Станислав Ливинский

СТАНИСЛАВ ЛИВИНСКИЙ
(РОД. В 1972 Г.)

Последний вагон уходящей строки –
запрыгнешь и едешь в курящей теплушке.
Достанешь платочек, дыхнёшь на очки
с резиночкой вместо сломавшейся дужки.

Я знаю, что кончится эта глава.
Игрушечный город, а в нём – миллионы.
Но снова идут друг за другом слова,
как в сорок втором на восток эшелоны.

И будто бы мать вновь с девичьей косой,
а с нею отец, молодой и колючий,
пьёт чай у окошка в трусах и босой
из кружки любимой с отбитою ручкой.

А вот она в чёрном чуть позже, вдова,
строчит в полумраке на швейной машинке.
О, Боже Ты мой, но и эти слова
со временем выцветут, как фотоснимки.

В промасленной стёганке, из недотык,
уедешь туда без прощаний и трапез.
И только стучать ты-ды-дых, ты-ды-дых,
на склонах особенно, будет анапест.

***

В пересуды листвы, в желтизну ноября
с осторожностью первого снега
ты уйдёшь. Оглянись и запомни меня –
молодого ещё человека.

Оглянись и запомни. Останься такой,
как была ты когда-то при встрече
в переулке ташлянском с его нищетой
и горбинкой почти человечьей.

Будем долго молчать, догорать на костре,
а потом бесконечно дымиться,
где кричат – «убивают!» – в соседнем дворе
подгулявшие с виду девицы.

Мы ещё поживём. Я тебя обнимал
и засовывал руки под хлястик.
Но последний троллейбус уже грохотал
и позвякивал мелочью в кассе.

Он тебя забирал, он тебя увозил,
под колёса кидалась собака.
Напишу в этом месте, что я закурил,
хоть на самом-то деле – заплакал.

* * *
 
В пышном доме графа Зубова
тенор пел в холодной зале.
И круги от века грубого
проступали под глазами.
 
Вот и наше поколение,
ничего не знало лучшего.
Мы учились делу Ленина,
но цитировали Тютчева.
 
Зажигали рок с подружками,
назначали им свидания
то у памятника Пушкину,
то на Площади Восстания.
 
Постигали жизнь-прелестницу
по застёжкам на одежде.
Мы, конечно, перебесимся,
если нас не шлёпнут прежде.