Чего боишься ты

Ночь, когда её привезли, была ясной и лунной – такие не часто балуют нас поздней осенью. В воздухе уже ощущался лёгкий, несравнимый ни с чем запах скорого снега. Она спокойно сидела в автомобиле и послушно вылезла из него, но в участок её всё равно затащили, держа под руки, два агента КОБРА. Так полагалось.

Оказавшись внутри, она встала у стены, заложив руки за спину. Стройная, высокая девушка двадцати лет. Спортивная фигура с маленькой грудью, длинные ноги в обтягивающих джинсах. Одета слишком легко – чёрная шёлковая блузка, расшитая яркими цветами, рукава чуть-чуть не достигают локтей, на ногах балетки. Тонкие черты не лишены привлекательности, лицо волевое и несколько ожесточённое. Очень светлая кожа, длинные пушистые ресницы. Блестящие чёрные волосы подстрижены коротко и аккуратно. И удивительные, тёмно-синие, сапфировые глаза…

Где-то в недрах участка, за высокой кованой решёткой, отделяющей дальнюю половину, чей-то молодой голос прохрипел: «Воды! Ради всего святого, глоток воды!»

Девушка повернула голову. Крик повторился. Сидевший справа от решётки за столом агент сделал вид, будто не замечает – он сосредоточенно заполнял какие-то бумаги.

– Дай ему воды, слышишь, – голос новенькой звучал властно.
– Обойдётся, – бросил агент.
– Нет. – Девушка приблизилась и одним движением смахнула со стола бумаги. – Сейчас же отнеси ему воду.

Вскочив из-за стола, агент замахнулся на неё, но девушка вдруг ловко перехватила его руку и удержала. Её рука оказалась неожиданно сильной. Несколько секунд их взгляды боролись: его – злой и изумлённый, её – спокойный и твёрдый. И она победила. Выдернув руку из цепких пальцев девушки, агент нашёл в столе пластиковую бутылку с водой и, подойдя к решётке, позвал кого-то.

С той стороны за прутья схватился молодой парень в рваной рубашке, с разбитым лицом. Он с трудом передвигал ноги – путь от скамьи в противоположном углу к решётке, длиной всего пару метров, занял у него не меньше трёх минут. Агент передал бутылку и повернулся к девушке.

– Что ты себе позволяешь?! – он кипел от негодования.
– Это ты просил? ¬– задала она вопрос второму узнику, начисто игнорируя агента. – В следующий раз не проси, а требуй. И запомни: у них тут нет ничего святого.

***
С тем же холодным презрением она держалась и на допросе, наотрез отказавшись сообщать хотя бы собственное имя. Теперь она сидела на стуле в чьём-то служебном кабинете, руки были скованы за спиной. Блузка натянулась, облегая стройное тело.

Её арестовали в квартире, где должно было пройти подпольное собрание левых. С тех пор, как в их стране произошёл переворот и власть сосредоточилась в руках группы ультраправых офицеров, такие собрания оказались вне закона. Правые запретили забастовки и разогнали профсоюзы, распустили легальные политические партии и создали «Кобру» – Комитет общественной безопасности, разведки и аналитики, политическую полицию для подавления всякого инакомыслия.

В ответ левые силы – из тех, кому удалось спастись в первые недели после переворота – создали свои организации, действовавшие в условиях строгой конспирации. Одну из таких надеялись настичь агенты «Кобры» этой ночью, но напрасно – они пришли слишком поздно и ничего не смогли найти, даже перевернув всю квартиру вверх дном.

– Что ты делала в этой квартире? – в десятый раз переспросил офицер.
– Я там живу, придурок. Это моя квартира.
– Ты в ней даже не зарегистрирована!
– А ты что, видел мои документы? Почём ты знаешь, где я зарегистрирована?
– Назови себя, и я узнаю, твоя ли это квартира!
– Так любой дурак сможет, – холодно парировала она.
– Как ты разговариваешь?! Веди себя прилично!

Присутствовавший здесь же агент «Кобры» в гражданской одежде занимался тем, что вертел в руках и внимательно разглядывал полицейскую дубинку. Прикоснувшись одним концом к задержанной, он привлёк внимание девушки и вступил в диалог.

– Смотри, что у меня есть. Знаешь, куда я её тебе…?
– И куда же? – девушка казалась неподдельно заинтересованной. Услышав ответ на свой вопрос, данный в предельно откровенной манере с описанием точной последовательности действий, она бросила оценивающий взгляд на агента и протянула:
– Так ты меня напугать хотел или порадовать?

