Amanita muscaria

— Короче, ребятки, едем в поход — в дремучие леса, на болота, — Травкин, держа в вытянутой руке камеру, направил объектив себе в физиономию, затем резко перевёл на сидящих в вагоне. —  На следующей станции встретим Витаутаса. Петрович, поздоровайся с подписчиками!

—Извините, а где у нас тут дремучие леса? — поинтересовался пожилой пассажир интеллигентного вида, сидящий у окна.

 — Очень много дремучих лесов... Вот куда мы едем, там конкретно волки, кабаны, косули... В Кемери. Погуляйте по лесам Кемери! Не по тропиночкам, а по лесам. Но лучше не гуляйте, вы заблудитесь....

— В прошлые годы там пропадали люди, и надолго, — вмешался Петрович. — Болота — это часть природы, созданная Богом. Болото — это не хорошо и не плохо. Понимаете? Оно просто есть. И оно выполняет очень важную функцию в природе. Термин «болото» у многих людей неправильно ассоциируется с негативным образом, потому что они воспринимают его как гиблое место... Это, как бы, зашунтировано в программу. Вот человек считает, что это плохо... Совершенно неправильно! В природе всё хорошо. Человек вмешивается в природу — природа наказывает. В природе самого понятия наказания нет, нет никаких терминов... Социальная сеть, в которой живёт человеческая цивилизация, — то есть вот мы с вами, — в своей активной фазе называется техносферой и существует всего 200–300 лет. А природе — миллиарды лет. Она в триллионы тонн сильнее. Ей достаточно лишь слегка дунуть, чтобы сместить всю цивилизацию за секунды — с помощью воды, ветра... чего угодно. Поэтому все ландшафты лучше оставить такими, какие они есть, и минимизировать вмешательство. Все живые существа зависят от природы. Вдох, выдох — мы делаем это каждую секунду, а это связано с растениями, с лесом, с травой и так далее. То, что мы пьём воду, — то же самое. Воды в нас сколько? 70–80%. Еда — тоже самое. Всё связано одной нитью. Один-единственный, цельный организм. Значит, природа живая. Она имеет разум.

— Скажите, а какова ваша задача на сегодняшний выходной день? Чем интересным вы можете там заняться, в дремучем лесу на болоте? — не унимался интеллигент.

— Дело в том, что, когда вы задаёте вопрос, вы уже через это даёте о себе информацию, — азартно затараторил Петрович. — Когда вы спрашиваете, я считываю ваши внутренние мысли. За этим я вижу сущность вашей души. Вы сами себя раскрываете. Вы даёте о себе тайную информацию... Это касается интимных частей души. Я не имею права туда вторгаться. Очень важно следить за речью, интонацией и так далее. Есть разные люди, которые владеют технологией проникновения. Мы же не в каменном веке живём...

Поезд тихо стучал колёсами...

— Вот река никогда не скажет тебе: «Здравствуй, я — река!» — продолжал Петрович, уже шагая по мягкому, шуршащему ковру из опавшей листвы, пропитанной терпким запахом. — И у неба нет рта, чтобы сказать: «Я — небо!». А муравей так вообще не в курсе, что он — муравей. Это всё люди придумали...

С подобными проповедями было должно молча соглашаться, почтительно кивая.

Наш отряд неутомимо  продвигался по зарослям, с каждым шагом теряя остатки городской логики. Папоротники цеплялись за штанины, и вскоре стало невозможно сказать, где кончается человек и начинается лес. Петрович, уже не молодой, но  чрезвычайно бодрый, с огнедышащими глазами, подобными дырам в реальности, шагал впереди, пружиня, как антенна, ловящая частоты других измерений и с агрессивной настойчивостью непрерывно транслировал  всё самое сокровенное. Он был убежденным сыроедом, по причине чего уже лет двадцать не имел дома плиты.

Последний поход сентября начался как очередное путешествие к эзотерическому знанию.

— В лесу нет пустоты, здесь все что-то... А что такое пустота? Пустота - это зеркало отражающее пустоту... Тут вообще всё просто и понятно....

Где-то справа хрустнула ветка. В этом звуке было нечто осмысленное, как будто кто-то отметил  нас галочкой в реестре.

