Святая Бригитта

«Вы не знаете дня и часа, когда мы взорвёмся!*»  – сурово сдвинув брови, проговорил Михал Ковальский. Дядя Михал – потомственный шахтер, высокий худой старик с обвислыми седыми усами. Глаза светлые, будто выцвели. Он часто кашляет, сплевывая черную из-за угольной пыли слюну. Тридцать лет отработал под землей дядя Михал, два раза откапывали его из завалов товарищи – обманывал смерть. А на третий не смог: старшего сына забрала шахта. Младший пошел по стопам отца; как он, рубил уголь, не видя белого света. Вся жизнь отца и сына и всех двухсот горняков была связана с шахтой, носившей красивое имя – Хрустальная , и с маленьким поселком, затерянным в горах недалеко от границы. Жили бедно и трудно.

Но, когда в доме поселилась миловидная серьезная Беата, будто светлее стало вокруг. Последние полгода эта девушка, дочь одного погибшего горняка, оставшаяся круглой сиротой, жила в доме дяди Михала. Беата  дежурила у подъемника на шахте, а в свободное время убирала в доме, ухитрялась готовить вкусную еду из тех скудных продуктов, что покупали в лавке сам дядя Михал или сын его Анджей, и делала другую женскую работу, которую после смерти жены Михала выполнять частенько было некому. Другие шахтеры любили ее, и многие думали, что Анджей нашел себе невесту. Каждому из двухсот горняков Беата приветливо улыбалась, для всякого находила доброе и верное слово, но были в ней затаенная печаль и будто ожидание чего-то неведомого.

Недолгое знакомство с молодой женщиной по имени Бригитта, два месяца прожившей в их маленьком поселке, перевернуло жизнь Беаты. Не сразу, но они сблизились – Бригитта оказалась одной из тех, кто посвятил свою жизнь борьбе за освобождение рабочего класса. Эта девушка успела принять участие и в акциях протеста, и в вооруженной борьбе. За это её преследовала полиция соседней Германии, несколько товарищей Бригитты томились в тюрьмах.

В детстве Беата не задумывалась о своей и окружающей жизни – жила как живется, хоть и видела, как ежедневно рискуют собой шахтеры, знала, что хлеб им достаётся тяжелым трудом – но не задумывалась, отчего те, кто работает много и тяжело, живут бедно и едва-едва сводят концы с концами, а такие, как хозяин шахты, почти не работают и позволяют себе всякую роскошь. Став старше, Беата научилась видеть и чувствовать несправедливость, мысли её часто блуждали в поисках ответа – почему жизнь устроена именно так, почему рабочий человек низведён на самую последнюю ступень общества?

Новая подруга помогла ей найти ответы. Познакомила с литературой об устройстве общества, раскрыла вдохновляющие сердце примеры классовой борьбы, заронила в душу Беаты жажду изменить, улучшить окружающую жизнь, сделать её чище, светлее. Беата прониклась восхищением к отважным прекрасным людям, которые творили революцию – на протяжении веков существования капитализма. Эти люди казались ей недосягаемыми, но так хотелось следовать их идеям, всю себя отдавать борьбе.

– Ты – часть своего класса, Беата. Будь достойна его, – не раз говорила Бригитта. Частью чего-то огромного, непобедимого казалась себе Беата в такие минуты. Но что она – простая девчонка из шахтерского поселка? Куда ей вершить историю! Сможет ли, коль придётся?

Беате так хотелось, чтобы подруга осталась у них – то ту ждали новые сражения. Бригитта Эйрих уехала. Остались в прошлом уроки немецкого языка, которые она давала, и долгие беседы на сложные, но такие интересные темы – политика, история, общественное устройство. Но с Беатой осталось то, что не поддавалось исчислению и не могло быть отобрано или потеряно – мысли Бригитты, её вера в победу рабочего дела, её решимость всячески участвовать в борьбе угнетённых.

Жить становилось всё труднее – зарплату не платили. Каждый раз обещали – завтра, на той неделе, в этом месяце – всё напрасно. Если расщедривались изредка хозяева шахты, выдавал директор аванс за какой-нибудь месяц – жалкие гроши, и опять начинались обещания, опять люди расходились по рабочим местам, скрепя сердце, лезли под землю, и продолжали думать – как быть. А сейчас и авансы уже не давали. Хозяин лавки почти перестал отпускать продукты в долг. Слова эти гневные про день и час бросил дядя Михал в лицо секретарше директора, высокомерной размалеванной девице, которую тот привез с собой из города. Секретарша вся перекосилась с досады – непременно донесет директору. Ну и пусть – хуже уже не будет, зарплату свою у них ни лаской, ни криком не выпросишь.

