Кондор

Он хорошо не помнил, как началась эта ночь. Днём он, как все горожане, с нетерпением ожидал вечера, надеясь, что удушливая дневная жара спадёт. Но вечер пришёл такой же жаркий и влажный, в неподвижном воздухе чувствовался запах электричества – предвестник близившейся грозы. Едва стемнело, он оказался у дверей бара, сверкавшего огнями посреди тёмных рабочих кварталов.

Целыми днями он работал на автомобильной заправке: шлёпая сандалиями по раскалённому асфальту, заливал в горячие внутренности подъезжавших машин галлоны бензина, тоже казавшегося ему горячим и густым как кровь. И что плохого, в конце концов, в том, что он зашёл в бар после работы? Что, чёрт возьми, такого могло произойти?

В баре было тесно и душно – множество мужчин пришли сюда, спасаясь от вечерней жары. Напрасно – прохлады не было и здесь. Старый засаленный вентилятор под потолком лениво шевелил лопастями, тяжело раздвигая пласты раскалённого воздуха. Тела собравшихся сами источали жар.

Протолкавшись к стойке, он заказал себе кружку пива, потом другую. Дальше к нему прилипла какая-то девчонка в платье таком коротком, что едва прикрывало ягодицы, и такого пронзительно-розового цвета, что при одном взгляде на него ломило глаза. Люди вокруг говорили о чём-то, все враз – ничего не понять, и музыка назойливо лезла в уши и стучала в них, как большое сердце. Должно быть, виновата жара – не иначе, он перегрелся на солнце, потому что сознание затуманилось и происходящее вокруг доходило до мозга с большой задержкой. Сам не понимая как, он очутился в углу за шатким столиком, поверхность которого была залита засохшим пивом, и на коленях у него сидела девчонка – он чувствовал жар её мягкого тела – и тянула через соломинку какой-то коктейль такого же ядовитого цвета, как её платье.
На стуле напротив устроился какой-то тип, похожий на его старого друга – или то и был его друг, Рикардо, с которым они не виделись лет десять, точно, лет десять – и выпивка стала крепче, и жара то отступала, то удушливым облаком наваливалась опять. Этот тип, сидевший напротив, говорил о чём-то, но сквозь грохот музыки и шум голосов почти ничего не удавалось расслышать. Что же он такое говорит? Что-то об охоте? Да, об охоте на кондора. В жизни бы не подумал, что на этих огромных – размах крыльев три метра, вес до пятнадцати килограммов – хищных птиц кто-то захочет охотиться! Девчонка прижалась ещё теснее и прощебетала что-то такое на ухо – что-то о том, как она никогда не видела кондора близко и не была на охоте, и он, хотя и сам ни разу в своей жизни не охотился, уже рад был пообещать ей показать кондора – «настоящего, детка, самого прекрасного кондора для тебя!». Она заливисто смеялась, и всё казалось таким хорошим, и этот – Рикардо? – сидя напротив, наверняка весь мокрый от пота в своём европейском костюме, подливал ему в рюмку. Потом выпивка взяла своё, пиво попросилось наружу, и он встал, с трудом оторвав от себя девчонку, и пошёл к выходу, покачиваясь и широко шагая, как моряк, застигнутый бурей на палубе.

На улице было совершенно темно, в застывшем воздухе отчётливо слышался запах приближающейся грозы. Когда он, сделав за углом свои дела и застегнув брюки, повернулся ко входу, за спиной послышались шаги. В тот же момент крепкие руки подхватили его и поволокли куда-то так ловко, что он не успел ничего сделать. Всё качалось перед глазами, ноги заплетались, он высвободил одну руку и ударил куда-то в темноту – но сейчас же на голову ему обрушилась дубинка и, потерявшего сознание, его грубо закинули в тёмный неприметный автомобиль.

