Исповедь антисемита. Глава пятая

Глава первая: http://stihi.ru/2025/02/26/6577
Глава вторая: http://stihi.ru/2025/03/04/6389
Глава третья: http://stihi.ru/2025/03/11/6144
Глава четвёртая: http://stihi.ru/2025/03/15/6878

Падение.   

       Вся моя остальная, помимо нечастых свиданий с Соней, жизнь, мягко говоря, не отличалась разнообразием.  Но однажды, как раз во время моего дежурства, у входа в банк резко остановился фургон без опознавательных знаков. И я, не успев опомниться, был уложен на мостовую выскочившими из служебной табакерки клоунами в масках, которые по филигранно отработанной схеме осуществили молниеносный захват беззащитной финансовой крепости. Провалявшись на ступенях в позе распластанной лягухи около получаса, я был великодушно отпущен на волю, как субъект, не представляющий гастрономического интереса. А спустя ещё пару часов из банка была произведена выемка документов и трёх руководящих работников с одинаково смурными и землистыми от пережитого страха лицами.
       В тот день я тщетно пытался дозвониться до Сони, но её телефон не отвечал. А уже на следующее утро служащим банка была представлена новая администрация во главе с мордатым бугаем, белобрысость и бульдожья курносость которого не оставляли сомнений в его исконно славянском происхождении.
       Наконец-то моё заветное желание воплотилось в жизнь. В неутихающей борьбе видов урождённый русак взял вверх над неудержимым и скользким, как угорь, любителем мацы. Но, что любопытно, я почему-то не испытывал никакой радости от грядущих перемен.
       Два дня я находился в неведенье относительно Сони и её участия в судьбе Либерзона. А на третий день она позвонила сама. Прерывающимся голосом Соня поведала мне, что Ливера тоже задержали, но после подписания им каких-то бумаг отпустили под обязательство незамедлительно покинуть страну и навсегда позабыть обо всех своих активах. 
       - Через пять часов у Бори самолёт в Израиль. Я буду в аэропорту. Хочешь, приезжай.
       И я помчался в Шереметьево. Помчался! Проводить! Либерзона! На историческую родину! Чудны дела твои, Господи!
       Борю провожало двумя группами несколько человек, отстоящих в стороне. Это были безбашенные Борины охранники, искренне преданные поверженному боссу и легко угадываемые сотрудники органов, исполнявшие приказ начальства сопроводить и убедиться. Понятно, что очаровательной представительницы семейства кошачьих, подарившей Либерзону лучшие полтора года своей жизни, и рядом не стояло.
       Ливер держал Соню за руку и невесело улыбался. Судя по бесстрастным лицам, они говорили ни о чём, как это часто бывает, когда надо сказать главное, но слова не поспевают за неукротимо скачущими мыслями.
       Завидев меня, Соня явно обрадовалась, а Ливер, менее всего ожидая моего участия в его не самых торжественных проводах, не смог, да и не пытался скрыть удивления.
       - Вот, пришёл проститься с вами, Борис Яковлевич. - Памятуя преподанный мне урок строгой субординации, я по инерции продолжал соблюдать заданную им дистанцию.
       - Не с вами, а с тобой, - невесело рассмеялся, опомнившись от неожиданности, Боря. – С вами, Лёха, было вчера. А сейчас я для тебя - ты, и не Борис Яковлевич, а Ливер, если не забыл ещё.
       Я криво улыбнулся и понимающе кивнул. И обстановка сразу разрядилась. Мы по-человечески попрощались, по-пацански обнялись, и мне даже показалось, что он не догоняет, за каким чёртом я примчался в аэропорт. Но буквально в последний момент перед началом регистрации, он вдруг повернулся ко мне и тихо, чтобы не услышала Соня, сказал, как выдохнул:
       - Лёха, даже не думай!
       Но я думал! И никто, чёрт побери, не мог запретить мне думать, мечтать и беспокоиться о той, которая осталась одна, без его заступничества и денег… Нет, ну тут я, пожалуй, малость загнул. Либерзона раздели, но не догола. В качестве отступного за проявленное благоразумие ему оставили квартиру, которая теперь досталась Соне, и текущий счёт в изъятом по всем правилам гоп-стопа банке с суммой, не обременённой большим количеством нулей, но вполне достаточной для безбедного существования сестрёнки в течение нескольких лет.