Вечером собрались все – и мужики, и бабы – стали решать, что делать. Некоторые старики предложили объявить голодовку – стоять на том до конца, пока не отдадут всё заработанное до копейки. И тогда в круг вышла Беата. Наступил момент, когда в одночасье могло решиться – удастся ли то дело, которому она решила посвятить свою жизнь.

– Голодовка, товарищи, не выход. И так впроголодь сидим, а толку нет. Хозяева нас не жалеют. Им, хоть мы все тут пропадем, дела нет. Еще и легче – наши деньги приберут к рукам насовсем. Голодовка нам ничем не поможет. Да и вниз, в шахту, – тут она улыбнулась озорно, как бывало, – я вас голодными не пущу, так и знайте!
– А что ты предлагаешь тогда? Что? Ну-ка, расскажи! – потребовал дядя Михал, и остальные зашумели одобрительно.

Вмиг преобразилась Беата, сделалась серьезной, суровой. Внимательно оглядела людей, что стояли, придвинувшись, и ждали ответа. Прямо сказала:
– Надо объявить забастовку. Никаких работ чтобы не было, кроме как для поддержания жизни шахты. Уголь не отгружать. Пока не отдадут наши деньги, никакой прибыли им не дадим.

Молчали люди. Думали. Шутка сказать – забастовка! Не бывало в их краях такого. А с другой стороны – делать нечего. Беата права: хоть с голоду помирай, хоть плачь, хоть голову себе разбей о камни – хозяевам наплевать. Уехали за границу, прожигать денежки, заработанные потом шахтерским, а нередко и кровью. Текут эти деньги к ним в карман непрерывным потоком, а шахтерам – как хочешь, так и живи. Уже и детей скоро кормить нечем станет. И надумали, решились шахтеры. Проголосовали – начать с утра забастовку. Выбрали делегатов, кому говорить с директором. Были это дядя Михал, которого все уважали за честность и прямоту, Беата и молодой забойщик Вацлав – горячая голова, золотые руки.

На следующее утро весь поселок вышел к шахтоуправлению – проводить своих делегатов. На крыльце показался заместитель директора, бледный, трясущийся от страха. Выяснилось, что директор, прихватив секретаршу, еще ночью уехал в город. Шахту «Хрустальная» купил у прежних хозяев какой-то барон фон Бирхем, но, так как сама шахта ему не нужна, приказал остановить все работы и передать персоналу, что в ближайшие дни начнется вывоз оборудования. И что этому вывозу никто не должен препятствовать.

– Обманули нас, значит, гады! – вскричал Вацлав – горячая голова. – Шахту, значит, продали, а где наши деньги? Ишь, не препятствовать! Грабят нас, сколько хотят, а нам молчать, что ли?

Заместитель директора отступил назад, вскинул руку, защищаясь от волны человеческого гнева.
– Господа, я не уполномочен вести переговоры! Господа, что вы делаете?
– Господа в Байкале, – звонко произнесла Беата. – Вчера состоялся народный сход, и сход постановил – начать забастовку. Она уже началась. Пока не вернут нам зарплату, мы все бастуем.
– Вы не можете бастовать, вы уволены! У меня распоряжение…
– Это кто нас уволил, ты? По какому такому праву? – раздались голоса, и люди придвинулись ближе, к самым ступеням крыльца.
– А ну, дай сюда свою бумажку! – потребовал Вацлав, подскакивая к заместителю директора. Вырвал у растерявшегося чиновника бумагу, показал толпе и разорвал на мелкие клочья. Заместитель, побледнев еще больше, предпочел скрыться в здании.

На крыльцо медленно взошел дядя Михал, выцветшими глазами строго оглядел собравшихся, заговорил веско.
– Тихо! Что толку спорить с этой хозяйской шавкой, только шум создавать. Он здесь – никто. Раз мы решили, что будем стоять до конца с забастовкой, так и будем стоять. Надо еще вот что – охранять шахту, чтобы никакого оборудования никто не вывозил. Всяким фон-баронам она не нужна, а нам нужна. Вся земля тут и под землей – всё нашими кровью и потом политое, везде наши кости лежат. Значит, это всё по полному праву наше. Так, что ли, мужики? Так, бабы?