– Зачем ты так говоришь? Противно слушать! – не выдержал офицер.
– За тем, чтобы ты понял, какие вы жалкие со своими угрозами.
 
Офицер встал, переложил несколько листков бумаги на столе. Рявкнул на агента, приказывая ему выйти. Снова уселся перед задержанной, и уже спокойным тоном повторил:
– Мне нужны твои имя и фамилия. Называй.

Девушка вспомнила: когда её уводили, в бездонной синеве ночного неба горела одна звезда. Значит, пусть будет так.
– Стелла, – сказала она твёрдо. – Стелла Росса.
Офицер сообразил, что эта несносная девчонка смеётся над ним. Стелла Росса – что за имя!
– Значит, ты признаёшь, – тихо заговорил он, – признаёшь, что ты из этих. Группа «Красные звёзды». Так?! – на последнем слове он сорвался на крик. Умышленно. Но Стелла не реагировала. Она знала, что её организационная принадлежность известна политической полиции. Иначе они не появились бы. Что ж, пусть это им известно. Пусть даже они тешатся мыслью, что сумели захватить одну из «Красных звёзд». Но это ничего им не даст. От неё они ничего не получат.

– Знаешь, что будет дальше? Тебя выведут вон в ту дверь. Там ещё одна комната. Превосходно оборудованная, должен заметить. В этой комнате ты останешься столько, сколько надо, чтобы вспомнить всё, что нас интересует. Ты же любишь Россию? А знаешь, у русских есть прекрасный способ получения информации. Безотказный. Тебе связывают руки за спиной и поднимают. Медленно. Говорят, никто не выдерживает. Суставы расходятся и…

Не дослушав, девушка встала. Сплела за спиной пальцы скованных рук и, чуть наклонившись вперёд, без малейшего видимого напряжения подняла руки кверху. Холодно улыбнулась.
– Вот так?
– Сядь, – помедлив, предложил офицер. – У нас есть и другие способы.

На столе перед ней были какие-то провода, электроды. По знаку офицера вернувшийся агент в штатском приблизился и начал расстёгивать на ней блузку.
– Руки убрал, – приказала Стелла. – Порви мне ещё.
– Может, ты сама будешь так любезна и снимешь лишнее?
– Сию минуту. В наручниках. – Стелла приняла саркастический тон противника.
Когда ей освободили руки, она медленно встала, аккуратно сняла блузку и повесила её на спинку стула. Снова опустилась на него и демонстративным жестом сдёрнула бретели лифчика с плеч.

Когда агент закрепил один из электродов прямо под левой грудью, Стелла двумя пальцами сорвала его и отбросила.
– Массаж сердца умеешь делать? – спросила и, видя, что её не понимают, пояснила: – Если разряд пройдёт через сердце, оно может остановиться. Я умру, тебя отругают. Если сердечно-лёгочную реанимацию сумеешь провести, давай экспериментировать.
– Не бойся, – вмешался офицер. – Ты не умрёшь, пока не расскажешь всё.
– О, ты открыл эликсир бессмертия?
– Не бойся, с твоим сердцем я как-нибудь справлюсь, – пообещал агент.
– Ты боишься больше, чем я.

***
Звёзды, красные звёзды, в честь которых назвали подпольную организацию, были пятиконечными. Пять лучей – пять принципов: строгая дисциплина, неукоснительная конспирация, высокие моральные качества, прекрасная физическая подготовка и пятый принцип, самый важный – идеология. Совокупность таких идей, как любовь к трудовому народу, справедливость, ненависть к фашистскому правительству, научное мировоззрение и патриотизм, понимаемый как верность своей стране и народу, а не как лояльность властям. Боевой состав «Красных звёзд» делился на пятёрки, из каждой только один человек знал вышестоящее руководство. Даже в случае провала одной группы потери были бы минимальны. Подготовить их было нелегко, но эффективность подпольной борьбы возмещала трудности. Дерзкие пропагандистские акции чередовались с боевыми операциями, наносящими серьёзный ущерб врагу. Ультраправое правительство, пресмыкавшееся перед иностранными корпорациями, было настоящим врагом.

