Сборник - провинция

***

Исчезнут –– мир, душа и тело.
Всё прекратится — сон и явь.
Ничто не сохранится целым.
Спастись ... намеренье оставь.
В той бездне нет ни основанья,
ни дна, ни волн, ни берегов.
В ней сокровенное познанье
объединит — друзей, врагов.
И Бог приходит от молчания, 
для милосердного прощения.   
И от триумфа до отчаянья
всё обретает суть Значения.


Уличный ноктюрн

Камаз гремит, как выстрел из ружья.
Красавица спешит и строит глазки.
Цыганка бродит в поисках "рыжья"...
А де-пе-эсник чёркает в бумажке.   
Вот гражданин, понурившись, стоит — 
и ощущает всю свою никчемность.      
Весь мир в мозаику сознанием разбит,   
в статичных позах — жизни манекенность.
Алкаш, когда-то бывший скрипачом
(познавший радость сытости и неги),
благоухает мускусной мочой
и просит у людей на водку деньги.
А солнце чопорное в зеркале витрин
всю безнадёгу спешки отражает.
Проводит кто-то жизнь за картой вин,
а кто-то пьёт с утра за гаражами.
Предусмотрительно узоры вплетены         
в те лабиринты снов из чёрных комнат...
Ключи от них — с той стороны луны,
где тоже мир, но нас уже не помнит.


Приобретение

Бог может тебя потерять, не теряя.
Бог может тебя отпустить на пути.
Ты можешь пропасть — в тот же миг обретая.
И в близости дна — Он даст силы идти.
Идти и нести, прозябать, но, сгорая,
всю душу твою — своим светом облечь.
И в пламени Воли, в преддверии рая
плоть миру оставив, в ладонь Его лечь.


Бомж

В нашем подвале бомж жил,
угрюмый, с рябою рожей.
Не по воле своей бомжил,
а, вероятно, по Божьей.
Никто с ним не говорил,
и он с одиночеством свыкся.
Жаль душу списали в утиль,   
а он всех жалел и молился.
Часто, живя во лжи,
по одному и в сумме —
для Мира мы все бомжи…
А, бомж из подвала — умер…

***

Всё вроде надёжно — работа и деньги,
здоровье, друзья и анализы крови.
Роднее и ближе «Евгений Онегин»,
чем аполлинеровские «Алкоголи».
Все, кажется, рядом, но время не медлит,
уходит, мигая последним вагоном.
Разлука и смерть с мутным привкусом меди
как два фонаря на безлюдном перроне…

***
Родной жилмассив, привокзальная площадь,
напротив сберкассы шумит гастроном.
Мне сердце тягучей тоскою полощет
знакомый стоп-кадр — все стоят за вином.
Привычное счастье — родные пол-литра
("портвейн" — если туго с деньгами пока),
а ниже читаю бегущие титры:
«не дрогнет нальющего друга рука».
Хмельные и юные, с общей судьбою,
а бедностью разной — житейский вопрос;
одеты родимой советской джинсою —
до «Лэвис» и «Вранглер» Союз не дорос.
Любили «Pink Floyd» и хипповую стрижку,
широкие брюки, Высоцкого бас.
Такие реально смешные мальчишки,
мечтали, чтоб Родина помнила нас.
Вот летний фонтан, а за ним палисадник,
сидим на скамейке в дымке сигарет.
Душа нараспашку: «налей-ка, начальник!», —
кричали и пили студент и поэт.
Я вас потерял — бесприютные лица,
избавился вроде от тяжких оков,
но чуткая память не хочет, боится
остаться без вас, дорогих дураков.


Неприметность

Никогда не спеши —
соответствуй моменту,
цельной сути души,
а не только фрагменту.
Ведь судьбы завиток —
словно девичий локон.
Счастья сладкий глоток —
обнажившийся локоть. 
Даже митрополит
в ночь на Пасху заплачет.
Установлен лимит
на успех и удачу.
А любовь — лишь итог
легковесный, как пепел.
Но, по-моему, Бог
нас почти не заметил. 


 ***
 Улица, дом, забор.
 Счастье ценой потерь.
 Криком закончим спор,
 пощёчиной хлопнет дверь.

 Заново путь начать,
 преодолев покой?
 Жизнь, как рука от плеча
 к пальцам течёт рекой.

