О Переклике и Переболтах 2

Часть 2.

Что я горазд хулиганить (баламутить) – не отказываюсь.
На эту мою блажь можно было бы списать и завороты с «переклячем» (редкие – только два раза) и «переляком» (разов под 40, но далеко не все – в тему).
Чую, что редкому «переклячу» вернул-таки не всё.
Во-первых, ежели его проклёвыванием я обязан тому «судьбовому» Рябоклячу, следовало бы сие чуть заострить. Уже к Переклику.
Рябокляч, будучи одного семени-племени с Рябокінем (конем) и даже того же окраса, но токмо худосочно-доходящим, исполнялся по тому фильму Николаем Олейником.  О последнем факте сам я (без подгляда) вспомнить толком бы и не смог.
Кстати, своим начальным подумом на бондарчуково «За Родину» я-таки снова задолжал нашим украинцам. Там (в «сражающихся») тоже мелькал колоритный хохол (любя!) – Петро. Кашевар (от Владимира Мышкина), которого так щемяще расцеловал Лопахин Шукшина, когда тот, зарываясь в окопчик, поведал о ждущем героев борще.
А в имени и прозвище уже Олейника (настоящего Рябокляча-Росинанта), если чуть ворухнуть, кінь таксама прочитывается.
Люблю украинску мову! Хай, розуміючи, сам и не пробавляюсь. А в пісню – таки могу.

Ой, чий то кінь стоїть
Що сива гривонька?
Сподобалась менi
Сподобалась менi
Тая дівчинонька

Хоть так, хоть под фильм (сериал) Ежи Гофмана «Огнём и мечом» (1999), по Г. Сенкевичу.
А посвятил Ежи свой твор жене – киевлянке Валентине Трахтенберг. В её память (ум. 1998).
Польско-украинское, по истории, завёртывалось неслабо. Не в одну только «хмельнитчину»... Но! – Была и любовь. Я – не о народах.
Как и у нас (беларусаў) – с теми же поляками. Притом, что мы к ним таки поближе-потеплее будем (мабыть, по своей податливости). Особливо по нашему Западу. По родам, да семьям. И поближе мы к полякам (при всех небархатных прищемах-задирках), чем к той же России.
Как всё это по медински-гигински не выкручивай.
История историей (пусть и она в герменевтское «гипер-диалогическое пространство» ещё как залетает), но нас тут больше языковая перекличь занимает. Языковая-моўная.
Кінь-перекинь.
Раз уж в моём «перекляче» без украинского «коня» не обошлось, то уже в сугубо омонимичную блажь «кінь» дразнится с киданием-перекидыванием. А «перекиды» у меня к перекликам-перекличкам-переговорам клеились постоянно. Притом, что «перекид» больше к «переболту» тянется.
Мол, перекинулись, но – не более (не «глыбше» – то ли к «глубине», то ли к «глыбе» – как кажет мой донетчанин) того.
К «переклячу» (худо-бедному, но – с зацепом) клеится «переклянч». Тем более, что и тот, и другой в реале-обиходе не приветствуются.
Так «переклянч» не встречался даже у меня. За что обидно.
Чем он хуже того же «переляка» (в 40 раз)!?
Только тем, что «переляк» всеми признан?! Признан-то он признан, но не в мою же блажь с «перекликанством».
А «переклянч» – всего-то в «клянчанье-кленченье». Разве – с подвеской. В переход-взаимность. В повтор. А то – в превышение. По отношению к обычному «клянчу».
С последним, если всерьёз, у языковедов (а то – языкоблудов) – свои затеси-забобоны.
Приложим из ИЭС (историко-этимологического словаря), не побрезговав длинью.