— Тут все живое, — говорил Петрович, не поворачивая головы.

— Даже камни?

— Особенно камни. Они просто медленно думают. Но людям больше интересны различные виды отношений через речь, человеческую... Что думают по поводу того или этого другие... И в результате у них происходит на мысленном уровне сравнение своего понимания с пониманием других людей. Человек всё равно будет сравнивать всегда, ибо его интересует только он сам лично. Потому что он же один у себя внутри сидит, в этом теле! Кто знает, как там дальше... Человек никогда не уверен на 100 процентов в каких-то инкарнациях. Он чётко и порой жёстко видит себя так, как говорит ему внутри данная ситуация — опять же через сравнение. Мы постоянно себе каждую секунду, каждую минуту врём — даже на клеточном уровне, по умолчанию. Потому что мы выросли на этом. Враньё — это, в переводе, искажение действительности по умолчанию, как само собой разумеющееся. И всё. Ничего тут личного... Всё как есть!Как река, птица, ручей — всё это тоже имеет свойство искривлять своё движение в русле. Практически все реки ведут себя так. Можно любую реку на планете посмотреть и увидеть — они все искривляют себя. Так же и мысли людей — тоже себя искривляют. Так что приходится учиться мудрости мышления. А уж потом вести себя в соответствии с искусством сравнивания своего старого мышления с мышлением других живых существ... Ну, конечно, в первую очередь таких же, как ты сам, — тех, кого мы называем людьми. Поэтому иногда наши мысли становятся такими, как вот это небольшое дерево. И таких деревьев достаточно много. Так что доказательств и примеров просто мириады, и они везде. Нужно лишь научиться всё это видеть...


Шел третий час. Кто-то уже доставал из рюкзака батончик, кто-то скручивал косяк, искал зажигалку.

— Лес дышит.

И лес действительно дышал. Это было невозможно не слышать.
Где-то вглубине, за переплетениями корней, за скрученными в узлы тенями, его огромное легкое сжималось и разжималось, перегоняя пар и шёпот. Лес был наполнен теплыми золотистыми оттенками и хрустящей листвой. Высокие деревья раскинули свои разноцветные кроны, окрашенные в жёлтые, оранжевые и багряные тона. Ненавязчиво согревающие лучи пробивались сквозь редеющую листву, играя бликами на стволах и покрытой мхом земле.

— Прогулка — это ведь отдых... Кому-то — просто медитация, расслабление... или общение с природой, с внешним намерением этого мира. А кому-то — сбегать на природу, можно сказать, как в туалет: войти и выйти. А ещё насорят, бывает, не убирают... Кто-то из родственников за ними убирает. А мы вот идём для души, для того чтобы... Машина — система, движущаяся вместе с телом. Природа тоже движется, но в другом порядке вещей, на другой частоте. И с этим условием человек считается, поскольку он постоянно питается этим состоянием. Времена года — это частота питания всех живых существ Европейской части нашей планеты. А день равноденствия — это переход, очень важный, шаманский такой день. Люди просто подхватили это давным-давно — и равноденствие, и другие там равновесия... Подогнали под себя астрологию, понимаешь? Чтобы всё работало правильно.

— Знаешь, Петрович, что я заметил? Вот эти выборы были в новолуние, прямо в новолуние... Да, в новолуние... вот. Я это к чему говорю? Эти политики подогнали ещё и астрологию под себя... Понимаешь?

— Возможно. Может быть и так.

— Ну это же не случайность...

 — А случайностей вообще не бывает. Просто мы не придаём этому значения. По одной простой причине: мы всё делаем на автомате, как есть… и не замечаем. Потому что это, как бы, обычная вещь. Вот человек встаёт каждый день с детства… Он же не сегодня появился — уже каждый день встаёт. Привыкание происходит… привычка… привыкание к привычке. И она становится, как этот песок. И когда человек видит какие-то изменения в песке, он же не обсуждает их. Или там ветер, лес… особо не обсуждает. Внутри что-то промыслит, но ртом не проговаривает. По той же причине — это происходит по умолчанию. Вот, как бы, само собой: обыденность, повседневность. Люди же не говорят всё время, что они живут, едят, моют руки, ложатся спать или встают на работу. Вот и вся причина. Обыденные вещи… Но это вообще интересная тема — почему мы так воспринимаем всё обыденное, не придаём этому значения. Потому что засыпаем наяву! Больше спим, чем в сновидениях. А иногда сновидения даже лучше помним…


Переходя небольшой ручей, чей журчащий голос вплетается в симфонию осени, Петрович присел, зачерпнул горсть,сжал кулаком серебро.

