Первый поход в Арбай-Хэрэ

                Тогда-аймак в семидесятом, морозы, снег...по ступицы "УраЛа".
                Зима в ноябре. Год 1970-й.


Метель метёт и ветер воет, пурга в отрогах, темнота.
За перевалом где-то Тола, не знал, до времени, пока.
Колонну вёл в Хангай далёкий, из Улан-Батора вёз груз.
Тропой в горах не одинокой ушёл на юг. На мне картуз.
Чутьё меня не обмануло. Маршрут тогда мне был неведом.
Обратно вернулся, за перевал. В загоне овцы, с монголом беседа:
Полвека прошло, помню наш разговор, пометки в моей карманной книжке:
Схемы маршрута, километраж. Сомоны, названия-вам не коврижки

Баянбараат-укрытое место, от ветра спасает стеной старый кряж.
Стемнело, обратно в колонну. Решил ночевать, по степи не плутать.
В машине тепло, и солдатам покойнее, на службе в кабине навытяжку спать.
Охрану назначил, чтоб все были целы. Так в первые сутки отмечен вояж.
На утро заметил уходят на запад столбы телефонные, ориентир.
Построил солдат, проинструктировал. Колонну повёл по целине.
Под вечер в предгорье Хангая, чрез Унжул войско вывел, привал,
К Дарге-голова разрешил нам постой... Солдатам отдельный, но тёплый был зал.

Причина простая, бензин на исходе, заправщика нет, мне-за топливом в часть...
Оставил с солдатами двух офицеров, им сутки, другие я дал отдыхать,
А сам в Улан-Батор на старом УраЛе в ночь выехал споро: мне некогда спать.

Узбек-водитель бензовоза, Макуров-опытный солдат.
Не балабол, и не прокурен, во взводе мне не сват, не брат.
Во тьме накатанные тропы, как-будто заячьи следы. В пыли сплошные колеи,
То разойдутся, то сойдутся, в долине кочки и кусты, промоины-сухие русла.
В них глина, лёсс, но нет воды. Родник на сотни вёрст не встретишь.
Один я помню под скалой, он род обычного колодца, в него нырнул бычок шальной.
Да хорошо, что неглубок, вода была в жару студёной. Бычок не захлебнулся оный,
Пришлось вытаскивать, мудрёно, спасителей я вёл отряд. Колонне видно был он рад.

Монголия страна чудес, не встретился мне только бес, ночной однажды был мираж:
Стена возникла на пути в долине зимней, в Мандалгоби. Как оказалось, впереди
Табун парил, и от утробы тепло струилось лошадей. Зима, южнее-то теплей,
И потому земля без снега. Днём снег не таял, испарялся, и воздух явно колебался,
И горы в замки превращались, на горизонте был мираж, мне был знаком маршрут,
Ландшафт, но всё равно я удивлялся, пусть дважды только с ним я знался.
 
Вернёмся к первому походу. Тот год был снежным не в пример...   
И в полночь-ветер и метель, ни зги: метёт, в овраг Урал въезжает сходу.
Солдат успел затормозить, и благо скорость небольшая. Сугроб в овраге по капот.
Мотор урчит, я размышляю, и подчинённый мой молчит. Даю команду: задний ход.
УраЛ послушно выезжает. Пурга усилилась, как знать, окрест бело, снег заметает.
Так длилось час, а ветер дует. Заряд с Байкала торжествует, но вот и он вконец
Иссяк. Бурана нет, окрестность озаряет свет: Луна-космический рефлектор.

 Стоим на пашне, виден след в объезд оврага, он выводит, на перевал,
За ним сомон, и радость на сердце приходит. Посёлок ещё крепко спит.
Рулим, котельная дымит, и не до сна там кочегару. Как помнится уже четыре,
Вдоль Толы, строго на восток в столицу древнюю монголов въезжаем, вновь в душе
Восторг. Уже заря, мороз под сорок, до части километров семь, так ночь прошла.
В далёком прошлом Я рисковал, не знал зачем? Был молод, в двадцать пять отважен,
Была мне служба по плечу, о чём пишу, не умолчу, что всяко было, прямо скажем.
Физически в ту пору слажен, да было горе от ума, не совладал мной сатана.
Дал Бог до старости дожить, и все напасти пережить!

Да, вспомнил скоро про картуз. Я было ухо отморозил, а ухо налилось в пельмень,
Под шапкой всё же отошло. Так много времени прошло, и городов, и деревень мне посетить тогда пришлось, и всё ж запомнились сомоны, теплушки и купе-вагоны, и зимы в Гоби, и Саяны. Монголы всё-таки гурманы: солёный чай я с ними пил, а в чае плавал жир бараний. И в час ночной, и утром ранним, в мороз, и в жгучую жару мне это было по нутру. Видать таким я уродился. Мной брат, отец был жив, гордился.
А ухо правое при мне, в ночной пишу я тишине. В казарме старшине фуражку, на голову ему надел, но прежде снял с него я шапку, таков армейский был удел.
Так ухо от мороза спас. Был благодарен старшине, сверхсрочнику, сей Жук благоволил ко мне. С ним рижский помню пил бальзам, однажды в гости им был зван.
По службе, как одна семья, в одной все были мы в обойме. И потому в кровавой бойне- мы настоящие друзья.
Друзья мы были боевые, о том теперь могу сказать. Не ведомо, быть может есть живые, но как и где их повидать? Расстались там, в семидесятых. Меня судьба с Москвой свела. Когда-то я поил горбатых, верблюдов белых, вот дела. Я вспоминаю часто Гоби в жару, в морозы, как сугробе мог в одночасье околеть. Не думал я себя жалеть. Был Родине, присяге верен, тем временем не раз проверен. Вернулся к мирной жизни жив: напасти службы пережив. Мне не с кем больше хлеб делить, афганцев дважды не убить. И тех, кто одолел Чернобыль. Не танцевать мне пасадобль, но жизнь продолжу я любить!

Ноябрь 1970-март 2025 Х.В.