 Слезы, кофе, коньяк.
 Моцарт, Шагал, Басё.
 Кто же из круга зевак
 выведет нас и спасёт?!


***
Начинается мысль с атаки,
как симфония или стих.
Разгадать бы тайные знаки
в ней исканий и снов моих.

И уже окончание боя               
не медь возвестит, а жесть.
И там, где в постели двое, 
место ревности тоже есть. 


***
Мир обмельчал до пустоты,
а я причастен к немолчанью.
И в этом море немоты
стук сердца — метроном звучанья.
И в этой полной темноте —
я, как упавший божий волос.
На чистом скомканном листе            
ищу и обретаю голос.


***
Тревожно отражается от окон
нечёткий лик случайного лица.
Мир сам в себе, как гусеницы кокон,
был извлечён для красного словца.
Взмах бабочки, которая, порхая,       
меняет сна и неба глубину.
Наверно и проснувшись, не узнаю —
я сплю ещё или уже живу.


К Тебе

Иду к Тебе за чистою любовью.
Ты напои бальзамом наивысшим,
чтоб каждый день, пронизывая новью,
звучал Твой голос сверх того, что слышу.

Закрой глаза невидимой ладонью
и защити от зла поползновений.
Мы для Тебя, привыкшему к раздолью,
одна секунда в череде мгновений.


***
Я вас любил — мне с вами повезло.
Я вас хотел, но сердца очерствелость
мешала плыть… сломав любви весло,
мы отдалились, но осталась ревность.

Я в тишине ночей, где сон был так богат, 
а теплота друг друга так приятна,
стал нежностью украдкой вороват         
и в память снов сложил невероятно
 
Да я скажу - мне с вами повезло:
я был надолго вами очарован.   
И вас любил - увы, себе назло…         
И сам собою глупо обворован.


 Замысел

Да, женщину пленить десятком броских слов,   
ей смысл которых не всегда понятен,
совсем не трудно, — замысел суров,
но, так божественно приятен.      
Циничность изощрённого ума
обогатит зачитанную повесть.
И если лжи она доверилась сама —
то пусть её саму и гложет совесть.


Вино не высшего сорта

Я очень кстати встретил вас вчера!
Вы утверждали: выше плоти разум!
И всё ж со мной остались до утра,
да и потом ушли совсем не сразу.

На вешалке безмолвное пальто —
вполоборота, с рукавом в кармане —
как будто намекало мне на то,
что я опять обжегся на обмане.
 
И, несмотря на весь ваш внешний шарм,
вы оказались пресной и несвежей.
А ваших мыслей потускневший жар
томил тоской и неуклюже нежил.

Что опыт мне подскажет из глубин,
каких соблазнов соберу подарки? —
Вы были в карте благородных вин,
но оказались в кратком списке сладких. 


Провинция

Провинция. Суббота. Тишина.
Лишь ряд торговый гомонит и бредит.
И солнце мутное, томясь в плену у сна,
сквозь сито полдня безмятежность цедит.
 
Усталость теплая касается ресниц,
и небо опускается до кровель.
И неподвижность в очертаньях лиц
напоминает на монете профиль.
 
И я под каплями прохладного дождя
подбрасываю вверх монетку грустно.
Пусть отражает — солнце, ввысь летя,
пока в душе и пасмурно и тускло.

И это времени и действа тождество,
почти обман или не откровенность.
И света и металла торжество
всей суеты подчёркивает бренность.

Так отражает ординарность дня
чередованье серебра и тени,
две стороны судьбы соединя
непреходящей ценностью мгновений.


Морозное окно
 
Морозное окно. На букву «о» продышка.
Оконный снежный лёд жжёт мягкость детских губ.
Я болен. У окна. Мне восемь лет — мальчишка.
Ребята за окном с санями молча ждут.
Я грустен, потому что, вот — температура,
и клюшка в уголке соскучилась одна.
Такое у меня здоровье и структура,
приказано лежать, иначе — всё, хана.
На зеркале окна, где иней серебрится,
рисую корабли обкусанным ногтём.
Что ж этот нудный час так бесконечно длится,
и сердце мне томит безжалостным нытьём.
Я брошу всё к чертям, хоть огорчится мама,
и, клюшку прихватив, отправлюсь на каток.
Что мне коварный грипп или бронхита драма?
Их триумфальный час безжалостно истек.
Теперь мне много лет, забыта лихорадка,
нет снега на окне, как нет его вдали.
Привычно скучен быт, и жизнь идёт украдкой,
и клюшка в уголке состарилась в пыли.
Но этот уголок — зимою детства светел!
Среди моих цепей — он лучшее звено!
Меня не победит уют домашних кресел.
Я убегу туда — в ту зиму — всё равно!