— Намерение подобно воде, которая течёт вот здесь. Это то, что нужно всем нам, живым существам. Намерение имеют деревья, кустарники и так далее… все живые существа на этой планете, в том числе люди. Люди подчёркивают намерение через то, что называют искусством жизни. Подчёркивают его в музыке, в художественных произведениях — как художники с помощью краски и кистей, с помощью строительства и так далее. Намерение создаёт все условия для того, чтобы человек развивался, двигался в радость и счастье. Намерение реки, намерение леса, всех видов растений, людей… — это чистое программное обеспечение на планете Земля, с учётом того, что души здесь обучаются. Поэтому намерение является основной силой, с помощью которой души обучаются искусству разумной жизни. Намерение многофункционально, многомерно. Оно не имеет ни дорог, ни тропинок, ни линий. Внешнее намерение не имеет никаких границ. Поэтому намерение формирует желание, а желание трансформирует человеческое сознание. "Хочу быть счастливым", "третье", "четвёртое"… Конфигурация этого намерения формирует физические тела. Физические тела — это и женщины, и мужчины, и дети… и всё, что населяет этот мир. Это и рыбы, и животные всех мастей, и гусеницы, и бабочки. Намерение формирует желание, которое формирует инфраструктуру, наши одежды, положение вещей, которые называют: "Я этого хочу… Я хочу этот вид счастья". Внутреннее намерение — это вы сами, внешнее намерение — это то, что вокруг вас. Внутреннее намерение — это ваши мысли. Вот это дерево — оно внешнее… вот эта ёлка, дорога, листья и всё, что связано с природой. Намерение формирует желание, а желание имеет две функции: внутреннюю и внешнюю. Человек внутри себя всегда делает запрос: "Что я хочу от этой жизни на самом деле?" Намерение формирует две противоположности — женскую и мужскую линии. Поэтому, когда душа движется по линии жизни, она всегда определяет статус движения — в каком теле она будет двигаться: в мужском или женском. Женское или мужское намерение определяет статус рождения души в этом теле. Это часть программы души, и с этим ничего не поделаешь. Программа души чётко детерминирована в теле — и этим всё сказано. Душа мухи — в мухе, рыбы — в рыбе, птицы — в птице, дерева — в дереве, минерала — в минерале. Но как это понять? Вот вопрос… Как понять такое многообразие всего? Понимается это в простоте. Именно в простоте. В лёгкости. Лёгкое — правильно, тяжёлое — нет. Но что значит "лёгкое"? Лёгкое — это то, что идёт легко, понятно, ясно, без препятствий. А тяжёлое — это то, что добывается трудом, через какие-то непонятные дебри. Что тоже хорошо, потому что является одной из практик работы над своим сознанием и природой лени. Мы по своей природе ленивые существа. Лень — это фильтр нежелательной информации из внешнего мира. Фильтр внимания. Как понять — это внутреннее или внешнее намерение, ребята? Это сложно. Это склейка, зашунтированная в систему матрицы этой планеты, чтобы распознание не было таким простым. И когда вы это понимаете, у вас происходит открытие — без вранья по отношению к себе и к другим. Вы врёте постоянно — каждую секунду, каждую минуту, из-за других. Чтобы вас приняли! Вы боитесь, что вас могут заподозрить в том, что вы не такие, какие есть. Все мы разные. Этим всё сказано. Так вот… Внешнее намерение стремится к разнообразию в мире вещей через искусство, творчество. Это вся архитектура, компьютерные технологии и так далее. Понимаете?
Цель всего этого — развитие сознания, души. Эта планета — школа для развития сознания душ. …Итак, мы сейчас в каньоне, в дремучем лесу… Здесь вообще странное место. Куда мы попали — я не знаю. Но ладно. Я скажу одно: по сути, мы находимся во внешнем намерении этого мира. Внешнее намерение людей очень сильно разнится, но основывается на одних и тех же принципах, которые нужно понять. Довольно тонкая вещь… как бы ускользающая от сознания. Когда человек видит другого человека или какие-то объекты природы, он всегда соизмеряет их со своим внутренним намерением. А другие объекты являются внешним намерением. Поэтому, когда сознание сталкивается с мнением и разговорами другого человека, это уже называется внешним намерением. Ваше внутреннее намерение на вашей практике чётко, конкретно является вашим. А моё — внешним намерением. Жёстко, железно, конкретно. Вы понимаете, что я вам говорю? Нужно в этом разобраться! Я не заставляю вас это делать. Вы сами должны разобраться, как это работает внутри вас. Чётко, ясно, без вранья — ни за других, ни по отношению к себе. Тогда вам станет понятна картина мироздания, и что является для вас хорошим, а что плохим. Но "хорошее" и "плохое" — это тоже условности, понимаете? Они служат определителями вашего развития посредством трения. Потому что всё развитие происходит через трение между живыми существами. …Касательно внутреннего и внешнего намерения. Это не такая простая вещь, как вы думаете. Я строго, чётко это заверяю! Вот одна сфера… она немного затемнена. Это наше сознание. А другая сфера немного проясняется. Это и есть результат того, что человек обучается на планете Земля искусству разумности. Вы пытаетесь обмануть себя сами! Из-за чего? Из-за кого? Ради чего? Вам ничего не принадлежит! Все сюда пришли голыми. Что тут непонятного? Ребята, кого вы хотите обмануть — с помощью денег, амбиций? Особенно амбиций власти — что вы чего-то стоите? На самом деле всё это продиктовано самой сущностью вашего существования. Так что поймите правильно — обман здесь не проходит. На кой чёрт вы играете в эту игру? А мир позволяет вам это делать. Почему? Потому что вы уже здесь. Чтобы в эту игру играть. …Шикарные холмы… Это всё — внешнее намерение. Холмы, деревья, скалы, моря, океаны, космос… Это всё матричное поле. Потому что так оно и есть. Но как мы это понимаем? Мы понимаем с позиции внутреннего намерения — с учётом нашего воспитания. А воспитание — это мы сами. И в сумме мы являемся полем матрицы. Или полем гигантского количества маятников, которые нас оберегают… Потому что мы не знаем, как на самом деле работает этот мир. Как муравьи, которые ползают по лесу, по деревьям, по листочкам… Живут в своей куче. Как пчёлы, которые летают за десятки километров, собирают пыльцу. Но они этого не знают. Для них не существует таких понятий. Муравьи тоже живут в своём амплуа.Они не видят нашей цивилизации. Для них мы — тени. …Так вот, ребята Картина мира такова, какая она есть. Мы являемся её частью. Уважая природу вещей. Уважая всё, что вокруг нас...

