По средам я покупал молоко

     По средам я покупал молоко – трёхлитровую стеклянную банку за двадцать рублей – в соседней деревне, у Симе. Этой трудолюбивой бабе, вышедшей сюда, из Рязанской области, замуж, около шестидесяти лет. Дети её – сын и дочь - когда-то учились в школе у меня рисованию и черчению.
     Муж работает слесарем в депо электропоездов станции Раменское и пьёт.
     - Боюсь, недоработает до пенсии…. Ему уходить в феврале месяце…. Уволят за пьянку. Каждый день приезжает с работы под этим делом, – Дуся щёлкает согнутым пальцем себе под щекой  и растерянно - вопросительно смотрит на меня, - Они там, что машинистам придумали! – им наши мужики что-то подделывают в поездах, чтобы счётчики правильно не показывали расход электричества, и они машинисты получали премии….
     А с нашими мужиками расплачиваются бутылкой…. Он приезжает вечером с работы пьяный…. И сразу валится в постель…. А утром косить траву надо. А у него сил никаких!.. Хожу с ним ворошить и смотреть, как он косит.
      На днях он пошёл косить, а я ему говорю: «Я часика через три, когда ты покосишь, приду ворошить».
      И чтобы вы подумали!..
     Я прихожу, а у него всего три рядка пройдено…. А он спит под кустом!
     Теперь хожу вместе с ним. Он при мне боится ложиться…. Косит – а сам весь мокрый, в поту…. Ослаб…. Где же у него будет сила? – каждый день пьяный.
      Сегодня даю вам молоко в последний раз: корова на три литра убавила…. И жара! и корм плохой! – и, наверное, у неё будет… в сентябре. Наверное, она «покрылась» с первого раза. Я всё считала «… в ноябре», а она, похоже, отелится в сентябре.
     Серафима – коренастая, крепкая, среднего роста – полная, но не располневшая, с крепкими грудями и круглой талией, со скуластым, по степному, загорелым лицом и зорким взглядом. Стоит у стола в террасе, заставленном – как у всех, загруженных работой, сельских баб – разным хозяйственным инвентарём: банками, бидончиками, корзинами, тарелками, блюдцами.
      Я держу раскрытой свою белую тряпичную сумочку, а она аккуратно ставит в неё трёхлитровую банку с молоком и поплотнее прижимает к горлышку пластмассовую крышку.
     Получив от меня двадцать рублей, она возвращает мне сдачу: металлический рубль.
     - Это почему?
     - А банка не полна. Не хватило молока, - делает Дуся короткое движение кистью руки в сторону горлышка банки.

     В селе Конобеево находится контора учхоза «Леоновский». В городских пятиэтажках вокруг неё живут рабочие и сотрудники учхоза. Скорее всего – бывшие сотрудники учхоза – совхоза, у которого остались лишь крохи: несколько животноводческих ферм. Учхоз продаёт молоко из «бочки» - молоковоза, приезжающего по утрам к дверям конторы. Туда идут за молоком все прочие жители села. Стала ходить к бочке за молоком и моя жена.
     - А где муж-то? – спросил её однажды Акимыч, - Присылай его сюда за молоком…. А то и поговорить не с кем.
     - Там у «бочки» про тебя Владимир Акимович спрашивает, - сказала она мне.
     Теперь я хожу покупать молоко из «бочки» к новым домам.
     Привозит молоко – молоковоз с окрестных совхозных ферм к 11 часам утра. Молоко стоит 5 рублей литр.               
      Вчера день был жаркий. Я пошёл с бидончиком пораньше, в половине десятого утра, чтобы занять очередь. Температура воздуха была уже около +25С. На тротуаре, возле административной четырёхэтажки учхоза «Леоновский», я насчитал 12 человек.
     Некоторые сидели на декоративных бордюрчиках асфальтированной дороги вблизи входа в контору, иные на бетонных блоках, закрывших проезд с одной стороны к конторе.
     Несколько человек – женщин в лёгких платьях, далеко за пенсионный возраст, стояли в тенёчке берёз и елей, - там, где обычно останавливается «бочка» с молоком, и идёт продажа его. Я, перешагнув через бордюрчик из узеньких бетонных блоков, встал под берёзой на полянке и стал рассматривать игру света и теней на рослой ёлке, что росла в шагах десяти отсюда. Любопытно всё это! – и свет, и тени, и цвет ствола ёлки: в тени – в кроне; у корня, на фоне сияющей тёплым светом луговины; в вершине – в иглах лап, на фоне холодного иссиня-сизого неба – совсем не голубого. «И писать его надо, - подумал я, - «наверное, на чёрной «   индиго» с примесью кобальта голубого или ультрамарина и белил».