Очнулся он уже совсем в другом месте. Здесь было так же душно, как и на улице, и пахло чем-то кислым, грязным, тошнотворным. Он сидел, опираясь спиной о шершавую стену и чувствовал под собой жёсткую деревянную лавку. Мучительно болела голова, мешая сообразить хоть что-то. От выпитого на голодный желудок спиртного – он не помнил, чтобы ел в баре, а днём времени для обеда не нашлось – во рту стоял мерзкий вкус, почему-то напоминавший ему запах раскалённой солнцем резины.

Осторожно приоткрыв глаза, он увидел грязно-серые стены, грязный заплёванный пол под ногами. Увидел решётку, по другую сторону которой стоял жёлтый деревянный стол самого обшарпанного вида. Над столом вяло крутился вентилятор, но ни дуновения не долетало до скамьи за решёткой. В самом дальнем углу, под лавкой, он разглядел кучку засохшей блевотины, которую венчала чья-то искусственная челюсть.
Итак, он в полиции. Что же случилось? Он не мог вспомнить. События этой ночи колесом крутились в голове и путались. Каждое движение отдавалось болью в голове, во рту пересохло. Что такое он мог натворить? Если бы перестала так болеть голова… Он закрыл глаза, потому что даже тусклый свет полицейского участка резал их, и принялся ждать.

Через какое-то время поблизости раздались шаги, и глаза он открыл, ощущая, как слипаются веки. Полицейский, старательно пряча зевоту, отпер решётку и велел подойти к столу.

Он подошёл и увидел офицера, изнывавшего от жары и нехватки сна. Прядь волос прилипла к его влажному лбу, форменная серая рубашка потемнела от пота. Глаза, поднятые на задержанного, выражали сонную скуку. Взгляд был пустым.
– Сядьте. Фамилия?
– Гонсалес. Диего. – чёрт, как болит голова! Он сел на такую же жёсткую ободранную лавку.
– Род занятий?
– Работаю на бензоколонке.
– Адрес?
Он назвал правильно. Офицер медленно, лениво записывал. В участке царила мёртвая тишина. Должно быть, середина ночи.
– Часто бываете в том баре?
– Ну… Нет, время от времени. Захожу пропустить стаканчик. Послушайте, сеньор офицер… – голова просто раскалывается. Не надо было ему столько пить. Вообще не надо было заходить в этот чёртов бар, пошёл бы сразу домой. Ведь с утра на работу… – Послушайте, я плохо помню, что делал в баре. Если я что-то натворил…
– Где кондор?
Диего даже не сразу понял, что это вопрос ему. Но полицейский офицер разом сбросил с себя дремоту. Карие глаза смотрели ясно и будто вцепились в лицо задержанного.
– А? Что вы говорите?
– Где кондор, Гонсалес?
– Не понимаю. Какой ещё кондор, о чём вы? Сеньор офицер, не скрою, я выпил лишнего. У меня так болит голова… Если не трудно, подождите немного. Мне надо собраться с мыслями…
Диего сжал виски и почувствовал, как под левой ладонью напряжённо пульсирует вена. Боль, казалось ему, отступила – но через мгновение вернулась опять.
– Хорошо. Соберитесь со своими мыслями. Увести!

Полицейский, уже не скрываясь, зевал во весь рот, пока вёл его по коридору. Каждый шаг отдавался болью в висках, ноги никак не хотели идти, будто свинцовые. У него были сигареты… Диего пошарил в карманах, но не нашёл ничего. Бумажник, начатая пачка сигарет, ключ от дома и носовой платок – всё исчезло.
– Послушайте, приятель, – осторожно обратился он к полицейскому, – Я, кажется, посеял бумажник. И сигареты тоже. Не найдётся ли у вас…
– Утром, всё утром. Сейчас не положено.
Полицейский остановил Гонсалеса и приказал ему смотреть в стену, пока сам возился с большим навесным замком.

