Был в плену я

Был в плену я три года и пять месяцев.
Наведался, и рекой лилась кровь. Человек превращался в зверье.
Крематория печи были долгожданными, когда уже душой изнемогал.
Помню день. Привезли новых и поэта басистого. Просто духа кремень.
Он в бараке читал нам стихи.

Разные. О природе читал и любви.

Как бы всё прощупывал.

О вере слышать смогли?
Веришь, стало солнышко ярче, и слышались цикады в ночи.
Стали сниться мне родичи и рыбалка на даче,

прекрасный мой березовый Калужский край,
Что березами и жаворонками до слез.
Немцы, узнав о том, печалились.

Не согнули русских.

И офицера того, кубанца-молодца,

Семь попыток бежать, не сломленный, повели нелюди его убивать.
Он поддерживал нас как мог,
И рассказами о чудесных икон явлениях, о святых русских воинах и заступничестве Богоматери, что Россию на плечи 1917 взяла.

О Христе, что за нас пострадал, рассказывал.

И последний коммуняка, боясь барака, замолчал.

Нет священника, он нас песочком с молитвенным знанием верного окрестил всех, и барак огнём веры запел.
О вере безвременной всей вселенной, Евангелием узнанной.

О Богородице пел и горлом простуженным хрипел.

Невидимо и стихи перешли на Псалмы.

Кто-то из деревенских мальчишками

Слышали в храме, и память спасла.

Все молитвы выучили, целый год вместе были мы, офицер как поп.
В душах комсомольцев Бог огонек зажег.
Стал настойчиво Богу молиться
И стихи в бараке читать,
Что рекой после казни поэта бывшего
Из меня потекли по нарам и ввысь.

Я стал благодатно летать.
Жить с Богом в вечном лагерном Великом посте, когда плакалось.
Не постился после я так никогда.
Мы выстояли. Бараком, потому что плакали.
И ждали, когда помилуй нас Бог.
Освободили нас в 45-м, пятом, утром раненько танковый рейдовый наш десант калужан. И снова от радости плакали. И те, кто не дожили до утра.
Вспомнилось: «Оптино, Оптино», «Зосимова пустынь», «Берега молока».
Как тебя воспел мой дед. Застенчиво
Повторить — дрогнет рука.
Ну вот я и сам поседел. 29 мне лишь только пока.
Понесу дорогой, знакомой мне,
В монастырь, коль обещал, Христу на отпущение свои грехи. И наготу.

Может, примут братья изувеченного полуживого стихаря.