Земля под ногами дышала, мягко пружинила, словно невидимые волны проходили сквозь неё. Мы вышли на поляну. В центре стоял пень, огромный, покрытый мхом, напоминающий голову спящего великана.

— Вот посмотрите, — Петрович постукивал по нему пальцем, — кто, как не художник-природа, может сотворить такие мелкие, малозаметные вещи? А если присмотреться — это целая поэзия, музыка… звучит через взгляд. Свет — это тоже музыка, просто световая. Взгляд — это зрительный образ… но без ушей. Бывает так, что мы смотрим ушами, а слышим глазами.

 
Мы двинулись дальше, но было ощущение, что идем не мы, а кто-то вместо нас.

—И вон та птица... Она не просто так здесь каркает... Это ментальное эхо... Понимаешь, это тонкая тема... очень тонкая... Вот поведение людей из трёх слоёв состоит: плотного, твёрдого и тонкого... Три состояния. И вот из этого последнего, самого тонкого, состоят наши мысли.  Вот как рябь на песке, рябь на воде и тихая невидимая рябь в воздухе...  Из этого состоят наши мысли, отсюда наше поведение и отсюда естественно вытекает наше искусство жизни. Что мы творим, что говорим... А что мыслим, то и говорим, как правило ... такая пища, такая одежда, такое и созидание... то есть, такие здания, города, сама цивилизации вся...  Вот из этого мы состоим... А вот природа состоит из того, что мы наблюдаем... Поэтому человек и постигает природу. И от этого никто ещё не смог убежать. Все здесь. Кому надо, тот поймёт... Само существование нашей жизни подтверждает этот факт и каждый может убедиться в этом.