Что ж, не так уж и плохо. В камере он поспит до утра. Протрезвеет. А утром разберётся, что к чему. Его отпустят. А сейчас главное – он сможет поспать…
Но спать было невозможно. Камера, куда привели Диего, оказалась набита самым разным народом. Он остановился у двери и заморгал в растерянности, будто попал на свет. Множество мужчин сидели на двухъярусных нарах и на лавках вдоль стен. Было душно и в первую минуту Диего испугался, что ему не хватает воздуха. Пахло потом, грязью, дешевым куревом и чем-то ещё более тошнотворным, чем смесь предыдущих запахов. Голова разболелась снова.

– Эй, друг! – приветливо окликнул кто-то. – Иди, здесь найдётся для тебя место.
Диего осторожно подошёл. Этого человека он совершенно точно не знал. Довольно молодой парень, мелкий и жирный. Толстым он не был – именно жирным: кожа лоснилась, волосы блестели, намазанные косметическим маслом, похотливо поблёскивали маленькие глазки. Человек этот не был похож на крысу, но во всей его повадке чувствовалось что-то крысиное. Или нет – Диего понял, кто перед ним: ласка, вставшая на задние лапы, чтобы ловко перегрызть горло курице. Человечек подвинулся, давая ему место на нарах, и протянул руку.
– Садись, приятель. За что тебя арестовали?
– Я ничего не понимаю. Не знаю…
– Ты не знаешь, за что арестован? – в голосе человека-ласки слышалось недоверие. – А зовут тебя как? Где ты жил? Где тебя арестовали?
– Слушай, приятель. У меня отчаянно болит голова, и я сам толком не пойму, на каком я свете. Давай погоди с вопросами, у меня только что полицейский спрашивал какую-то чушь.
– Какую же чушь? Про кондора? – в голосе ласки слышалось нетерпение.
Диего уже открыл рот, чтобы достойно ответить, где он видел всех на свете кондоров и прочих пернатых, как вдруг заметил, что сидящий напротив арестант подмигнул ему и мотнул головой, подзывая к себе. Диего оставил человека-ласку и подошёл.

Этот задержанный выглядел как полная противоположность человеку-ласке. Даже сидя он казался высоким и был так худ, что одежда висела на нём, как на палке. Лицо, обтянутое тёмной от загара кожей, тем не менее располагало к себе – в нём была какая-то надёжность и сила. Едва ли он был намного старше Диего, но виски уже покрывала седина. Чёрные глаза смотрели прямо и честно.
– Будь осторожен, товарищ, – шёпотом сказал ему арестант. – Это полицейский провокатор, его специально подсадили к нам. Не говори ему ничего, он тебя выдаст. – И уже громко произнёс, - Садись лучше сюда, у меня здесь места побольше!

Диего опустился на лавку и прикрыл глаза. Он не понимал, что происходит и чего хотят от него все эти люди. Прежде он не слышал такого слова – провокатор, но человек с повадками ласки ему совсем не понравился. А этот, высокий, наоборот – внушал доверие, и будто Диего давным-давно знал его. Кто они все такие и что делают здесь, почему ночуют в полиции? И полицейские, чего им всем дался кондор? Поди найди, где он. Летает себе по всему свету, вольная птица. И тот, в баре, говорил про кондора. Охотиться он собрался, как же. И никакой это не Рикардо, просто похож. И зачем он только напился, да ещё в такую жару?

Диего провёл ладонями по лицу, но легче не стало. Теперь ему хотелось пить. Хотелось сунуть голову под струю холодной воды и постоять так. Может, тогда он начнёт соображать получше…

– Мне бы умыться, – нерешительно сказал он. Словно в ответ на эти слова, заскрежетал замок и в отворившуюся дверь протиснулись двое полицейских, волоча кого-то третьего. Сосед Диего по лавке встал и помог другим принять у полицейских бесчувственное тело. Человека уложили прямо на пол. Был он молодой или старый и как выглядел, понять было нельзя – лицо представляло собой сплошную кровавую корку. Разорванная рубаха обнажала впалую грудь, изукрашенную чёрными пятнами, похожими на сильные ожоги. Человек трудно, хрипло дышал приоткрытым ртом.
– Видел, как здесь умывают? – спросил Диего сосед. – Кровью…

Дверь камеры снова приоткрылась.
– Гонсалес Диего! – выкрикнул полицейский.
– Я…
Сосед порывисто сжал руку Гонсалеса и горячо шепнул:
– Держись, товарищ!

