названия так и не придумали, но – пусть будет бронзовый. И ведь аккурат на рубеже ХХ-го ХХI-го веков случился обрыв. Именно, обрыв, а не переход к четвёртому веку. В связи с чем, я не удержался и перефразировал знаменитую фразу старца Филофея. У него было: «Два убо Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти», а у меня получилось: «Три века русской поэзии кончились и четвёртому не бывать».
А в чём собственно проблема? Что ж, давайте, разбираться.
Говоря «литература», надо понимать две её составляющие: собственно литературные тексты и литературный процесс. Именно литературный процесс показывает роль литературы в социуме, её значение в жизни общества, читательский интерес и качество произведения. В течение трех веков все эти параметры носили достаточно устойчивый характер. Но всё изменилось буквально за последние десятилетия: все свои лидирующие позиции литература потеряла.
Также от традиционной схемы продвижения текста (автор – редактор/издатель – книготорговец – читатель/критик) остался один автор, который сам пишет, сам издаёт, сам читает. Отмена государственной монополии на средства печати привело к замене государственных издательств множеством частных. Началось массовое издание книг за счет средств авторов. Редакторы оказались ненужной обузой, вековые критерии оценки произведений полетели в тартарары. Книгоиздание стало предельно простым: утром – деньги, вечером – книга, вечером деньги, утром – книга…
Можно сказать, что изменилась сама модель литературы. Прежняя вертикаль включала в себя систему ранжиров: вот автор регионального уровня, вот всесоюзного, вот классик, которого проходят в школе. Редакторы всех уровней, литературные объединения да вся пишущая братия прекрасно понимали и блюли критерии оценки литературных произведений. Каждый начинающий помимо прочего знал, что если он в своем городке поставит себя выше руководителя ЛИТО или литконсультанта местной газеты, то его удел – читать всю жизнь свои шедевры на кухне жене – при условии, что та его захочет слушать. Вся эта система могла страдать перекосами-перегибами, но она была и работала. Тому подтверждением – вся история нашей изящной словесности.
И тут случилось ещё одно эпохальное событие (о котором не каждый и фантаст догадывался!) – возник интернет. Автору уже не надо было сперва копить деньги, а потом думать, куда же девать тираж вышедшей книги. Требовалось лишь нажать на кнопку и – вот она публикация – весь мир прочесть может! Конечно, до мирового прочтения было далековато, но те несколько десятков читателей с их оперативными откликами – душу радовали, внушали гордое чувство: я – автор!
Так вот: иерархическая модель литературы сменилась на сетевую, когда все авторы и все их произведения равноценны, потому что критериев оценки просто нет: их отменили. Это как рыболовная сеть, где каждая ячейка ничем не хуже любой другой.
Конечно, при такой модели художественный уровень литературы начал резко падать. Да и как же он мог расти, если что бы ты ни написал – всё хорошо. Хорошо написал – хорошо, плохо написал – тоже хорошо, даже может гораздо лучше: скажем, тему сумел зацепить да еще «позитива» добавил.
Вот поэтому мне и захотелось сказать: три века русской поэзии кончились и четвёртому не бывать. А что же тогда?.. А тогда – новые времена наступают. Уже пришли.
Если приглядеться: в литературе новых времён можно разглядеть следующие направления: 1. Эрзац-литература – все эти бесчисленные детективы, стрелялки-догонялки, любовные романы, фэнтези, ужасы… 2. Литература постмодернизма 3. Литература традиции 4. Литература интернета. Но это в прозе. Если говорить о поэзии, то её как бы и нет вовсе. Потребность в поэтическом слове для массового читателя вполне удовлетворяют тысячи и тысячи звучащих из всех радио- и теле-точек, а также наушников песенок.
Думаю, с учётом развития новых технологий эта картина будет немного меняться, но в основе своей сохранится.
Вот я написал: «…а поэзии как бы и нет вовсе». Есть, конечно. Еще живы такие её патриархи как Кушнер, Чухонцев, Рейн… Можно назвать и тех, кто немного помоложе: Юрий Кублановский, Игорь Иртеньев, Геннадий Русаков, Олеся Николаева… Но поэзия всегда была интересна новыми именами. Думаю, любой ценитель поэзии такие имена бы назвал, но боюсь – они окажутся очень разными. То есть разговора, обмена мнения не выйдет.
Отличительной чертой нынешних авторов, мне кажется, является своеволие. Им кажется, что всё уже было, им хочется чего-то нового, причем любой ценой. Словом, автору хочется самовыразиться. Он больше не хочет ходить туда, куда показывают указатели, а хочет – туда, куда дует ветер в его голове. И тут мне вспоминается поэт Виктор Ширали, который на вопрос: «Как жизнь, чем занимаешься?» Отвечал: «Словесничаю».
А хорошее словцо подобрал человек. Пожалуй, лучше не скажешь про тот процесс, в котором участвует большинство нынешних пиитов. Какое-то варево слов творят, когда в кипящую кастрюлю вдохновенья кидаются одновременно соль и сахар, картошка и ананасы, лук и мандарины, петрушка и лепестки роз… «Что за блюдо готовите?..» «А откуда нам знать: мы самовыражаемся!..» Так ещё и с ненормативной лексикой выражаются, и без знаков препинания и заглавных букв, и синтаксис стараются сперва запутать, а потом порвать. И без рифм – верлибром по буеракам!.. В общем, словесничают!
Понимая, что скатился в пессимизм, я все-таки не хочу повторять фразу о будущем литературы, сказанную Евгением Замятиным. Тем более, что можно вспомнить и другую статью 20-х годов прошлого века, написанную Юрием Тыняновым, в которой он обозревает литературу своей поры. Название статьи говорит само за себя: «Промежуток». Так что будем считать, что и сегодня мы имеем литературу промежутка. Что ей предшествовало – известно – русская литература трех веков. А вот какой она будет – зависит от того каким будет наше завтра. Но я не ясновидец. Тем более – не пророк: как было сказано выше.