Стелле было двенадцать лет, когда случился переворот. В семнадцать она узнала о «Красных звёздах», к созданию которых, как оказалось, был причастен её отец – старый рабочий и коммунист. Ещё два года заняла боевая и спортивная подготовка, но теперь Стелла могла наконец участвовать в реальных операциях.

***
Агенты «Кобры» переговаривались через голову узницы.
– Куда её? На «сеанс»?
– А то.
– Через «преисподнюю» поведём?
– Конечно.

Участок располагался в зданиях бывшей республиканской больницы. Ещё до переворота, лет десять назад, в рамках реформы национального здравоохранения больницу, как и многие другие, закрыли. Заброшенная, после переворота она досталась политической полиции. Для них это было удобно. Часть оборудования даже продолжали использовать.

Здания больничного комплекса соединялись между собой подземными коридорами. Их-то и называли «преисподней». Бесконечные ответвления и повороты, покрытый старой, потрескавшейся мраморной плиткой пол, тусклое освещение, серо-зелёная облупившаяся краска на стенах. Шаги вызывали эхо, и Стелле казалось, что она слышит гул множества голосов. На пути им не встретилось ни одного человека, но шум нарастал – крики, мольбы, проклятия, плач сотен или тысяч голосов сливались воедино. «Стены кричат» – подумала Стелла. Стены будто вобрали в себя боль и безысходный ужас людей, когда-то находившихся здесь. «В этих подземельях, – думала девушка, – могли бы держать тысячи людей, и никто не узнал бы. Идеальное место, в том числе для расправы…».

Мрачно-серый, грязный потолок со следами протечек давил сверху. В тусклом свете искусственных сумерек за очередным поворотом Стелла увидела множество людей. Мужчины и женщины в рабочей одежде, самых разных возрастов. Одни неподвижно стояли вдоль стен, опустив руки и головы, другие нервно ходили взад и вперёд, точно звери в клетке. Молодая женщина сидела прямо на полу и грудью кормила ребёнка. Никто не обращал внимания на Стеллу и двух её спутников.

Вдруг впереди послышался новый голос, перекрывший все остальные. Стелла остановилась, по сторонам от неё застыли агенты.
– Люди! Товарищи! Послушайте!

Мужчина средних лет, одетый в рабочую спецовку, стоял посреди раздавшейся в стороны толпы. Он был бледен, волосы слиплись от крови, сочившейся из раны на голове, но тёмные глаза его смотрели ясно и честно. Окинув взглядом людей, он снова заговорил, пусть даже речь и стояние давались ему с трудом.

– Товарищи, я председатель стачечного комитета нашего завода. Я этого не скрываю. Мы с вами не первый год работаем вместе, и когда мы, весь завод, поднялись на забастовку, для меня честью стало войти в комитет. Теперь, когда нас и наши семьи арестовали, мы не должны отступать. Хозяева завода – иностранные капиталисты, они грабят нас и хотят продолжать грабить. Против этого мы поднялись на забастовку. Теперь правительство, которое тоже служит иностранным капиталистам, будет предлагать нам вернуться на работу и добровольно надеть на себя хомут. Я знаю, что говорю, мне уже это предлагали. Товарищи, мы не должны отказываться от забастовки. Я не буду служить капиталистам. Никто из нас не должен служить им. Вам будут предлагать вернуться – отказывайтесь. Пока не восстановят на работе уволенных, пока не выполнят другие наши требования, забастовка будет продолжена! Нельзя помогать им. Мы должны отказаться – все, как один. Сразу со всеми они не справятся.

Люди заволновались, зашумели. Какой-то старик, совсем рядом со Стеллой, потерянно оглядываясь, повторял:
– Я старый человек, я уже не могу работать… Я своё отработал…

Другой – мужчина лет тридцати, одетый в потрёпанный деловой костюм, то и дело поправляя очки, выговаривал рабочему:
– Как я могу отказаться? Ну как я могу? Мне нужна работа… У меня жена, и она ждёт ребёнка, а я без работы… Мы так мечтали о сыне, и тут забастовка! Эта забастовка отняла у нас всё, я больше не могу прокормить свою семью… Я устал…
– Значит, ты хочешь, чтобы твой сын стыдился тебя, когда родится? Ты ради этого пойдёшь помогать хозяевам ловчее грабить нас? – напустилась на него толстая женщина в длинном платье.
– Не забастовка отняла у нас всё, а капиталисты, – устало пояснил рабочий. – Мы ведь и за них тоже боремся, за наших детей, чтобы им не пришлось нищенствовать и убиваться на тяжёлой работе, как мы. И за твоего сына тоже…