Диего не успел ответить, как уже снова оказался в коридоре, а потом – перед тем же сонным офицером. Его глаза опять ничего не выражали, а весь вид говорил, что ему осточертела рутина службы, осточертело сидеть здесь в такую жару и возиться с бумажками. Голос был бесцветным и скучным.
– Ну, Гонсалес? Вспомнил, где кондор?
– Я не понимаю, о чём вы, сеньор офицер. Действительно не понимаю…
Не поднимая глаз, офицер коротко, невыразительно бросил:
– Расстрелять.

Полицейский сразу положил руку на плечо Гонсалеса. Тот чувствовал лишь, как бьётся боль в голове, как пот стекает под рубашкой да усиливается жажда.
Вновь шагая по коридору, он ничего не думал. Не думал о коротком приказе, прозвучавшем только что, и о том, что это приказ. Не обратил внимания, что вместо одного полицейского за ним идут двое. Диего вспоминал два слова, брошенные ему соседом по камере, и эти, прежде никогда не слыханные слова – «держись, товарищ» – ласкали ему сердце каким-то незнакомым доселе чувством. Будто встретил он давно потерянных братьев, которых уже и не чаял когда-нибудь увидеть. Вот жил он, работал и не понимал, что чего-то в его жизни не хватает – а теперь от двух этих слов будто что-то сдвинулось внутри, и почувствовал – вот этого-то и не хватало, этого чувства молчаливой, сосредоточенной общности, какая связывала между собой этих, может, едва знакомых друг другу людей, а теперь будто распространилась и на него, Диего Гонсалеса, скромного работягу. Наверное, его ведут назад в камеру. Тогда он постарается, очень постарается рассказать, какие чувства, какие мысли вызвали эти слова в его голове, и обязательно узнает имя этого худого человека, и того, которого принесли, и остальных. Он спросит, кто они такие, и эти люди объяснят ему, научат его.

Коридор казался бесконечным, и они всё шли в полутьме непонятно куда. Почувствовав неотложную необходимость, Гонсалес сказал полицейским:
– Ребята, мне бы в сортир…
Те ничего не сказали – им тоже осточертела рутина службы. День за днём, ночь за ночью ходи вот так…

Его вывели во двор, освещённый одиноким фонарём. Где-то вдалеке прогремел гром, и налетевший порыв ветра принёс свежий запах близкого дождя. Диего увидел впереди дощатую будку и, успокоенный, зашагал к ней. Он не оглядывался.
Он упал, не издав ни крика, ни стона, ничего не успев сказать. Да и что он сказал бы? Ведь он не был политиком и не умел произносить речи. Что он сказал бы, если всё, случившееся этой ночью, было для него сплошным совпадением? Если всё случившееся было только «рутиной службы»?
Он упал лицом вперёд, сражённый прицельным выстрелом, и кровь, которой было совсем немного, сейчас же впиталась в горячую землю.

***
Два года спустя, после победы революции, его разложившиеся останки откопали энтузиасты новой народной власти. И, поскольку откопали его на заднем дворе бывшего полицейского участка, рядом с отхожим местом, а в черепе его застряла пуля полицейского калибра – останки его вместе с известными и безымянными телами и костями других, найденных подобным образом, перезахоронили на центральной городской площади. Их всех похоронили в братской могиле и поставили сверху обелиск из прохладного белого мрамора, и на нём – ни слова, только высечен контур пятиконечной звезды и по сторонам от неё – огромные распахнутые крылья, как символ Кондора – птицы, чьё имя взял себе, находясь в подполье, великий вождь угнетённых.

Так Диего Гонсалес стал одним из мучеников революции, хотя при жизни ни о мученичестве своём, ни о причинах революции, ни о самом её существовании не имел ни малейшего понятия.

21.03.2025