Прощание

Ты уходила не спеша,
  скользя рукою по перилам,               
И медлила, — я чуть дыша,
  смотрел, как счастье уходило.
Плеча брезгливый поворот,               
  во взгляде горечь укоризны, 
Решительно был сжатый рот,
  по-детски пухлый и капризный.
Любви твоей случайный дар
  достиг возможного предела.
Ты уходила навсегда —
  и всё печально постарело.               
Последний лестничный пролёт…
  чуть слышный вздох… и отреченье.
Ну, вот и всё… отпущен плот…
 …куда ж несёт меня теченье?
Да ты исчезла в никуда,
  Теряясь, погрузилась в вечность.
И всё. Теперь ты лишь звезда…
  в Пути, что называют Млечным.


Занавес

Как плата за плаху нам чувственность ценна,
а тело всего лишь любви инструмент.
Доиграна пьеса, озвучена сцена,
и занавес падает в нужный момент.

Так сладко противны чуть пьяные губы,
слова ублажают, но в сути их ложь.
Их яд, словно тайный подарок Гекубы.
Финал неизбежен — чью душу возьмёшь?

Что это за рваная рана на теле?
А, это приколотый к сердцу значок:
«боец, победивший в постельной дуэли»
и сам побеждён, и дуэль не в зачёт.

И шепчут устало поблекшие губы,
касаясь дыханьем щеки и плеча:
«ты мне окажи, если сможешь, услугу —
сыграй до конца свою роль палача».


Апрель

Мы в школу мчались — я и друг апрель,
из коммуналки, схожей с казематом…
А на каникулах потрёпанный портфель
я заменил по моде «дипломатом».
Стоял мой стол за шкафом у окна,
он шаток был и даже локтям тесен.
А за окном латунная луна
руководила хором звёздных песен.
Тот белый лист я помню до сих пор —
он чистым был, как первый день Творенья,
и я на нём, как самоприговор,
впервые написал стихотворенье…
Унылый дом и лестница грязна —
как мне хотелось убежать из ада.
Ведь даже в бедности, когда душа ясна,
она любви, как милостыне, рада.
Но развалился модный дипломат,
он оказался местного пошива.
И до сих пор в душе стихи звучат;
Весна, апрель, — и белый лист как диво!


Нежность

Она в меня влюбилась под дождём,
промокший свитер согревал едва ли…
Чуть-чуть дрожала, — милая, идём
перестоим в подъезде. Мир в деталях:

кот мерзкий замурлыкал на окне;
я обнял плечи, телом согревая;
корявый мат на крашеной стене;
увы, здесь галерея и пивная.

Заходим в дом, - опять заплёван пол;
запах гниения на лестничной площадке.
Пустых бутылок битый частокол,      
и пьян сосед – ну вроде «всё в порядке».

Вошли в квартиру – стало грустно там,
мирских теней таинственная сила
всё рассовала в душах по углам,
и по шкафам пылиться расселила.

Такая теснота в пространстве стен
рукам никак не развернуться в крылья.
Мы опоздали, мы попали в плен -             
в сюжеты книг, что не сложились былью.

Идём на воздух. Сядем на крыльцо.
- О Господи, так в чём твоя победа?
Ведь наши лица – суть твоё лицо,
и наше бегство - видимость побега.

И в этот миг, когда весь мир во мгле,
когда, казалось, поглотил нас хаос,
всей нежности вдруг не хватило мне
к наивной детскости, что у неё осталась.

Стекали капли счастья по щекам —
дождя ли, слёз — взросления начало.
Легко любилось и мечталось нам
(мы прикоснулись к нашим детским снам),
ведь нота юности ещё не отзвучала.