Стелла оглядывалась, ничего не понимая. Фигуры людей вокруг казались зыбкими, нереальными, будто она вошла внутрь кинофильма. Никто не замечал её присутствия, но полицейские агенты не казались удивлёнными, точно видели это уже не раз. На спецовке одного из мужчин она различила название завода и узнала его. Забастовка, объединившая четыре тысячи человек, вспыхнула восемь лет назад. Она продлилась два месяца, а потом… По меньшей мере три тысячи человек – рабочие вместе с семьями – в одну ночь были арестованы и пропали без вести. На завод привезли наёмников из другой провинции, не знавших о забастовке. Арестованные так и не вернулись. «Значит, они были здесь. Значит, это они. Но как такое возможно?» – мелькнула мысль у Стеллы.

Внезапно голоса смолкли и толпа в едином порыве отхлынула назад. В противоположном конце коридора сами собой появились люди – впрочем, люди ли? – затянутые в чёрную униформу. Офицер, и с ним группа автоматчиков.

Приблизившись, офицер заговорил – голос гулко разнёсся по коридору. Он предлагал обессилевшим, измученным неизвестностью людям возвращение на завод, отказ от забастовок, работу по сниженным расценкам, но – в интересах «национального возрождения». Правительство нуждалось в рабочей силе и желало получить её как можно дешевле.

Человек в очках, говоривший о жене и сыне, робко подошёл к офицеру.
– Господин офицер, мне очень нужна работа… Я мог бы принести пользу… Моя жена…
– Кто вы такой? – брезгливо перебил офицер. – Кем работали?
– Я бухгалтер завода. Неужели правительству не нужен хороший бухгалтер?
– Хороший – нужен, но не такой, как вы. Ответьте-ка, что за разговоры вы вели на рабочем месте? За что вас уволили?

Бухгалтер растерянно моргал.
– Я всего лишь… всего лишь позволил себе сказать, что по абсолютным показателям плановая экономика опережала рыночную модель, а развитие промышленности…
– Вот именно. Вы позволили себе, вы взяли на себя смелость – слишком много смелости! Вы выражали одобрение тоталитарному строю, чертой которого является эта ваша «плановая экономика». Вы – позор нации! Вы недостойны профессии! Впрочем… Правительство предлагает вам искупить вину. Для вас есть работа грузчика, шесть дней в неделю по четырнадцать часов, за половину минимального оклада. Отличное предложение, учитывая ваше постыдное прошлое. Согласны?
– Не поддавайся, он обманет тебя! – крикнула женщина. Но бывший бухгалтер, опустив глаза и втянув голову в плечи, почти прошептал:
– Согласен… – после чего был отделён от толпы автоматчиками.

– Есть ещё желающие содействовать национальному возрождению? Отбросить вредные классовые предрассудки, навязанные вам иностранными агентами коммунизма, и хорошенько поработать на благо нации?
– Господин офицер, мы не отказывались работать. И нам никто ничего не навязывал. Мы отказываемся быть рабочим скотом. Мы требуем уважения к нашему человеческому достоинству, – проговорил человек, назвавшийся председателем стачечного комитета. Остальные молчали.

Офицер обвёл притихшую толпу взглядом. На секунду его глаза задержались на лице Стеллы, прислонившейся к стене.
– Значит, сказки платных агитаторов Москвы вам дороже? Тогда…
Офицер отступил на шаг, поднял руку. Позади толпы, отрезая путь к бегству, опустилась решётка. Все, кто смотрел на неё, не успели увидеть, как офицер опустил руку и, повинуясь его жесту, автоматчики открыли огонь.

В панике люди отхлынули назад, толкая и топча друг друга. Одни падали, сражённые пулями, другие ложились сами в надежде спастись. Но спасения не было. Стелла увидела, как упала молодая женщина, кормившая ребёнка – на груди у неё вдруг расцвели алые пятна крови. В последний момент Стелла попыталась выхватить младенца из рук умирающей, но не сумела – руки будто проникали сквозь плоть. В тот же миг в тоннеле погас свет и наступила полная тишина.