В воздухе стоял запах прелых листьев, солнце ломилось сквозь переплетенные ветви, отбрасывая на землю узоры, похожие на древние письмена. Казалось, будто время замедляется, давая насладиться последними тёплыми днями. Мухоморы приветливо высовывали пятнистые шапочки из уютных зеленых гнезд.

— Amanita muscaria — это не еда, — сказал Петрович, бережно срывая один из них и отламывая кусочек. — Это дверь. Куда угодно. Главное — не забыть дорогу обратно.

У мухомора был странный, землистый вкус с оттенком ржавчины, будто он помнил все осени, через которые прошёл. Ветер качнул кроны деревьев, и небо над головой чуть дрогнуло, будто это не небо вовсе, а натянутая ткань, за которой кто-то наблюдает.

Наконец мы остановились на привал. Кто-то вытащил из рюкзака котелок. Воды в бутылках почти не оставалось, но Петрович и не думал ее использовать. Он  присел у небольшой лужицы, обрамленной болотными кочками, зачерпнул воды  и поставил котелок на костер.

 — А что такое болото? Застывший танец воды и земли. Как статичная мандала, скрученная в спираль. Энергия здесь не утекает, а концентрируется... И огонь — это  ж не просто элемент. Это проводник между мирами. Вот смотри, когда вода закипит, что произойдёт?  Она изменит свою форму, но не исчезнет. Так и мы. Думаем, что привязаны к телу, но на самом деле мы — поток, временно заключённый в сосуд.

Петрович разлил чай по кружкам. Вода была тёмная, как лес после заката. Аромат оказался густым, терпким, с нотками влажной земли и далёкого грома. Мы пили, наблюдая, как лес сворачивается вокруг нас, подобно первозданному существу, смотрящему тысячью невидимых глаз.

— Огонь кипятит воду, вода испаряется, — продолжал Петрович. — Так и мы. Сначала рождаемся, потом выкипаем... Вопрос не в том, кто мы, а в том, что нас заставляет так думать... Это не мы здесь, это нас здесь придумали. Когда ты идёшь по лесу, ты думаешь, что идёшь сам. Но на самом деле ты просто пиксель на его зелёном экране.

Слева, между двух елей, завис кусок неба, словно вырезанный и вставленный обратно под неправильным углом. Внутри него шевелились тени, похожие на древних насекомых.

Мы сидели у костра, слушая, как ветер шепчется с деревьями, а угли потрескивают. В кружках темнели заваренные на болотной воде берёзовые листья, исландский мох, ветки багульника...

— Самый лучший учитель — это ветер, потом уже вода, а потом — лёд, твёрдое... То, из чего мы строим свои города, искусство... То, что пощупать можно. Материальное. Поэтому мы гоняемся за материальным. А ветер — он везде... Куда бы ты ни пошёл, он везде... Даже если он не дует, он есть...

Воздух, пропитанный лёгким ароматом увядающих листьев и влажной земли был наполнен  шорохами  белок, суетливо прячущих орехи, стуками дятлов, перекличкой синиц...

Лес изменился. Деревья больше не стояли отдельно — их корни, их ветви, их тени плелись воедино в сложную сеть, как гигантский организм, распахнувший перед нами свою внутреннюю структуру. В каждом узоре на коре было послание, в каждом изгибе ветки — намерение...

Стволы деревьев стали ближе, как если бы они медленно ползли к нам, приближаясь, вглядываясь. Земля под ногами мягко подрагивала, как кожа спящего зверя. Лес вдруг стал не просто живым, а осознающим. Он знал, что мы здесь и давал это понять всей своей сутью.

Кто-то начал смеяться, но его смех развернулся спиралью и пополз вверх, по стволам деревьев, скручиваясь, как дым,  расползался, превращаясь в разноцветные мыльные пузыри. Где-то неподалёку зашевелился  и кашлянул куст.

Лес дрожал, деревья растягивались в высоту, превращаясь в колонны бесконечного храма. Небо было гигантским глазом, смотрящим на нас с холодным интересом.