[КЛЯНЧИТЬ
В истории русского литературного языка нередко происходили слияния омонимов в одно слово. Эти омонимы представляли собою или исконно русские слова или созвучное русское и церковно-славянское слово, или же русское и заимствованное из других языков (ср. сальный и франц. sale) или – реже – совпавшие в русском языке по звучанию два чужих, заимствованных слова. В этом последнем случае оттенок «чужого» слова, отпечаток заимствования, очень быстро и легко стирался, в особенности, когда хотя бы один из этих омонимов проникал в литературный язык через посредство устной народной речи или областных говоров. Правда, случаи такой скрещенной или слитной омонимии очень часто не распознаются этимологическими исследованиями.
Кроме того, иногда очень трудно бывает решить вопрос, что перед нами: или факт слияния омонимов в одно слово, или же случай разновременного существования двух близких по звучанию слов в разных лексических системах или «подсистемах» русского литературного языка. Этимология, по большей части, бывает далека от реальной истории значений слов.
Пожалуй, ближе всего подводят к реальной истории слова этимологические изучения поздних словарных заимствований. Но и тут этимологи не всегда бывают достаточно внимательны к географическим путям движения слова и к его социальным приключениям.
Так, слово клянчить иногда считается заимствованным из польского языка. Польское kleczec [некоторые польские литеры – как и фр., нем., татарские и пр. – для допуска мы меняем на латинские – В. Н.] значит «пасть на колени»; ср. белорусск. кленчиць – «стоять на коленях». Этимологический словарь русского языка А. Г. Преображенского ограничивается этим констатированием факта, указывая на родство глагола клянчить с исконно русским словом кляча (ср. древнерусское клячити – «нагибаться, хромать») (ср. Срезневский).
Действительно, слово кленчить встречается в русском языке петровского времени в «Архиве кн. Куракина» (т. 1, с. 177): «Папа стал по средине кленчить» (т. е. молиться, стоя на коленях) (Смирнов, Зап. влияния, с. 144). Непосредственная связь этого употребления с влиянием польского языка несомненна.
Все же тут остается неясным целый ряд важнейших вопросов из истории слова клянчить: когда это слово окончательно укоренилось в русском языке? проникло ли оно непосредственно в литературный язык или через какой-нибудь социально-групповой диалект и жаргон? Почему так изменилось значение слова? Ведь в современном языке клянчить значит «неотвязно просить, надоедливо выпрашивать». Можно ли генетически связывать наше клянчить с употреблявшимся в индивидуальных стилях Петровской эпохи словом кленчить?
Чем объясняется яркая экспрессивно-фамильярная окраска слова клянчить и его несколько просторечный, развязный стилистический тон? Можно ли доказать непрерывное существование русского глагола кленчить – клянчить в течение всего XVIII и XIX вв.? Любопытно, что вплоть до «Толкового словаря» В. И. Даля слово клянчить не вносилось в литературные лексиконы. Например, его нет ни в словарях Академии Российской, ни в словаре 1847 г. У В. И. Даля находим: «клянчить что или о чем у кого, клянчить, влгд., клямчить, орл. – просить неотвязно, привязаться попрошайкою, выпрашивать, кучиться или канючить; // неотвязно торговаться, требовать уступки // ходить по миру, собирать милостыню». В. И. Даль указывает также областное слово клянча – «канюка, попрошайка // краснопегий, болотный кулик, нетигель, докучающий криком своим». Уже из этих фактов с очевидностью вытекает тот вывод, что слово клянчить в лексическую норму нового литературного языка вошло из народных говоров не ранее 30–40-х годов XIX в., т. е. не ранее эпохи так называемой «натуральной школы», и что в народных русских говорах, по-видимому, оно получило широкое распространение под влиянием жаргона нищих и торговцев.
Акад. Ф. Е. Коршем была предложена иная – более вероятная – этимология глагола клянчить (независимо от полонизма кленчить), уводящая совсем в сторону от польского языка. Считая клянчить отыменным образованием от клянча – «попрошайка, нищий»; «назойливый, неотступный проситель», Ф. Е.  Корш сопоставлял клянча с татарским словом kilanчi – «попрошайка, нищий». Областное слово клянча распространено преимущественно в севернорусских говорах. Из русских писателей XIX в. его употребляли Боборыкин в романе «Китай-город» и А. X. Потехин в «Бурмистре» (см: сл. Грота – Шахматова, 1910, 4, с. 1133). За связь глагола клянчить с татарск. kilanчi говорит тот факт, что в областных народных говорах, наряду с клянчить, употребляются и варьянты: клямчить и калянчить.
В языке русской художественной литературы клянчить начинает часто встречаться с 40–50-х годов XIX в. Это слово употребляется Тургеневым, Некрасовым, Салтыковым-Щедриным, Боборыкиным. Например, у Некрасова в стихотворении «Дядюшка Яков»:

Затормошили старинушку бабы,
Клянчут, ласкаются, только держись.
Цвет ты наш маков, Дядюшка Яков.
Не дорожись.