Предложение дяди Михала вдохновило всех. Распрямились согнутые вечной нуждой спины, заблестели глаза. Самых крепких молодых парней – среди них и Вацлав, и Анджей Ковальский, – отрядили сторожить шахту. Заняли шахтоуправление, прошлись по кабинетам. В том, где сидел прежде директор, в приоткрытом сейфе нашли пачки купюр – их, видно, не успели украсть ни сам директор, ни его зам. Стачком разделил  эти деньги между семьями шахтеров. Забастовку решили не прекращать и оборудование не отдавать. Несколько раз в шахтоуправление звонили какие-то люди, и всем Беата отвечала одинаково – что рабочие «Хрустальной» бастуют и ликвидировать шахту не позволят. Если с другого конца провода раздавались угрозы, она молча вешала трубку. Потом Беата и один из молодых стачкомовцев поднялись на крышу и установили на ней красное знамя. И такое же знамя подняли над «Хрустальной» ее защитники.

***
В полдень по телефону из города сообщили, что в поселок едет бригада, которая займется демонтажем оборудования и машин. Жители посёлка вновь собрались на сход. Стачком планировал оборону.

Сообща решили перекрыть единственную дорогу, ведущую к шахте из города. На ней устроили заслон из деревьев и больших камней. Камни поменьше собрали и сложили в кучу, чтобы были под рукой. На вершине ближайшей сопки оборудовали наблюдательный пункт. Только-только успели всё сделать, как на дороге показался автобус. Он резко затормозил перед баррикадой, двери открылись и из них высыпали по-рабочему одетые люди иностранного вида. Последним на землю ступил надменный господин в дорогом костюме. Брезгливо оглядев сваленные деревья и камни, он задрал голову и прокричал с заметным акцентом:
– Эй, вы! Я есть новый директор этой шахта. Со мной мои рабочие. Это добрые немецкие рабочие, они хотят честно работать – не то что эти польские свиньи… Я требую немедленно пропустить нас на рабочие места!
– Мы вас не пустим, – сообщил дядя Михал. Голос его, усиленный мегафоном, прозвучал властно.
– Немецкие? – тихо переспросила Беата. – Немецкие рабочие? Дайте мне сказать, ну пожалуйста, дядя Михал!

Она прижала микрофон к губам и заговорила – на хорошем немецком языке, которому научилась от Бригитты.
– Товарищи! Вас обманом привезли сюда, чтобы отнять работу у польских горняков. Мы не свиньи, как считает этот господин. Мы – рабочие. Вы тоже рабочие, и вас обманом пытаются натравить на нас. Что вы собираетесь делать, товарищи? Отнимете у нас работу, чтобы богачи еще больше наживались, а бедняки умирали от голода и холода? Не делайте этого. Возвращайтесь домой и расскажите, что и здесь, в Польше, рабочие поднялись на классовую борьбу. Мы бастуем потому, что нарушено наше право жить по-человечески, а не по-скотски.

Приезжие топтались в дорожной пыли, переглядывались, качали головами. Странно им было слышать родную речь в этом глухом уголке. Еще более странными казались слова, но они западали в сердце, как падает в озеро камень.

Новоявленный директор возбужденно подскакивал и что-то визжал, но рабочие только отмахивались от него, как от назойливой мухи. Один за другим несостоявшиеся штрейкбрехеры поднимались в автобус, который уже разворачивался в обратную сторону. Шедший последним немецкий рабочий обернулся в дверях и вскинул сжатый кулак – этот международный жест пролетарской солидарности был понятен каждому.

Петляя по горной дороге и пыля, автобус покатил прочь. «Директору» пришлось довольно долго и комично бежать за ним, иначе его бы забыли.

Забастовщики радовались своей первой – такой лёгкой – победе. Особенно после того, как Беата пересказала им то, что говорила приезжим. Но вскоре люди снова задумались, как быть дальше. Мнимый директор напоследок прокричал, что будет «обращаться к полиция», и горняки не сомневались, что эту угрозу он исполнит. Полиция состоит на жаловании у таких вот фон Бирхемов и делает то, что они прикажут.