     За кроной молодой, может быть двадцатилетней ёлки, - над её жиденькой вершиной в небе виднелось полуразмытое косое белесоватое облако.
     - Ходишь в лес-то? – услышал я дружелюбный негромкий вопрос от приближающегося осторожно ко мне  мужика лет шестидесяти, с характерным тёмным, мятым круглым лицом совхозного работяги.
     - Ходишь в лес-то? – повторил этот некто.
     Он произнёс эти слова с такой трогательной доброжелательностью, - мягко, доверительно, ласково, - словно мы были не один десяток лет знакомы.
     Но вопрос озадачил меня.
     Я с некоторым удивлением вглядывался в лицо этого, незнакомого мне, человека, размышляя: «Что он имеет в виду?»
     «Хожу ли я в лес за грибами? – как это было в отроческие, юношеские и молодые годы, - нет, не хожу: грибников сейчас в лесу больше, чем грибов…».
     «Хожу ли я лес искать спасения от невыносимой головной боли? – как это делал добрый десяток лет на протяжении своей долгой тяжёлой болезни, - нет, не хожу: сейчас в лесу одному небезопасно…».
     «Хожу ли я в лес писать этюды? – как когда-то было со мной в изумительных скитаниях по лесистым окрестностям округи, - нет, не пишу: слишком тяжёл стал для моих плеч этюдник, набитый до предела металлическими тюбиками масляных красок, и слишком дорогим в наше время стало это дивное удовольствие творить, на радость себе и людям, красоту».
     - Нет, не хожу.
     - Что же!.. Или некогда?.. А я хожу…. Я не могу без леса…. Люблю собирать грибы. Мне  ничего не надо – только дай мне походить, покрутить там головой.
     И он покрутил головой на уровне моего лица, озирая стоящие на лужайке кусты, берёзы, ели, показывая, как он крутит головой в лесу, отыскивая и собирая грибы.
     - Я из любого леса найду дорогу.
     - Вы здесь работаете, в учхозе?
     - Нет. Я уже на пенсии. Работал трактористом и здесь, в «Леоновском», и в виноградовском совхозе.
     - А из леса я, из какого хошь – выйду…. Найду дорогу, хоть веди меня туда с закрытыми глазами, - продолжал настаивать этот небольшой, круглолицый, с носом картошкой, механизатор, - Сам из Шатурского района, а служил в армии на Урале.
     Когда я прибыл в часть, там ещё служили украинцы. Но они уже заканчивали срок службы. Были и кавказцы, но они тоже уже увольнялись.               
     И вот в часть к нам попал один сибиряк. Обычно они туда из Сибири не призываются…. А этот попал…. Не знаю уж как!  Вроде он в Москве поступал  в институт, не сдал экзамен, - а тут как раз призыв…. И этот сибиряк научил меня, как выбираться из леса.
     - Вот смотри, дерево, - показал движением руки, в которой держал бидончик, на берёзу, - Видишь, как растут сучья?
     Он, повернув и приблизив ко мне свою круглую, закопчённую физиономию, пытливо, тёмными глазами, заглянул в лицо, ожидая ответа.
     - Видишь, как растут сучья? Где их больше? – С южной стороны от нас. А мы стоим как раз на юге.
     Пояснил он, не дождавшись моего ответа.
     - Как-то раз, когда я ещё работал в учхозе «Леоновский», поехали мы – механизаторы – за грибами, в лес за Лидинку.
     Получали премиальные…. Ну, как водится, выпили….
     Приезжаем в лес…. «Ну, - говорю, - мужики! – завязывайте мне глаза, ведите в лес – заводите, куда хотите, - я дорогу обратно всё равно найду!»
     Они завязали мне глаза, водили-водили по лесу: и туда, и сюда, и кружили….»
     Работяга начал топтаться туда-сюда в двух шагах от меня, изображая себя с завязанными глазами, водимого собутыльниками-механизаторами в лесу за деревней Лидинка.
     - Ну, водили-водили они меня по лесу, кружили-кружили…. «Ну, теперь, - говорю, - развязывайте глаза». Развязали…. «Пошли домой,-  говорят. А я: «А грибы? Корзинка-то пуста!..»
     Мужик весело блеснул глазами, широко улыбнулся, показывая мне, что он «не лыком шит».
     - Говорю: «А грибы?.. Сначала пособираем, а потом пойдём домой…» Ну, пособирали…. Я им говорю: «А как выходить будем?»
     Один говорит: «Надо идти туда!» - механизатор махнул рукой в сторону, созерцаемой мной, ёлки. А другой говорит: «Пойдём туда! – направо….» - механизатор махнул налево, в сторону продемонстрированной мне ранее берёзы с сучьями на юг. А я говорю: «Нет! – я пойду туда….»