***
Бывшая республиканская больница, заброшенная после реформы, почти идеально подходила для размещения тайной тюрьмы. Само её существование тайной, конечно, не было, вот только попавшие внутрь уже ничего не могли рассказать живым…

Взгляду Стеллы предстал небольшой, выкрашенный в белое, кабинет, центральным элементом которого было потёртое кожаное кресло. Она не помнила, как оказалась здесь и не понимала, почему лишилась чувств в переходе. В кабинете хозяйничал офицер «Кобры», политической полиции. В отличие от многих других, кого она видела, от этого человека не исходил запах алкоголя. Каждый день и каждую ночь в этих стенах происходило такое, что было не по силам видеть даже исполнителям. В алкоголе они топили остатки человеческих чувств. Но этот был трезв и почти дружелюбно настроен, предлагая Стелле сесть в кресло.

– Как вы это делаете? – Спросила она. – Там, в тоннеле. Голограмма?
– О чём ты?
– О рабочих, расстрелянных в тоннеле. Об участниках забастовки, пропавших восемь лет назад. Как вы делаете эту иллюзию?
Агенты переглянулись между собой. Они наблюдали эту иллюзию не впервые.

– Сказать по правде, я не знаю, как это сделано. Считай это нашим «замком с привидениями». А сейчас, если ты не настроена рассказать мне о своих друзьях, садись. Придётся с тобой поработать.
– Будете вы «работать» или нет, я ничего не собираюсь рассказывать.
– Тогда у тебя есть все шансы оказаться в этом тоннеле снова. Только пули будут настоящими.
– Расстрел – достойная смерть, – возразила Стелла.
– Тогда тебя мы повесим, – предложил один из агентов, сопровождавших её в это здание.
– О, испугали! Всех не…
– Я знаю, – перебил офицер. Всех – нет, а тебя очень легко. Думаешь, ты такая же, как эта русская девушка? Заблуждения проходят, но этот процесс чаще всего очень болезненный. Если ты не сядешь сюда, я пойму так, что ты боишься.

И вот Стелла полулежит в кресле. Трёхточечный ремень плотно прижимает её к спинке, ноги чуть ниже колен перехвачены ещё одним ремнём. Руки на подлокотниках перевязаны тонким шнуром так туго, что на коже остаются следы. Со своего места девушка видит новенькие, блестящие стоматологические инструменты, чуть подальше – источник тока, провода со штекерами на концах. Офицер приближается к ней, показывая пустые руки.
– Теперь открывай рот. Только посмотрю!

Стелла никак не реагирует. Понимая, что минутой раньше или минутой позже испытание всё равно начнётся, она уступает простому человеческому желанию – отсрочить его.

– Не будешь слушаться, разрежу скальпелем щёки. Хочешь?
Она молча улыбается. Улыбка быстрая, холодная – изгибаются только губы, не разжимаясь, синие глаза остаются насторожёнными. Стелла понимает, что сейчас произойдёт, и подготовлена к этому.

***
Стеллу допрашивали с максимальной жестокостью. Её презрение, её насмешки, даже высказанные угасшим – после боли – голосом, приводили палачей в бешенство, и они набрасывались на неё снова и снова. Где-то на воле день и ночь сменяли друг друга, сияло солнце или шёл дождь. Здесь она могла отметить движение времени лишь по тому, как менялись полицейские агенты, мучившие её. Выносливое, натренированное тело сопротивлялось долго, до последней возможности. Она почти всегда была в сознании и, когда не пререкалась с палачами, молчала. И это упорное молчание посреди того, что творили с ней, само по себе было ужасающим.

Офицер, допросивший её в первую ночь, почти растерянно докладывал шефу, что их приёмы оказались бессильны.

– Если бы я сам не видел её, – начал шеф, – сказал бы, что у вас в руках кадровый офицер разведки, прошедший уникальную подготовку в части поведения на допросах. – Шеф поднял палец, требуя внимания, и повторил, – Уникальную…
– Я мог бы поставить её на грань немедленной смерти, но…
– После всего, что сделано, это станет для неё избавлением.

