Что в вымени тебе моем?..

- … А и что с того, что детей настрогал дюжину – кожен из нас это дело оченно любит, - разорялся на лавке Филипыч, - да не коженному столько плодов любви кормить выгодно. Я бы, вот, тоже, поди, этак смог бы. А чего: бубни себе на крылосе, да свечки старухам торгуй, а опосля плодись и размножайся – велика печаль! Ему, поди, и от государства обломилось материнских капиталов - туда ту морковь да обратно кругом! - да точно говорю – обломилось. Итого, на какие шиши такие хоромы ставить начал? - не иначе и весь мульон вручили, а то и два. Ух, я бы с такими деньжищами!..

- Так-ить, он – поп. Нельзя ж ему, чтобы охороняться, значит. – Возразил, было, Игнатич.

- А-а-а я про то разве - чхи! – Взвился Филипыч, собиравшийся чихнуть, было, но не потерпевший возражения.- Я в егоную постелю не лезу! Мне до одного места – как и что там у него происходит. Я за справедливость! Вот ты, Степан, скажи от какого колена ты в селе живешь?

- Ну… прадед ишо вселился.

- Вооот! И где, спрашивается, справедливость? Мои вообще спокон веку туташние. А почему мы с тобой, допустим не могём улицу свою поименовать: нам кожен раз с совету указывают, а ему, приезжему – за здорово живешь: нате!

- Так ведь нету еще улицы. Его изба одна только и стоит на отшибе. Да и приехал он давно уж. Почитай, все поповичи тут и народились.

- Экое ты - справочное бюро при собачьей конуре: сообщил, что и без тебя всем ведомо. Ты мне за справедливость ответь: имею я право, как коренник, названия своему селу придумывать? Я, может, в том бурьяне, где сейчас его палаты стоят, первую свою любовь встретил?!

- Да чего ты брешешь, не было там бурьяна при советах – скотный двор был. Или ты первую свою полста дён как только оприходовал?

- А вот на том дворе он свою первую и встретил! Однорогую с подпалинами! С дойками, что те кабачки! - гогот полыхнул и не скоро отошел.

Тихим ходом на шум подходили все новые участники. Дело было в кустах за магазином, где принято было собираться самым высоким обществом достойных мужчин. Оттого усеяно было все вокруг окурками и бутылками из-под всякого. Вплоть до нового первомая, когда бабы прибирались.
Каждый, приходящий поперву, интересовался у пришедшего до – обо что речь ведется, думал некоторое время, а потом согласно гудел вдоль реплик спорщиков, иногда вступая.

- Ты вот на какой улице живешь, допустим? – Не унимался Филипыч.

- Ну на Ленина.

- А кто он тебе тот Ленин? Сват? Брат? Кум? Выпивали, может, хором?
Тут Филипыч попал не в жилу. Мужики собрались взрослые, гораздо старше 30-ти. И гул раздался такой, что Филипыч стушевался, понял – опростоволосился.

- Я про что говорю, ребят… А вот я про что говорю: что нонча надо имена улицам придумывать в согласии с нашими, так сказать, историческими реалиями. Старые уже, бес с ними, как повелось, так и осталось…

- А вот в старину, отец сказывал, - вошел в разговор старой Кузьмич, - энта самая ленина звалась скотопрогоньевская, потому как тут, почитай, со всёй округи скот на бойню гнали. Вертать станем, али как?
Филипыч тормознул в разбеге мысли.

- Да не про то я. Я ж про нонча. А нонча – оно не то что давеча. Теперь у нас тут демократия. Так вот, я - за справедливость. За общественное выражение мыслей, так сказать. За референдум я! – Отрезал он наконец.

- Это чёй-та? Что за херендум? – отозвался тугой на ухо Кузьмич.

Вот теперь, когда иные уже поняли в чем коллизия, расскажу предысторию.

Отцу Порфирию, попу местного прихода, по причине изрядной многодетности, выделило государство землю, для семейного гнезда, так сказать. Место выделило удачное в общем, не по-за селом, а на пустыре, вполне рядом с приходом. Пустырь посреди села, ясен корень, образовался не просто так: был там колхозный скотный двор, но, поскольку, колхозы устранили за ненадобностью, а содержимое двора растащили сельчане в 90-е, за надобностью – пустырь имел место быть.

Глава местный понимал, что такое градостроительное новшество должно иметь за собой последствия. И там, где вырос один дом, появятся и еще в компактной близости, ну и проснулся в нем градостроительный зуд, не хуже, чем в Петре Великом. Не все ж драть и кроить, иной раз и в истории остаться хочется. Он всерьез подумывал назвать предстоящую улицу своим именем, но остатки стыда не позволили. Село.

Ломал голову долго: каким бы названием ее наградить. Да все мешала перед глазами явная совсем картина: как перед новыми выборами прикажет он пройтись экскаватором передами поповской избушки раз-два, а чем черт - может и гравия раздобудет, и перережет непременную ленточку. Фанфары! И снова в привычное кресло: "Радетель ты наш! Отец родной!" – всего делов.
Пару бессонных ночей его мучала фантазия и ублажала перспектива, поочередно… А то и разом. В итоге решил он так: «А, черт его дери – пусть сам мучается!». И отдал он придумывать название попу на откуп. С тех пор и сон его стал слаще. А вот народ, кто бы подумал, возбудился…

Отец Порфирий отяготился великою думой. Беда в том, что благонравие намерений боролось в нем с веселым и ироническим складом ума. Поп он был вполне молодой и даже изрядно продвинутый. А потому, ирония сперва возобладала. Однако, пришедшие ему в голову «ул. Им Материнского Капитала» и «ул. Большое Гнездо», самого улыбнули и следом смутили – не солидно, не благонравно, по-мальчишески.

Некоторое время батюшка ходил на серьезных щах озабоченный, терзал вопросами домочадцев и далеких знакомых. Но поскольку был мудр не по годам, в конце концов передал эстафету дальше: со словами «А будет, как Бог рассудит», вытеснил этот вопрос из своей головы.

Даденных государством миллионов хватило батюшке – поставить стены, да под крышу их завести. От этого жизни в «гнезде» и на улице не добавилось. А потому, забот помимо названия у Порфирия хватало.
С Господом все обстояло проще – Он вообще никуда не спешил.

И что бы ни придумали, зваться она будет Поповская ближайшие лет пятьдесят.