       Едва Ливер скрылся с глаз, Соня, не оглядываясь, стремительно направилась к выходу, словно раз и навсегда обрубая концы недавней беззаботной жизни. А я, понятное дело, последовал за ней, предложил довезти до дома и ожидаемо заполучил согласие своей безлошадной пассажирки.
       Весь путь из аэропорта мы не проронили ни слова. Соня думала о чём-то своём, сокровенном, куда мне, увы, дорога была заказана.  А я молчал, опасаясь спугнуть капризную фею удачи, приоткрывшую ненароком своё заспанное личико.
       Преодолевая бесконечные пробки, мы добрались наконец до её съёмной двушки в Крылатском, откуда ей надлежало в скором времени переселиться в осиротевшие хоромы Либерзона. А пока, припарковав машину, я последовал за ней, готовый к тому, что перед самой дверью в свою скромную обитель она, как всегда, улыбнётся и простится со мной, проводив ритуальным воздушным поцелуем. Но, вопреки моим опасениям, она на удивление легко позволила мне войти. И таким образом, спустя год после нашей судьбоносной встречи, я впервые оказался в её квартире, более, правда, напоминавшей читальный зал, нежели уютный домашний очаг.
       Словно не замечая моего присутствия, Соня подошла к окну, и я, находясь в шаге от неё, осознал, что если этого не случится сейчас, то, по-видимому, не случится никогда. Я бесшумно приблизился к ней, и нежно произнёс её имя, предваряя тем самым последующее бурное признание. Но Соня, обернувшись, резко оборвала меня на полуслове, и прижав палец к моим губам, решительно указала на дверь, ведущую в спальню.
       Ликуй, читатель! Ты дождался аппетитной развязки, которую я, с твоего позволения, опущу. Скажу лишь, что её неопытность удивительным образом соседствовала с откровенным бесстыдством гламурной наготы и утончённым искусством обольщения. И вскоре не умом даже, а скорее всем содрогающимся в сладких конвульсиях телом, я осознал, что эта безгрешная нимфа меня, многолетнего гуляку и бабника, только что со знанием дела соблазнила и поимела, вопреки всякой логике и законам жанра.
       Никогда ещё, ни с кем из моих изощрённых в любовных утехах профурсеток, мне не было так хорошо, как с Соней. Я наслаждался, я блаженствовал, и наконец прервав череду нескончаемых вздохов и стонов, и желая сделать приятное моей юной наперснице, простодушно и безо всякой задней мысли выдал:
       - Соня, ты – сумасшедшая! Ты – лучшая! Ты, хоть и еврейка, но ты – богиня, Соня.
       Бац! Сколько лет прошло с того дня, а я до сих пор ощущаю испепеляющий жар на левой щеке от её хлёсткой наотмашь пощёчины. Она, вызывающе нагая, растрёпанная и негодующая, резко поднялась на колени, и возвышаясь надо мной, не остывшим ещё от её горячих ласк, произнесла с нескрываемой ненавистью и брезгливым презрением в голосе:
       - Уходи!
Я пытался что-то сказать, объясниться, путаясь в ненужных словах и не находя нужные. Но Соня лишь криво улыбалась, и, когда фонтан моего косноязычия иссяк, сухо, словно строгая училка, не желающая более выслушивать отговорки нерадивого ученика, повторила:
       - Уходи!
       И я молча оделся и ушёл, вышвырнутый из её постели и из её жизни.
       Снова и снова я пережёвывал сказанное, пытаясь уразуметь, что же произошло, и отчего моя пылкая, ласковая, нежная Соня внезапно превратилась в разъярённую ржавоволосую фурию, не ведающую ни жалости, ни сострадания. И не понимал.
       Ни одним словом, ни даже в путанных мыслях своих я не пытался перевести стрелки на мою неистовую амазонку, упрекнуть её в чрезмерной чувствительности и непомерной гордыни. Нет, весь свой справедливый гнев я обратил на народ, возомнивший себя избранным среди равных. На неистребимую орду финкельштейнов и либерзонов, во все времена скрытно повелевавших теми, кто по наивности и простоте своей воображал их изгоями, а на самом деле вынужденно исполнял волю и прихоти, якобы, веками гонимого племени.

       Продолжение следует.