     Мужик, развернувшись, как по команде, - «Кругом!» - резко махнул, - сделал отмашку мне за спину, где уже довольно высоко поднялось солнце в небо на юго-востоке.
     - И вышел я почти точно туда, откуда мы входили в лес: лишь чуть-чуть в стороне…. А они – кто куда!.. Некоторые даже к окружной железной дороге.
     - К Берендину? – подсказал я.
     - Вот-вот, к Берендину.… А как я вышел? Тот сибиряк, с которым я служил в армии, мне говорил: «Смотри на дерево, - как растут сучья? Только не в чаще…. Выходи на полянку. Выбирай дерево. И смотри: с южной стороны у него сучьев больше…. А с северной….
     Мужик замялся.
     - А с северной - мох?
     - Вот-вот… мох, - не совсем уверенно ответил механизатор.
     - Смотри, где у дерева больше сучьев! – назидательно, твёрдым тоном и упорно глядя в мне в глаза, продолжал тракторист.
     - Твой лоб,- хлопнул он себе ладонью в лоб, - это север. Спина, - он, наклонив голову, постучал себя по шее, - спина – это юг, – повторил он чётко.
      - Правое плечо - правая рука, - продолжал он заученно и быстро пояснять, перекладывая бидончик в левую руку, и выбрасывая в сторону ёлки горизонтально правую руку, - это восток…               
     И уже тиши:
     - Левая рука – это запад
     И он, невысоко подняв её, протянул левую руку с бидончиком, - желтоватым, обливным, - налево – между мной и показательной берёзой, за которой стояли и переговаривались, с посудинами для молока, уже прибывающие и прибывающие в очередь, женщины.
      Мужик, со значением,  в наклоне головы, искоса заглянув мне внимательно в лицо, желая понять, постигнул ли я его науку и верю ли ловким навыкам ориентировки в лесу и умению водить за нос своих друзей и трудяг.
      Подошли школьные учителя-пенсионеры, с бидончиками и трёхлитровыми стеклянными банками: Акимыч, Виктор Иванович, Мефодевич, - «физик» Яичников, «историк» Турусов, «военрук» Супруненко.
     - Владимир Акимович, - спросил я, - ты помнишь, когда «Детгиз» шефствовал над нашей семилетней школой?
     - Конечно, помню….
     - И когда поэт Сергей Михалков выступал в Конобеево?
     - Помню.
     - А писатель Алексей Николаевич Толстой?
     - Нет…. Не помню.
     - Весной 1936 года…. Числа 19 мая…. Я тогда окончил четвёртый класс на «хорошо» и «отлично»: половина на половину. Толстой выступал на террасе железнодорожного клуба. Клуб только что построили, а терраски ещё не было: просто её основали, - уложили дощатый,  белый струганный пол и сделали временные ступеньки. Был солнечный, не жаркий день. Около двенадцати часов…. Терраска с южной стороны длинного бревенчатого здания. Железнодорожный клуб. В десяти метрах от шоссе. А напротив, через шоссе, - слева сельсовет, справа – изба-читальня, и в ней библиотека и правление колхоза « Новый путь».
     Толстой, поднявшись по довольно высоким и крутым, узким ступеням, развернулся и встал лицом к нам у края настила пола. Писатель был наряден. Плотный. В красивом, сиренево-синеватом костюме, без головного убора, с длинными волосами и продолговатым, полном, цветущим лицом.
     Нас внизу, у ступенек крыльца, на земле, стояла небольшая группка учеников и учителей.
     Толстой сказал:
     - Я вам прочитаю рассказ «Бандит».
     Он полистал книжку, которая у него была в левой руке, - томик средней толщины обычного формата, в блекло-голубоватом твёрдом переплёте. Заложил, почти в середине томика, между страниц указательный палец левой руки и поднял её с книжкой высоко вверх над своим левым плечом. Я уже приготовился услышать что-то о бандитах, но это оказался рассказ о какой-то собаке на Севере, - то ли охотничьей, то ли сторожевой у пограничников, то ли ездовой….
     - Нет, я этого не помню. Я в Конобееве появился только осенью 1936 года, - негромко заметил Владимир Акимыч, - Вот Виктор Иванович может помнит?
     - Нет. Я этого не помню.
     - Значит, тебя не было!.. – констатировал Акимыч.
     - А ты помнишь? – недоверчиво вперил в меня свои тёмно-карие очи, на смуглом, по азиатски губастом, с густыми, чёрными бровями, лице, Виктор Иванович,- Сколько тебе лет было?
     - Двенадцать.

(28 ИЮЛЯ 1999 ГОДА, СРЕДА, 22 ЧАСА 30 МИНУТ.)