В тридцати километрах к югу находилась еще одна шахта – «Ольгинская». С «Хрустальной» на нее звонили уже несколько раз, но никто не отвечал. Снова было общее собрание, и его участники решили позвать ольгинских на подмогу. Тем более, что было известно – с зарплатой дела плохи и там.

Пересечь лес, добраться до поселка «Ольгинской» и рассказать, что соседям нужна помощь. Пусть тоже начинают забастовку. Другого выхода нет. И быстро спускавшиеся сумерки – не помеха, потому что ждать больше нельзя.
– Да, но кто пойдет? – Михал сурово посмотрел вокруг. – Кто?
– Я пойду! – раздался звонкий голос в ответ, и над головами шахтеров поднялась девичья рука. Все обернулись к Беате, а она стояла среди раздавшейся в стороны толпы товарищей, всё еще с поднятой рукой, напоминая этим какую-нибудь древнюю статую.
– Одной тебе нельзя, пропадешь в лесу. Надо с кем-то.
– Что такое сделают одному, чего не сделают двоим, дядя Михал? Одной легче пробраться незаметно, да и у нас тут каждый человек на счету. Не волнуйтесь за меня, – она говорила, обращаясь ко всем сразу, – я пойду напрямик, пойду быстро. Даже если где есть полиция – проскочу.

Анджей вызвался проводить ее, хотя бы недалеко. На опушке леса, подступавшего вплотную к поселку, оба остановились.
– Луна какая сегодня, да? – неуверенно начал Анджей. – Ты осторожней там. Через холм иди напрямик, а услышишь ручей – держись его. С дорогой осторожно. Второй холм обойдешь – и направо, а там…
– Знаю. Ну, я пойду?
– Подожди.

Ему хотелось сказать девушке, чтобы она не уходила, потому что у него предчувствие. Но это глупо – верить в такое! И еще хотел сказать Анджей, что ее лицо такое белое в лунном свете, а волосы – точно серебряные. Но для этого нужны слова, а слов у него не было. Сегодня он точно в первый раз разглядел её – там, на баррикаде. И позже, когда она так отважно вызвалась идти в соседний посёлок, хотя кто его знает, что там – может, узнав о забастовке, полиция заняла «Ольгинскую» и теперь готовит наступление… Многое хотел сказать Анджей, но не мог. И потому он молча взял руку Беаты, и посмотрел ей в глаза, и вздохнул. И наконец решился сказать то, что лежало на сердце.

– Беата, ты, знаешь, это… В общем… Я люблю тебя, вот. В общем, это… Будь моей женой, а? – и сам испугался собственной смелости.

Беата погрустнела сразу – точно огонёк погас.
– Прости, Анджей, но этого не может случиться.
– Что? Почему не может? Ты что же – не любишь меня, совсем-совсем?
Она не ответила, только смотрела печально.
– Значит, не любишь…
– Ну не могу я, Анджей! Разве ты не понимаешь, что мы не принадлежим себе? Ведь забастовка только началась, и кто знает, сколько она продлится…
– Но когда-нибудь она кончится. И мы заживем лучше, чем прежде.
– Кроме этой, будут другие. Нам не будет покоя, пока не будет уничтожен капиталистический спрут . А ты, Анджей, хороший, за тебя любая девушка с радостью пойдет…
– Мне не нужна любая, только ты.

Повисло молчание. Когда-то и для Беаты это было очень важным – семья, дети. Будущее рядом с любимым человеком. Но сегодня всё заслонила забота о судьбах товарищей. И Анджей поймет, он хороший.

– Мне надо идти, понимаешь. Ты мне как брат, и ничего не получится. Прости. – Она мягко отняла свою руку и грустно улыбнулась, – Возвращайся…

И исчезла среди деревьев. Анджей долго смотрел ей вслед и думал, что виделись они, наверное, в последний раз. И от мрачного предчувствия ныло где-то под сердцем.

Лёгкой тенью Беата не бежала – летела сквозь лес. Поднимаясь на второй холм, через вершину которого пролегла дорога, услышала рёв мотора грузовика на подъеме и далекий ровный гул. Луна в этот момент скрылась за облаком, и почти ничего не было видно. Беата скользнула в траву, ползком приблизилась к дороге, осторожно подняла голову – с той стороны, куда бежала она, со стороны шахты «Ольгинской», двигались грузовики, не включая фар. Беата скользнула в придорожную канаву и замерла. Силуэты автомашин приближались, чётко вырисовываясь на фоне неба. Колонна растянулась, в ней было не меньше двадцати грузовиков, приспособленных для перевозки людей. В каждом сидели вооруженные бойцы полицейского спецназа – она узнала экипировку.

