Не рыдай мене мати

Это было в августе. Зной и жара июля унесли с собой терпкую землянику и рыжые закаты. Поля шуршали и шептались, переливаясь золотом, и мы часто забирались на высоченные скирды, чтобы поиграть в салки. Здорово было бегать по хрустящему сену, но потом приходилось вытаскивать занозы из рук и ног, а на их месте оставались чёрные пятна.

Как-то раз мы бродили за церковью и зашли в узенький  проулок, в котором раньше никогда не были. По бокам были покосившиеся изгороди и заброшенные дома, походившие на рот, с выпавшими зубами, на месте которых буйно рос клевер и зверобой. Чуть поодаль у выкрашенного красным забора стояла женщина. Она стояла, опершись о перекладину и свесив свои загорелые веснушчатые руки с переплетенными пальцами. Она смотрела вдаль, поверх наших голов. О чем она думала?...
Мы подошли ближе и оказалось, что её лицо песчаного цвета, покрыто морщинками, а  тугой пучок на макушке белее молока.Ее глаза терялись где-то за нашими лицами, она смотрела и смотрела вдаль, через вспухшие крыши изб, туда, за реку, где пряные травы и медовый клевер. И какие у неё были глаза! Бледные, нежно-голубые, как вода в речке у берега, искрящиеся, с золотистым отливом, будто перламутровые рыбки плещутся.Чего ждала она? О чем мечтала? Не знаю....
Я вдруг вспомнила, что дедушка рассказывал мне он ней. Её звали Вера. Ей было всего семнадцать, когда её старший брат упал с колокольни. И осталась она одна. К ней стал ходить Федя Трехрядка- плотный, краснолицый мужик, от которого тянуло табаком и водкой, со своей верной спутницей -гармошкой, из-за которой он и получил своё прозвище. Вера была мягкой и не могла отказать надоедливому кавалеру. Но когда он начал стучаться в её дом, посреди ночи, пьяный в стельку, она не пустила его и отослала прочь. Когда ты пьян, ты становишься сильным, как молодой бычок, и тупеешь, одурманенный спиртом. Федя вышиб дверь и разъяренный предстал перед Верой.

Здесь дедушка всегда останавливался и долго затягивался, вслушиваясь в стрекот кос и вдыхая запах сочной травы.
Дальше деревня покрылась рябью слухов, и Вере пришлось выйти замуж за Трехрядку. Те кто были на их свадьбе говаривали, что от её прямой спины веяло таким достоинством и такой гордостью, такая мощь исходила от её чистых глаз, что люди смахивали невольные слезы - им не хотелось отдавать эту дивную красу в лапы грубого пьяницы.

Вместе они прожили недолго. Через два года Федя сложил голову, упав с коня на полном ходу. И Вера снова осталась одна.

Она была добра, люди приходили к ней за советом, как к святой, потому что её лицо светилось белым светом, и жутко и боязно было смотреть на неё.

Вот и теперь, когда я завороженно смотреда на нее, я чувствовала благоговение и страх. Мне хотелось, чтобы она погладила меня по голове, посмотрела своими васильковыми глазами.А Вера посмотрела на меня, тихонько усмехнулась и пошла к дому, напевая высоким жемчужным голосом...

В конце лета мы оставили наш синий дом и уехали на пыльные улицы Москвы. А следующим летом я узнала от двоюродной бабушки, что Вера умерла той же осенью, через неделю после нашего отъезда:"Ой, милка, грустный то был день. На могилку её пришла я, дед твой, да священник. Гроб-то когда опускали, такой ветер поднялся, листья с деревьев срывало, шумело, будто плотина весной! А она лежала такая спокойная, с улыбкой, в белой вышитой рубашке. И жутко мне стало вдруг, будто это она ветер призвала!Сдаётся мне, вы её последними видели. Наверное, знала она что-то, чувствовала, что смерть близко... Эх, милка ты моя! "