У Тургенева в повести «Несчастливая»: «Ну, хорошо, хорошо, не клянчи».
Следовательно, клянчить в составе русского литературного языка XIX в. никогда не воспринималось как чужое, иноязычное слово. Что касается до кленчить в языке начала XVIII в., то, по-видимому, оно носило яркий отпечаток модного «европеизма», т. е. полонизма. Вопрос о соприкосновении и взаимодействии этих омонимов пока остается открытым.
Можно лишь указать на то, что в «Опыте сравнительного словаря русских говоров» Ил. Свенцицкого (Живая старина, 1900, вып. 1–2, с. 218) отмечено как общее для бойковского и вологодского, т. е. для украинских и севернорусских, говоров слово: клянчити (бойк., влгд.) «просить, кучиться, канючить». Таким образом, глагол клянчить вступает в строй русского литературного языка не как чужое или иноязычное, а как областное народное русское слово.

Опубликовано в «Очерках по русскому языку (Памяти проф. С. А. Копорского)» (Уч. зап. Калининского пед. ин-та, Калинин, 1969, т. 66) вместе со статьями «Заплата и задача», «Винный, знатный и др.», «Сходный» под общим названием «Процессы устранения омонимии в русском литературном языке XVIII – XIX вв.». Всем статьям предшествует общее введение (см. комментарий к статье «Заплата и задача»).
Печатается по опубликованному тексту. – Ю. А.
История слов. В.В. Виноградов]

Ну, а мы («герменевты») омонимию не устраняем, а передразниваем. Слегка.
А в приведенном забавно перекликанство (через «великий и могучий») польского (и нашей мовы) с татарским.
Попробуй тут отскреби! Одно от другого.
Татарское в моём роду не ночевало (разве – в каких потаённых уголках). Ну а в Речи Посполитой, как и в Великом княжестве Литовском, без него, конечно, не обходилось. Но – не так, как в Московии, да в России. И – главное – что без Орды (у нас). «Ордынское» нас догнало уже под те «разделы», да «совдепией» припечатало.
А к татарам я – по-хорошему. «Орда» ордой, а с ними мы, как и с прочими. По-людски. Но – желательно, без «химер».
Если (к слову) – прямо о «татарине» (а не о вообще «татарском»), то первый раз у меня с ним случилось – что тоже замечательно – в верше «Польша» (17.07.2014).

А ведь – не так и плох Евросоюз!
И в прошлом шок от жёсткой терапии.
Чуть потерпели, и в итоге – плюс.
Ни вала на складах, ни прочей пыли,
В которой чахнет плановый реликт.
У Лешека хватило сил и воли
Сограждан убедить. А «папа Коли»
Гнул по старинке и, похоже, влип.
А с ним – и мы. В автобусе не душно,
Хотя за окнами царит жара.
Привал. Слегка «заправиться» пора.
Корчма у шляха. Ляхи здесь радушны.
Недорого. Раздолье для обжор.
Я, каюсь, был осведомлён об этом.
Да с «бигосом» случился перебор.
И, пресыщаясь дивным винегретом
С тушёным мясом, под бокал пивка,
Чуть разомлевши, словно пан Тадеуш,
Нутром я чуял: «Это – не слегка!».
Пора остановиться бы. Но – где уж…

А где тут, собственно, «татарин»?!
Так в эпиграфе мелькнул. И не один он. От самого Александра Сергеича.

Не то беда, что ты поляк:
Костюшко лях, Мицкевич лях!
Пожалуй, будь себе татарин, –
И тут не вижу я стыда;
Будь жид – и это не беда;
Беда, что ты Видок Фиглярин.

Врединой, конечно, изрядным был классик.
И вполне достойного мужа (Булгарина) опечатал. И Костюшко однозначно в «ляхи» зачислил. А тот ведь – не меньше наш (литвинский). Да и Адама мы с поляками «делим» (пусть и не поровну).
Я тут ещё и к тому, что для «великороссов» нас (ужо беларусаў), по большому счёту, как не было, так и нет. То же – об украинцах. Мы для них – токмо малороссы да западнорусы. Пусть и сами повод к тому давали и даём.
Так один же Народ! Братья…
Да не один… И то – не к вражде, да чуждости. Все мы вышли из Африки. Да и та же Русь (во многом – загадочная) – не Россия.
Нам бы… В добрососедство, что ли. Без путинизма, лукашизма, медведчуковства и т. п.
А то ведь на место Имперства явился денацифицирующий соседей (а за ними – всю Европу) Нацизм.
Имперство – ладно. Ибо там действительно ещё не было ни Украины, ни Беларуси (аки государственно-национальных образований). Была Речь (РП). Были королевство, княжество, гетманство…
А тут…
Так, Ленин напортачил! А так… Нет ни Украины, ни Беларуси, ни…
Нет и быть не должно!
А ведь есть (при всех затирках)… И не видеть этого, отрицать это – уже не Имперство, а откровенный Нацизм. Наглый и хитрозачёсанный (хитрожопый). А то – «любовь по-русски».
И что я прощаю Пушкину (включая «Клеветникам России») – в иные времена и нравы – то Путину (и иже с ним) уже никогда и никак. До смертного часа (хотя бы моего). При всём моём нерусофобстве.
А с «татарином» у меня было и без Сергеича.