В колонне были разрывы – некоторые грузовики замешкались, и Беата успела выбраться подальше от дороги. Снова воцарилась темнота, разрезаемая гулом моторов. Уже не опасаясь быть замеченной, Беата бросилась в лес. Ветер свистел вокруг, мешая дышать. Только успеть, опередить эти зловещие машины, несущие, быть может, смерть её товарищам.

***
В полицейском участке было душно и шумно. Постоянно входили и выходили какие-то люди, оглушительно звонили телефоны. Их было двенадцать – хмурых сосредоточенных людей, сидящих вместе на длинной жесткой скамье, отделенной от остальной комнаты решеткой. Девять мужчин – в возрасте от двадцати пяти до шестидесяти лет – и трое женщин. Последние защитники «Хрустальной», у которых одежда была перепачкана и разорвана в уличной битве, а в ушах еще звучали крики и стоны избиваемых товарищей.

Беата лишь на пятнадцать минут опередила штурмовиков, но успела предупредить своих. Дорога к «Ольгинской» была заблокирована грузовиками, поселок оцеплен, на дороге, ведущей в город, пылала подожженная баррикада. Спецназовцы были вооружены травматическим оружием и гранатами – газовыми и световыми. У шахтеров были камни и палки, топоры и ломы. Они не смогли достать настоящее оружие, не думали об этом. Единственное старенькое охотничье ружье, принадлежавшее соседу дядюшки Михала, в руках Вацлава дало осечку. Спецназовец ударил молодого шахтера прикладом, и тот упал. Рядом, как подкошенный, рухнул на землю Анджей с проломленным черепом. Меньше чем через час всё было кончено. Людей, как скот, сгоняли в грузовики и клали на дно кузова, не позволяя поднять голову. Эти двенадцать были в числе самых активных, и потому их отделили от остальных. Уже не меньше двух часов сидели они в тесном загончике и ждали своей участи.

Перед решеткой прохаживался офицер полиции, чем-то похожий на самозваного «директора» «Хрустальной». Так же презрительно, как тот, он поглядел на арестованных и спросил, ткнув пальцем:
– Что это за бродяги?
– Бунтовщики с «Хрустальной», – лаконично ответил кто-то из полицейских.
– Бунтовать запрещено, – проговорил офицер явно заученные слова и продолжил изучать мрачные лица арестантов. Приметил среди угрюмых, опустивших глаза и плечи людей – молодое приятное лицо, синие сверкающие глаза, растрепанную светлую косу. Девушка лет двадцати сидела с прямой спиной, высоко держа голову. Она смотрела в пространство и, казалось, о чём-то напряженно думала. «Эта хорошенькая» – отметил про себя офицер и пошел к девушке.
– Эй! Ты что, тоже шахтер?
Девушка смерила его долгим холодным взглядом, не сказав ничего.
– Как тебя звать? Девушка… – продолжал офицер, по-прежнему без ответа. И вдруг разъярился. – Ты что же, не желаешь разговаривать? Ах ты тварь!

Он протянул руку сквозь решетку – схватить за косу, но тут вмешался сидевший слева от девушки пожилой шахтер со светлыми, выцветшими глазами.
– Не трогайте ее, пан полицейский, – строго произнес дядя Михал, рукой загораживая девушку. – Лучше оставьте в покое.
– Что ты заступаешься за эту девку, старик? Может, мало тебя били, так я добавлю. Кто она тебе?

Михал Ковальский, потерявший сегодня последнего сына, крепко сжал руку Беаты.
– То моя дочь, пан офицер, – твердо произнес он.
– Так. Так! Прекрасно. Уберите эту рвань отсюда, – приказал офицер, – Всех, всех убрать! Отведите их в камеру. А девчонку оставьте. Я сам… ее допрошу.

***
Плотно закрыв за собой дверь служебного кабинета, начальник полиции Полонский указал на диванчик у стены.
– Садись сюда. Как тебя звать?
– Беата, – мрачно ответила девушка. Она села на краешек дивана, положила руки на колени.