Настроение

Каждое утро — солнце!
Каждое сердце — песня!
Весенняя невесомость,
над городом серым взвейся!
Я вас научу едва ли
легенды слагать и были,
о рае, где побывали,
когда мы друг друга любили.
Среди городского шума,
соблазна витринных пятен
своей одинокой думой
я вряд ли буду понятен.
Пока я ещё поклонник
беспечно коротких юбок -
поставьте на подоконник
хмельного желания кубок!


Сюита

Наконец-то воздух чистый.
Только ветрен и колюч.
Небо, словно из батиста,
в сердце — веселящий ключ.
Так безоблачно, игристо
танго марта и апреля.
И звучит, звенит монисто,
словно песня менестреля…


Торопливость

Ты забыла две чёрные шпильки
и орнамент волос на подушке.
В спешке кинула «смайлик» с мобилки,
но не мне, а любимой подружке.
Ты стремилась уйти незаметно,
как охотник из тайной засады,
унося с поцелуями в лето
новый опыт и чувственность взгляда.
Ты ушла, дверь закрылась — и что же?
Что осталось — тревога и ревность?
Мне спокойствие нервов дороже,
чем измотанных чувств повседневность.
Мы с тобой два субъекта свободы
среди всей суеты обещаний.
И текут нашей нежности воды
сквозь пещерную ярость желаний.


 Банальность

А, Бог останется один...
и он ничем нам не поможет,
Вселенской лампы Аладдин – 
Он и хозяин, и заложник.
И только воля и судьба
есть настоящая реальность.   
Она сочувствию чужда —      
простая, в общем-то, банальность.


***

Борьба и смерть — в них жизни повседневность.
Вода с вином — мы трезвы иль пьяны?
В любви глупца доверчивость и ревность.
Скажи, мы бредим, или видим сны?
И свет и тьма. И бесконечный атом.
Вселенная — как формулы в мозгу. 
А я хочу пройтись слегка поддатым,
И вываляться радостно в снегу!
Зачем мне знать — конечно ли движение, 
Откроется ль божественная дверь?!
Ведь женщина в танцующем круженьи,   
В сто раз желаннее. Не веришь мне? — Проверь!
 

 Ожидание

А за окном — то синь, то облака.
На потолке танцует тень плафона. 
С привычкой жить смиряешься, пока,
терзаешься молчаньем телефона.

Но, вот звонок и ясный голос твой,
и неожиданная радость и отвага.
Перевернулся мир над головой,
как белый кролик в чёрной шляпе мага. 


Течение

Что больше ценится — любовь или успех?
И что опаснее — раздумье или спешка?
Тяжёл ли жизни первородный грех?               
Нас оскорбляет: зависть ли, насмешка?
Что в этой линии ладони или лба
Таится? — правда или скрытое значенье?
В предвиденьи Всевышнего права,
и мы свободны, как реки теченье.


Не поздно ль?

Мы были влюблены,–не поздно ль жизнь менять?
Дрожащих рук невыносима лживость.
Блуждающих теней небесная тетрадь
в наивной драме точкой завершилась.
Зачем заре наш воспалённый взгляд,
белья и лиц утраченная свежесть?
Тела опустошённостью болят,
саднит, упорно нарастая, нежность.
Мы отвернулись так — «спина к спине»,
словно расколотая громкой ссорой ваза. 
Была желанною — чужою стала мне,
такою близкой и далёкой сразу.
Почти палач, весёлый солнца луч
желтеющие зубы в стену скалит.
Он так разорван, скомкан и текуч,
и призрак дня мою тоску зеркалит. 


 Сиротство
 
Во рту горчит имбирный вкус,
и лунной пенкой чашка кофе
влечёт соблазном, как Эльбрус
мнёт альпиниста падший профиль.
Сияет жёлтый — «ля мажор»,
и воздух пористый и колкий,
как пьяный, лезет на рожон,
разбив сознанье на осколки.
Сигналит угнанный «Пэжо»
хозяину на век разлуки:
судьбы своей он дирижёр,
сбежал от снов гаражной скуки.
Бродячий пёс облил киоск,
квартальный радиус отметив.
Его живот уныл и плоск,
и волочится кончик цепи.
Все движутся, как в полусне,
как куклы камерных мультфильмов.
Сиротство тела по весне
обескураживает стильно.
Я, разомлев, свалился на -
батут всемирного бессилья.
Опять бесстыдница весна
мои пообкусала крылья.


