Которой не было

Библейское «мене;» сменив на лампочки мерцание,
Края пальто не подрав едва об края втулки
Велосипеда, который спрятался в углу,
Мы в коридоре движемся, как тени
В долине скорби, но за вычетом движения
Души к порядку высшему. Adieu –

Мы так прощаемся. В потоке суток
Не отличить нас друг от друга,
Как неразрывно связано пространство
С тягучим хроносом квартиры,
В которой страсть смещалась в синий
Спектр, покидая красный.

Среди оставшихся вещей можно пройтись легко,
Их меньше кораблей, чей перечень нагонит сон.

На кухне бы стоял нетронутым стакан,
Из которого я наливал коньяк или вино –
Напиток, чьё название стёрлось из памяти, но цвет
Которого я помню точно: кровь.

Возле кровати – две-три книги ваши. Из них
Дочитать лишь одну мне хватило сил,
Другая мне знакома, в ней – мои стихи, из них
Я с собой ничего не беру.

Здесь не к чему придраться, поскольку здесь
не осталось следов от пребывания сердец,
существовавших вне тела, как бы – над телом слегка,
только вещь, вопреки всем законам, тепла
и холода нарушая баланс,
выдаёт воспоминаний аванс.

Нет в памяти дат, и клепсидра суха и пуста,
Озимандиас строг, и взгляд его из-под лба
намекает нам неоднозначно на то, что всякая
natura abhorret vacuum.

Но, всё же, смотрите, свидетель моих возлияний -
здесь нет адаптации к внешнему состоянию
вещей, образующих образ чего-то, что было столь важным, что,
даже уйдя, не ушло.

И в этой пустой от отчаяния комнате
библейское «мене;» сменив на невзрачную повесть
лет, так быстро протекших под камень мгновения,
вывожу им итогом свою очевидную совесть:

Вы были, вы в чём-то остались, но в будущем вы
моём не нашли себе места, а значит,
вас не было вовсе, поскольку мечты
на то и мечты, чтоб они не сбывались.