Полонский отстегнул кобуру, вынул из нее пистолет и положил на стол. Повернувшись к девушке, начал расстегивать мундир.
– Беата, – позвал он, – ты знаешь, что идёт твоя последняя ночь? Завтра утром вас всех повесят. Да-да, указ правительства. Забастовки в такое время, да еще напали на полицию… Хочешь спасти отца?
Она смотрела на него, не отрываясь, всё с тем же блеском в глазах.
– Хочу.

Полонский улыбался – всё получалось просто замечательно. Он подошел ближе и коснулся волос девушки, та запрокинула голову.
– Ты будешь со мной ласковой, Беата? За это я могу отпустить твоего отца.

Что делать? Секунды на размышление. Допустим, она поверит ему, этому борову, на слово – отдастся ему сейчас (ох, как это противно!), а утром войдет в камеру к остальным и скажет, что они свободны? И тут же Беата мысленным взглядом увидела, как отвернётся дядя Михал, как шахтерские вдовы плюнут и отойдут подальше, как все другие товарищи с презрением отвернутся от неё, продавшей свою честь. За их жизни, за их свободу эта ночь не была запредельной ценой для нее, Беата это понимала – но рабочие не приняли бы такого. Никогда. Отказать ему сейчас, резко и окончательно? Пожалуй, всё равно возьмет своё, а она потеряет последний шанс на спасение товарищей.

Значит, остаётся одно: убить офицера полиции. Сейчас она ляжет с ним и тихо достанет нож, спрятанный под одеждой, потом коротким, сильным движением вонзит лезвие ему в шею. Это показалось выходом из положения, но…

Кровь. Будет поток крови, он зальет Беату, ее лицо и волосы, и одежду. Воды здесь нет, чтобы умыться. Как ей выйти отсюда, если она вся будет в крови, как пройти через полицейский участок, а главное – как освободить остальных?

Застрелить его – его же оружием? Беата умела стрелять из ружья. Но на звук выстрела прибежит толпа полицейских, она лишь отнимет у себя и других последний шанс на спасение.

Мысли кружились в голове. Она встала, заложив руки за спину, и начала медленно, как во сне, отступать от него. Офицер ничего не понял – пока ее рука за спиной не коснулась края стола.

– Что ты делаешь?! – Полонский смотрел в дуло собственного пистолета, который твёрдой рукой сжимала Беата. Она уверенно отвела предохранитель.
– Молчи и не двигайся, – приказала девушка.
– Это что, шутка? Между прочим, он не заряжен.
Проверять – значит тратить драгоценное время и отвлекаться. Она нашла решение получше.
– Сейчас проверим, – сказала Беата и прицелилась в Полонского – ниже пояса. Офицер всполошился.
– Э-э-э… Ты что хочешь делать? Не стреляй, нет… Нет…
– Я спасаю своих товарищей. Ты сделаешь так, чтобы всех, кто сегодня был арестован в поселке, увезли отсюда и отпустили. И никакого преследования – все документы об аресте отдашь мне. Или прощайся с жизнью.
– Я сейчас позову дежурного, он с той стороны двери. Ты не посмеешь!
– Дежурный за нас. В твоих интересах решать быстрее. И, чтобы знал – я Бригитта Эйрих.

Что сподвигло ее назваться именем подруги, Беата точно не знала. Внешне они были отдаленно похожи, не более. Но имя одной из наиболее разыскиваемых леворадикалов Европы произвело на Полонского большее впечатление, чем даже оружие в ее руке.
 
– Решай быстрее, – повторила Беата. – Свобода для всех забастовщиков или твоя жизнь.

Полонский видел по глазам этой девушки, что она пойдет до конца. Ни страха, ни даже тени волнения. Она – действительно Бригитта Эйрих, которую ищут по обе стороны границы. Он поверил – и испугался.
– Что ты здесь делаешь, если ты действительно Бригитта? Что у тебя общего с ними?
– Освободи людей или умрешь.
– Мне нужно позвонить…
– Нет.
– Позвонить, чтобы их привели.

На столе лежали блокнот и ручка. Беата швырнула их полицейскому, не опуская оружия.
– Дай письменный приказ.

Не зная, на что решиться, Полонский медлил. Он никогда не видел Бригитту Эйрих, помнил только, что она блондинка. Зловещие слухи о ней доходили до их городка. Одна из лидеров самой известной леворадикальной организации в западной Европе, провозгласившей войну до победного конца против буржуазных порядков. Взрывы полицейских участков, вспомнил он, были одним из их методов. Могло ли быть правдой, что среди этих захолустных шахтеров оказалась она, разыскиваемая всей полицией соседней страны? Но пистолет, недрогнувшей рукой наведенный прямо на него, был реальностью. И не оставлял времени для размышлений.