— Обозначения всегда должны чётко определять поведение ситуации, — эхом разносился голос Петровича. — Вот отсюда, кстати, рождается честность. Когда человек только подмечает значение фраз, слов... что он хочет описать. Мы же ведём себя как подростки, как дети... Взрослыми редко кому получается быть. Поэтому эта планета является школой, чтобы обучаться здесь через сравнивание одной мысли с мыслями другими. Мы же всё сравниваем... Небо, людей... Сравнивание имеет двойную... тройную природу... Потому что, когда ты сравниваешь, всегда через сравнение внутри себя подчёркиваешь. Не открывая рта... по-честному... Себе никогда не соврёшь. Подчёркиваешь природу своего состояния к этому миру... Ты же всегда говоришь: это хорошее, это плохое, это среднее... Сравнивания разных видов мышления... и что лучше, что вкуснее... И человек всегда будет тянуться к тому, что милее и вкуснее, и что меньше делать надо, чтобы больше получить... Но это для первого класса сознания. А второй — там уже нету такого, что "мне! мне! только мне!"... Третий — вообще высший пилотаж, просветлённый уровень. Не зря говорят, что есть раджас, сатва и тамас... Страсть, благость и невежество. Кому эти термины непонятны, можно всё узнать в интернете... И каждый сам убедится, на каком он этаже сознания, на каком положении... Строго только в личных своих рамках, чтобы другие не знали. Потому что может возникнуть дикий неудобняк. Матка-правда — она дико никому не нравится... Даже если она правдива миллион раз, человек всегда найдёт способ, чтобы тысячи миллиардов раз оправдаться... Так устроена человеческая натура. Врёшь, врёшь, да ненароком правду вдруг соврёшь. Повторяешь, повторяешь — сам и поверишь. Потому что каждый внутри считает, что другой лошара больше, чем он. Я более избранный, чем он! А причина — завышенная важность, которая навеяна из прошлых самскар... или гордыня... что само является пороком. В христианстве даже сказано... можно почитать... Или, может быть, все церкви врут? Не думаю. Храмы построены по всему миру. Значит, они нужны для того, чтобы человек приходил, останавливал бег мысли и задумывался. А что купола нам говорят? Кверху! Мысли выше, выше, выше! Куда цветы тянутся? К солнцу! А деревья — к небу. То же самое... Всё тянется вверх. Всем нравится солнце, тепло... Тут уже никак не соврёшь. Но каждый решает сам, как быть со своей внутренней честностью, которая называется душа...


Голос Петровича плыл, менял форму, оставлял после себя светящиеся орнаменты в воздухе. Улыбка его дрожала, как отражение в воде. Кожа на руках превращалась в кору, а жилы — в тонкие корешки, сплетающиеся с землёй.

Сознание вспыхнуло и разлилось по миру, как растаявший лёд по весеннему ручью.  Память отступала, словно отлив. Был город? Были дороги? Лица? Всё казалось настолько далёким, что, возможно, его никогда и не существовало.

Мир рассыпался на фрагменты. Цвета стали звуками, звуки — текстурами, текстуры — вкусами. Тело разбирало на составляющие, перемешивало, растворяло в потоке.

Язык пламени пел чистыми вибрациями смысла.

Время больше не двигалось вперёд, оно текло вбок, вниз, скручивалось в спирали, рябило, как поверхность воды, в которую бросили камень. Лес стал переплетением знаков, символов, ветвей и теней, сложенных в язык, который невозможно было прочесть, но можно было почувствовать.

Петрович по-прежнему что-то говорил, но слова его  сворачивались клубками, рассыпались в воздухе мелкими вспышками. Лицо светилось  лёгкой пиксельной рябью.
Звуки сливались в мелодию, и эта мелодия становилась частью тела.   
 
— Ну смотри. Вначале у тебя мир твёрдый, плотный, логичный. Потом ты раз — и понимаешь, что он уже где-то жидковатый, где-то поддаётся. Потом ещё раз — и вот он уже как туман, где границы плавают... Мы все просто вибрации в поле вероятностей.

Внезапно Петрович поднялся, его силуэт расплывался, становился очертанием, наброском, эхом движения.

— Пора идти.