Глаза раскосы, строчит доносы.
Сам – не татарин, скорее – лях.
Ах! Нам бы снова – в Комбре-Каноссу.
А, может, лучше – при королях?!
В такие страны, где есть бараны,
Которых можно на шапку стричь.
Но прочь отсюда давно пора нам
Куда угодно. Куда?
– Опричь
Такой отары, где жмут татары
И ляхи тоже по-свойски жмут.
Бежать от Троцких и от Гайдаров
В Литву, где с Русью браталась Жмудь.
А то – в Гавану, сосать бананы,
Лежать на пляже, ходить в бордель.
Там по кадастру – смотрящим Кастро.
Всё тот же Рус, но…
не Фидель.
(Куды крестьянину податься? 21.11.2014)
PS: Комбре и Каносса – коммуны соответственно во Франции и в Италии.

Как бы – в шуть. Под чей-то персональный (доносчиковый) портрет.
Следующее («татарское») опущу. Ибо кто-то его, точно, не так, как заложено прочтёт.
Это (питерское)... Уже недавно (в Переболте) приводил. Тоже – как-то в шутку.

Мне ль, паяцу, грандом-рыцарем
Даме Сердца присягать!?
И словцом лукавым бряцая,
искры страсти высекать.
При свечах, под канделябрами,
между царственных особ
пить медок из чаш серебряных –
в хмель настоенный квасок.
Во дворец Екатерининский,
где божил Варфоломей,
я впорхну крылато Финистом,
помня гжели в хохломе.
Там резьбою золочёною
плещет барочный декор.
Чудом света наречённая
восхищает до сих пор
клеть-каморка, что подарена
щедрым Фридрихом Петру.
В янтаре твоём татарина
отскребу и ототру.
(Скоморох в Царском Селе, 29-30.08.2017)

В шутку (в наговор на себя) – с «отскрёбом» и «оттиранием».
Откель пошла та лихая (скабрезная) поговорка?! Мы о «Поскребите любого русского и найдёте татарина» (в том или ином варианте).
Пожалуй, оставим её за де Кюстином («Россия в 1839 году»).

«Ведь немногим больше ста лет тому назад они были настоящими татарами. И под внешним лоском европейской элегантности большинство этих выскочек цивилизаций сохранило медвежью шкуру – они лишь надели ее мехом внутрь. Но достаточно их чуть-чуть поскрести – и вы увидите, как шерсть вылезает наружу и топорщится».

Занадта. Да и в нахлёст (как татарам, так и русским).
Так, татарам ещё и «незваный гость» (что – хуже) залетал... И то – уже не от каких-то заезжих французов.
А с «отскрёбом», каюсь – и я загибал не единожды.

Мужик-бульбаш. С прослойкою шляхетской.
Татарина во мне не отскрести.
Под Штрауса, под марш его Радецкий
прадедовский проклюнулся престиж.
Радецкий – чех. А Штраус был евреем.
Короче, вышел тот ещё «букет»!
Рабы судеб – витаем в эмпиреях.
А жизни чахнут в злачном кабаке.
Какая, Миша, музыка звучала!
Варшава, Вена, Ляйпциг, Петербург…
Мечты, мечты…
Америки причалы –
Под флагом лейтенанта Коцебу.
На «Рюрике», из порта Гонолулу
к Маршалловым атоллам-островам…
Так нет, сижу на хуторе, Вакулой,
и в печке жгу последние дрова.
(Не судьба, 21.03.2018)

Ладно (о себе). Не татарин. Так ни чех и ни еврей (к притянутым музыкантам).
И не малоросс-украинец (к гоголевскому Вакуле).
А – бульбаш. С мужицким и шляхетским (да ещё поляками приперченным) корнем.
Гммм... Заходил тот «татарин» ко мне «в гости» и тем «нежданым». Ладно, снова в самоиронию.
Лишь бы языком чесать (то – о себе)!