Боевая группа Стеллы – один из «лучиков» «Красных звёзд» – находилась на нелегальном положении третий месяц. Им удалось собрать нужные сведения и провести успешную боевую операцию. Из того, что Стелла узнала на допросах, стало ясно: её арест не связан с той операцией. Она осталась последней из участников нелегального собрания на квартире и опоздала буквально на несколько минут. Была ли квартира известна политической полиции? Наверняка. Но что конкретно знали они и, главное, откуда? Мог ли кто-то быть осведомителем? В её звене – нет, Стелла была уверена в товарищах. А может, просто проверяли весь дом? Весь, на наличие «подозрительных лиц». Такое происходит часто… Тогда не сама ли она выдала врагу свою принадлежность к группе «Красные звёзды»? Сама назвавшись именем Стелла Росса, что по-итальянски и значит – красная звезда…

Об этом и о многом другом напряжённо размышляла Стелла в редкие моменты одиночества. Парадокс заключения: в одиночной камере её почти не оставляли одну.
Нет, решение было верным. Пусть знают, с кем имеют дело. Пусть видят, как умеют терпеть «Красные звёзды». И пусть увидят – рано или поздно – как могут умирать антифашисты. Гордо и честно.

А жить всё же хотелось. Хотелось бороться с ними и одержать победу. Сбежать? Стелла тоскливо огляделась. Отсюда, из камеры – едва ли удастся. Больше её никуда не водят, кроме того, первого раза. Если бы представился шанс! Если бы удалось захватить оружие… Не выйдет – их оружие, когда приходят сюда, одно и то же: плети, дубинки, электрический ток.

Оглядевшись ещё раз, девушка медленно и осторожно улеглась на тонкой подстилке. Тело охватывала тупая боль, свежие раны жгло, как огнём. Сегодня их действительно жгли… Даже лунки на месте зубов, которых она лишилась, снова пульсировали болью.

Но, несмотря на страдание, голова работала чётко. Она пусть не «открытым текстом» сообщила о своей идейной принадлежности, но ясно дала это понять. Этого не скрыть, она и не собиралась. Нет, за это Стелле не стыдно. Как не стыдно за слёзы, пролитые под пыткой – рефлекторные, не поддающиеся контролю. Эту слабость она пока не может, но должна простить самой себе – пусть стыдятся, если смогут, те, кто день за днём терзает её. Те, кто делает такое, о чём и подумать бывает мерзко, с девушками вроде Стеллы. Были и другие арестованные – она не сомневалась в этом. Но на осторожный стук в стены камеры ответа не было. Может быть, её специально держали в изоляции, чтобы усталость и гибельное чувство безысходности сломали броню убеждений. Нет, не дождутся. У неё хватит сил. Она хочет жить и будет стремиться выжить, вырваться на свободу. Снова увидеть небо вместо нависающего над головой, как в склепе, мрачного потолка.

***
Собственно, знала Стелла не так уж и много. Всего-то четырёх человек из своего звена. Но кто-то из этих четырёх знал больше. И как она могла бы жить, зная, что одними её словами люди, с которыми они рука об руку, плечом к плечу жили и боролись за то, во что верили – обречены на муки, притом худшие, чем выпали ей? Худшие, потому что у неё есть надежда, а для них каждая минута будет отравлена ядом её измены, ядом сознания, что одна из них была всё это время не тем, чем её считали.

Какое простое, короткое слово – да! Как легко, кажется, произнести его. Да, я буду отвечать. Да, я скажу то, что вам нужно. Да… И какое огромное, безмерное значение стоит за ним! Да – избавление от боли. Да – комфортные условия, тепло и пища. Жизнь, но жизнь, лишённая прежнего смысла, лишённая света, лишённая цели. Эгоистичная, животная жизнь. Хуже, чем у животных. Нужна ли ей такая? Готова ли она произнести это простое слово – да, и за него купить эту замену, эту иллюзию жизни?

Сухие искусанные губы медленно размыкаются, воздух с шелестом проходит сквозь них – вдох – и слова уже готовы сорваться, слова, которых так ждут эти, собравшиеся вокруг неё. Она так долго молчала, получится ли сказать это? Не подведёт ли голос? Взглядом она находит офицера, руководившего допросом, впивается глазами в его ждущее, самодовольное лицо, и прямо в это лицо летят слова.

– Нет! Я ничего не скажу.

***
– Может быть, у неё нет болевой чувствительности?
Шеф политической полиции разглядывал подчинённого, только что уверявшего его, что – со всем арсеналом методов принуждения – он не может получить информацию от какой-то девчонки.

Офицеру вдруг захотелось втянуть голову в плечи. Он вспомнил то, что видел своими глазами: обмороки Стеллы, два или три – на пике страданий. Её слёзы, злые, неконтролируемые слёзы, и как он одёрнул агента, глумившегося над ней за это.