Туман

 «И в сердце растрава,
 и дождик с утра…»
 Верлен

Немного пасмурно — и стелется туман,
в окне плывёт твой пасторальный профиль.
И кораблями кажутся дома.
Ты не звонишь. И остывает кофе.
Когда в крови закончится озон,
то не заметить взгляд уже не сможет
на подоконнике забытый жёлтый зонт,
что со строкой Верлена странно схожий.
Да, лучше так — ты первой не звони!
Один из нас другого не обманет.
И пусть окно твой образ сохранит,
а день — тоску, что прячется в тумане.


С-мс-ка

Ты мне послала шорох,
почти что выдыханье.
На вдохе — лёгкий морок,
на выдохе — страдание.
Полу-прикосновение,
почти тепло руки.
На выдохе — сближение,
на вдохе — далеки.
Ты мне послала издали —
и я ль тебе не люб? —
то ощущенье искренних,
почти реальных губ.   


Точка замерзания

Ты не ждёшь откровения.
Грусть уже опостылела.
Снисходительность сердца
так герою к лицу.
В наших южных ночах 
ожидания были ли?!
И от мыслей греховных
я, пугаясь, - лечу.
Проскользнуть бы друг к другу
из судьбы в сновидения!
И заполнить пробелы
многословным молчанием.
С каждым днём очевидней
на земле потепление.
Ну, а мы замерзаем —
отчуждённо, отчаянно...


Страдания южного Вертера
 
Мой тихий свист — и вот ты на крыльце:
порывисто приподнятые плечи,
гримаса радости на худеньком лице
и взлёт ресниц, и сбой влюблённой речи.

Тиха под вечер наша сторона,
и я на лавочке, как скульптор или резчик,
ваял гвоздём, плюсуя имена,
чтоб факт любви заметней был и резче.

Витает в воздухе акации настой,
а ты не можешь всё угомониться,
мне на колени кошкой озорной
всё норовишь жеманно укогтиться.
 
Твоя ладонь в моей руке влажна,
нервозность слов с шершавостью лавчонки
почти равняются… Какого я рожна
припал к губам взволнованной девчонки?

Эх, сколько лет биенье мысли той
всё ворошит ушедшие мгновенья —
тогда холодною осеннею порой
распались нас связующие звенья.

Военкомата суетливый двор,
худые мальчики, что вызывали жалость.
Я знаю всё и ставлю не в укор —
ты провожала, только не дождалась.

Я помню: волосы душисты и густы,
а губы так желанию подвластны.
Я иногда шепчу в ночи: «Где ты?»
Но тьма пуста и поиски напрасны.


МАРТОВСКИЙ ДЖАЗ

Я сижу на задней парте
и рисую твой портрет.
Тяжело учиться в марте;
(то ли дело на Монмартре,
с парижанками в азарте
- Модильяни и Лотрек!)

Я послал тебе записку,
намекая на взаимность,
неподверженную риску
межурочную интимность.
Потому на перемене               
по дороге из спортзала
ты мне ножку - от колена!
премиально показала!

Что мне лестницы пролёты,
или школьные дворы -
я отважным самолётом
девичьи бомблю миры.
Да, в искусстве страсти нежной –
я давно не новичок!
Но! в ответ ты мне небрежно
показала язычок.


ПЕРЕУЛОК

Сижу в херсонском переулке,
смотрю на небо – каждый штрих 
мне отдаётся в сердце гулко,
и падает в уютный стих.

Как сыр изъедены карнизы
зубами времени и в них,
мышей летучих строй нанизан
и давит солнце «за двоих».

Дверей рассохшиеся створки,   
а рядом будто бы сидит,
с начала века пьяный дворник,
сердито - «мать твою», бубнит.

Бежит с утра дорожка пыли,
как окончание кино.
И кто нам скажет – что мы были;
когда нас нет уже давно.


СТАРАЯ СКАЗКА

Что происходит в марте?!
Кажется, все влюбились.
Как бегуны на старте
в нежности растворились.

Кто-то бежит по кругу,
кто-то лёг в зелени трав.
Кто-то как приз подругу
мучает приобняв.

Что же глаза и губы
даром весной даны?!
Ядерный взрыв повсюду -
с теми, кто влюблены!

Что происходит в марте?
Да, никакого эксцесса, -
Просто – СТАРАЯ СКАЗКА:
Огниво, Солдат и Принцесса!