Топографический кретин.
Башкой о сосенку ударенный.
Блуждаю в трёх, ну, а в пяти
и вовсе выгляжу «татарином».
Нигде которого не ждут.
Не зван, ни к месту, ни к событию.
Питаю в книжниках вражду.
Живу по скудному наитию.
Философический скандал.
Страшней, чем Гегель Шопенгауэру.
Кругом – изгой. Умом – вандал.
Обличьем – выхухоль плюгавая.
(10.04.2018)

Наговорил на себя... Тем более, что вовсе и не плюгавый (на вид). Даже к своим немалым.
Следующий – уже комплиментарный! – «татарин» (Владу) опять не обошёлся без поляков.

Татарину –
Спасибо! За Арину.
За скамандритов Лехоня.
И шляхту.
За гонор их
и вздор неповторимый
без ценза и оглядки на селектор.
За тех улан в безбашенной атаке.
За гибель безупречную, пустую.
И пусть о них не плачут даже маки,
с тобой налью и, стоя, оттостую.
(За Скамандр и не только, 1.11.2019)

Не обошлось и без «переболта» с Мишей

Мишель!
Прости! И я – зашель.
Верней, зашёл. А ты – на взводе.
Устроил шапошный разбор?
Точнее – шапочный. В колоде
– любой!
– полно краплёных карт.
И что с того?! Игру забросим?
Когда в твой дом залазит вор,
не кажут: «Плиз! Любезно просим!».
Собак спускают!
Твой азарт
понятен мне. Мишель, однако,
коль гость – не вор,
пошто собака!?
Не тать. Тем паче не бандит
Незваный?  Мимо проходи…
Так он «татарина не хуже».
Опять я путаю? К тому же
татары – вовсе не враги.
Допустим, встал не с той ноги.
И что?! Ломать за это ноги?
Себе? Соседу? – Хоть кому…
Мишель! Давай простим Максима.
Представь, я сплю. А тут – Мисима.
Без спроса! В собственном дому.
Моём!
Куда смотрели боги!?

Не звал! А он, что ночь – торчит.
И, молча, мне суёт катану.
Так я ж пороть живот не стану.
Бутылку водки и харчи
на стол быстрёхонько налажу.
Налью стакан. Мисиме тоже.
Вот так всю ночь и просидим.
Без слов. Зато без харакири.
За окнами полёт валькирий.
Во сне.
Подумаешь, в сети!
Мишель! Пошто нам эти страсти!?
Подумаешь – зашёл без «здрасьте».
Давай, загадочных простим.
Хасолта. Диму. Всех Борисов.
А заодно и всех Светлан.
Простим.
У каждого бедлам
в душе случается.  Сюрпризы
бывают хуже. Не грусти!
Грядущий год железной Крысы
сулит не то ещё…
Мишель!
Ужель с того давить мышей?!
И крыс.
…Навошта ж я заходзіў?!
Забыўся!
Ёлупень Валодзя…
Ах!
Да сустрэч у новым годзе!
Иначе выставишь взашей.
(Не в Рош ха-Шану, 31.12.2019)

А самое болючее (и дело там – не в одном «татарине») ушло-таки Владу.
Ему-то (за три дня до ухода) я его не предъявлял. А со мной... Осталось...

В тебе сидит татарин. Во мне, увы, поляк.
Мы – русские, но с разною судьбою.
Ёсьць родная старонка, крывiначка-зямля.
Гаротная, са шчыраю любоўю.
Нас жменька. Вас – ватага. За нею – тьмы и тьмы.
То скифы, то суровые сарматы.
У вас – морские штормы и ветры Колымы.
А мы азёрнай вiльгаццю богаты.
Назначенный собою лукавый доброхот –
своим словам нисколько не хозяин.
Не надо росгвардейцев! Не надо лишних льгот.
Останемся хорошими друзьями.
(Мы – разные, 28.08.2020)

Вот, и Влада давно нет. И наших – сотни тысяч в «бега» ушли. Кто в Польшу, кто в Литву... А «лукавый доброхот» усё трымаецца. Не без опоры на «любовь по-русски».
Как-то так. В «перекликанскую» многомерность.
А к чему мы своего «татарина» побеспокоили?!
Так, вроде к «клянчу», который уже в русский зашёл аж с двух боков: от нашего (с поляками) «падания на колени» – «кленча», и от татарского «попрошайничанья» («килянчи»).
А что татарское в русское зашло основательнее, нежели западенское «коленопреклонство» – согласен.
По-любому. «Переклянча» у меня не было (хоть в переклик, хоть так). А просто с «клянчем», вестимо, хватало. Но то – уже совсем иная музыка.
А мы обратимся к давно поджидающему нас проукраинскому «переляку».

31.03.2025