– Плачет, смотрите, – хихикнул агент, и щёки девушки покраснели.
– Это рефлекс, его не сдержать. Попал бы сам в это кресло, тоже заплакал бы. Забыл, что этот метод тестировали на наших добровольцах? Думаешь, хоть один выдержал дольше, чем она? – и, отодвинув растерявшегося агента, наклонился к девушке.

– Ты сильная, – вырвалось у него. – Держалась неплохо, дольше других. Но всему есть предел. Надо остановиться. Если ты меня послушаешься, тебе сделают укол, который уберёт боль. Хватит мучиться. Скажи мне правду. Выдай мне остальных…

Стелла сделала движение, будто желая плюнуть в него, но слюны в пересохшем рту не было. Тогда она, напрягая связанные руки, приподнялась в кресле и коротко, яростно бросила:
– Никогда!

***
– Задумались? Так что там насчёт чувствительности?
– Не в этом дело. – Офицер морщился от того, что приходилось возражать старшему по званию, но он не мог иначе. – Она всё чувствует. Но держится при этом… Она как каменная. Это невероятно.
– Значит, она из породы фанатиков. Таких, которые готовы вытерпеть что угодно ради своих идеалов. Достаточно поколебать их веру – и они ломаются, бесповоротно.
– Поколебать? Боюсь, в этом случае такое невозможно. Только не с ней. И ещё этот взгляд… Она не то чтобы ненавидит. Она смотрит так, будто знает, когда и как я умру.
– Выколите ей глаза, если вам это мешает.

При последних словах офицер невольно передёрнул плечами, мысленно удивившись, как легко это было сказано. Он представил себе глаза Стеллы, этот удивительный цвет. Они темнели, как штормовое небо, если девушка была в гневе. Но никогда – от боли.

– Это… это излишне.
– Вы, кажется, начали ей сочувствовать? Такое бывает. Но сочувствие может дорого вам обойтись. В нашем деле жалость неуместна, запомните… Возвращайтесь на службу. И если не заставите вашу девчонку говорить, заставьте её по крайней мере кричать от боли.

***
Офицер вошёл в камеру, запер за собой дверь-решётку. Сидевшая на полу Стелла подняла голову, но не двинулась с места. Расположиться было негде, и он присел на край скамьи, на которую бросали Стеллу для избиений. Заложив ногу на ногу, достал пистолет и навёл на девушку.
– Встань, подойди.

Стелла медленно поднялась и сделала шаг к нему. Тусклый отблеск металла в руке врага приковывал её взгляд.

– Я не позволю, – медленно проговорил офицер, точно слова с трудом давались ему, – не позволю жалости разрушить мою карьеру. Я просто пристрелю тебя, тварь, и всё.
– Жалость? – переспросила девушка, осторожно приближаясь, – Мне не нужно жалости.
– Не веришь? – вытянув руку, он легонько задел грудь Стеллы дулом пистолета.
– Верю. Давай, стреляй. На твоём месте я сделала бы то же самое.
Дуло пистолета опустилось ниже и уткнулось в живот пленницы.
– Так ты и смерти не боишься?
– Ты боишься моей смерти больше, чем я.

Офицер убрал пистолет и хлопнул ладонью по скамье рядом с собой.
– Сядь! А ты права, чертовка. Я боюсь, ужасно боюсь. Боюсь, что таких как ты будет великое множество. Мы все этого боимся. Тогда – всё проиграно…

Девушка села рядом с ним, чтобы быть ближе к оружию. В дыхании врага она почувствовала запах алкоголя – значит, и у этого не выдерживают нервы.
Офицер говорил будто сам с собой, не замечая её. И вдруг почувствовал Стеллу рядом, взглянул на неё и мрачно усмехнулся.

– Я должен заставить тебя кричать от боли. Это приказ, поняла? Но ты ведь не будешь, я знаю. Ты хочешь стать мученицей… И ты ничего не боишься, так?
– Отчего же? Каждый человек чего-то боится. И я – не исключение.

Стелла была совсем близко. Офицер будто ничего не замечал, занятый своими рассуждениями.
– Ты снова права, тварь. Кругом права. Тогда скажи мне… Чего боишься ты?

Девушка странно взглянула на него. Резко поднявшись на ноги, она недрогнувшей рукой прицелилась в лицо врага из его собственного пистолета и ответила:
– Стать предателем.

09.03.2025