Беата, затаив дыхание, следила, как офицер набрасывает в блокноте приказ о переводе арестованных шахтеров в тюрьму соседнего городка. Первая часть удалась ей, но как пройдет всё остальное?

Из кабинета они вышли вдвоём – Беата прятала пистолет, но в любой момент была готова применить его – и вдвоём смотрели, как выводят забастовщиков из участка и подсаживают в машину.

Что делать дальше – она сумела коротко обсудить с дядей Михалом. Первый вариант – добраться до границы, перейти её и связаться с людьми настоящей Бригитты Эйрих – казался невыполнимым. Оставить шахту! Эта мысль болью отозвалась в сердце Беаты. Оставить шахту, за которую её друзья так самоотверженно боролись, за которую погиб Анджей. Наверняка её разграбят «хозяева». Их силы малы, нет настоящего оружия, им нужна помощь. Но кончить забастовку вот так, сбежать – это не дело. Горняки не чувствовали себя побежденными даже после столкновения с полицией – ведь всё-таки почти целый час они, практически безоружные, сопротивлялись спецназу.

Второй вариант был – двинуться к «Ольгинской», постараться поднять местных на борьбу, как планировал стачком еще вчера. Ведь с самого начала они хотели привлечь к забастовке товарищей с других шахт. А там – если станет невмоготу от полиции – оставались леса и горы, оставались подземные ходы и туннели, где можно укрыться. Если им не удастся победить в забастовке, впереди ляжет трудный путь партизанской войны. Но отступить, сдаться – нельзя. Слишком многое поставлено на карту.

Всё это торопливо обсудили бастующие между собой, пока для них готовили транспорт – два грузовика. И старый шахтер Михал Ковальский, так легко и естественно назвавший Беату своей дочерью, подвёл итог обсуждению: нужно собирать силы, нужно поднимать рабочих по всему их шахтерскому краю. Значит, путь их лежит на «Ольгинскую».

Грузовики снова проехали по той дороге, где их видела Беата. Но теперь другие люди сидели в них. За рулем первого автомобиля был Полонский, рядом с ним с пистолетом в руке сидела Беата. Вниз по склону холма спускался лесок, скрывавший продолжение дороги. На вершине холма Полонский остановил грузовик и погасил фары. Повернулся к девушке.

– Там, внизу, за лесом начинается территория шахты. Её верхние точки видно уже отсюда. Не знаю, что вы будете делать, но шахта была занята армейским спецназом – его прислали на усиление полиции. Как только вы въедете в этот лес, они откроют огонь и перебьют всех вас.
– Блефуешь? – спросила Беата.
– Зачем? Я не хочу умереть.
– Выходи из машины и возвращайся в участок. Но если ты вздумаешь поднять тревогу раньше, чем через сутки, или захочешь отыграться на тех, кто остался в посёлке – мы еще встретимся, и я не промахнусь.

Один из молодых шахтеров сменил Полонского за рулем. Автомобили, двигаясь один за другим, медленно спускались с холма. Они были в полицейской расцветке, а значит, спецназ (если он действительно был на шахте) не должен был сразу открыть огонь.

Стоя в пыли на дороге, начальник полиции прислушивался и ждал, что в лесу прогремят выстрелы. Было тихо. Из-за туч вышла луна и осветила лес, дорогу и часть построек шахты, видневшуюся над лесом. При свете луны Полонский вдруг увидел то, что не замечал раньше – на самой высокой точке «Ольгинской» развевалось красное знамя. Шахтеры там услышали о забастовке «Хрустальной», поднялись сами и прогнали полицию. Несколько десятков военных остались, чтобы помочь восставшим шахтёрам. И это гордое знамя, знамя великой рабочей борьбы, призывало друзей и сигналило о неизбежной победе.

* Цитата отсылает к забастовке польских горняков, имевшей место в сентябре 2016. Прототип шахты "Хрустальная" - шахта "Алмазная" в Ростовской области, где 22 августа 2016 была объявлена голодовка с требованием выплаты зарплаты. Остальные события - на усмотрение автора.
2016 – 2023 г.