Деревья медленно покачивались,  невидимый ветер шептал им что-то на языке, понятном только корням. Мир был не твёрдым, а текучим, меняющим форму по прихоти момента. Мы  плыли в снах леса.

Лес  читал нас на уровне форм, динамики, импульсов. Мы были для него строчками кода, движениями на циферблате, лишёнными смысла, но имеющими значение. Лес был оператором. Это он создавал нас, а не наоборот. Он выстраивал наши мысли в понятные ему структуры, он передавал нас себе самому, как читатель передаёт строки по голосу, чтобы они стали частью его головы.

Петрович шёл впереди, не касаясь земли — она сама как будто несла его, принимая шаги и передавая дальше, будто по цепи. Он  скорее смещался в пространстве, исчезая в одном месте и появляясь в другом, словно кадры, вырезанные из фильма и склеенные без логики.

Ну Петрович и марафонец! Еле догнали его. На километр вперёд  убежал. Сидит, наслаждается водичкой, музыку слушает.

— Ну ты бегаешь! Как двадцатипятилетний пацан! У меня печень болит... прикинь! Девять километров сейчас эти прошёл, блин...

— Ещё два до озера, — объявил Петрович. — Нет, до озера мы дошли... Вот оно — местное озеро, искусственное... Два километра до реки ещё. Итого получается одиннадцать... В общем, настрой должен быть... Есть одна деталь. Смотри, мы живём, а вокруг нас — сколько всяких вещей... Ты согласен?

— Согласен.

— Я вот резко, жёстко и чётко... Никакого внимания никуда! У меня энергия остаётся. Бьёт, как фонарик, лучом. Я её не трачу попусту... Понимаешь? А у людей-то внимание уходит туда-сюда... Понимаешь?

—Да, я шёл вот о бабах думал...

— Женщина отвлекает внимание даже на мысленном уровне, а если они ещё это... они ещё... Потому что женщины питаются вниманием. Основа питания душ в женских телах — это питание через внимание. Неважно чем, но в первую очередь, конечно, мужской энергией... психической...

— Всё, хвати. Хватит с меня. Я раздеваюсь и падаю.

—  Ладно, расслабься, отдохни! Поэтому мужчины и слабеют, — продолжал Петрович, — особенно когда становятся старше... Души в женских телах тоже хотят быть сильными, как мужчины... равняются на них. Вот так природа вещей устроена... Но это естественный процесс. Мужчины жертвуют ради слабого пола всю свою психическую энергию... Травкин в действительности устал... Ну ничего, пройдётся вдоль реки, она его накормит, напоит психической энергией... Дело совершенно в другом. Дело в свободной энергии, которой навалом в природе... Особенно в этих деревьях, в этом солнце... Я предлагаю иногда становиться йогой. Йога — это подобно чистому листу бумаги, где нет никаких надписей. Опаньки... кто-то тут оставил бутылочку... наверное, бывший пивас... Ну что можно по этому поводу сказать? Человек кармически заякорился здесь... Придётся в следующих жизнях, или этой, убирать ему...

Петрович опустился на корточки,  черпнул горсть земли, поднёс к глазам.

— Вот, смотри. Видишь, что внутри? Вопрос ведь не в том, что есть, а в том, чего нет, — продолжал он. — Вот ты жил, ходил, думал, что мир твёрд, устойчив, логичен. Но стоило тебе лишь чуть-чуть сдвинуть фокус — и всё...

Надо было возвращаться, пока мир не успел нас забыть.

Поезд тронулся, рельсы под нами начали вибрировать. Мы, словно мозаика, сливались в одну картину, перестали быть отдельными существами, стали частью потока. Лица пассажиров были слегка размыты,  каждый погружён в свои мысли, которые явно просматривались в пространстве, словно реки, в которых плавали образы, звуки, запахи. Все улыбаются, все на Валиуме...

На фоне этого странного спокойствия и безразличия, кто-то в вагоне начинает повторять: «Кто-нибудь помнит, где остановилось время?» и всё больше людей подхватывает его, но с каждым повтором вопрос теряет свой смысл.

Поезд мчался в темноту, а мы сидели, не касаясь земли, в состоянии, которое не имело ни формы, ни времени. Всё было одно.