Глава 23. Розы, снег и Облом Чингисхана

В это время пушистый белый невесомый снег завалил прекрасный город Белгород и Киев. Это была сказка, которой обрадовались дети и некоторые взрослые. Даже тем взрослым, которым снег вообще-то был лишним на их празднике жизни, не могли скрывать вырывавшего из их сопротивляющейся такой красотище души восторга. Они боролись с противоречивыми чувствами. Но от их довольства или недовольства прекрасная снежная картина не страдала. Она, эта картина, радовалась сама себе и была самоцелью, самосмыслом сама для себя. Почему же галдели вороны, объяснение было простое. Белка, проснувшись раньше всех в квартире Весельских, обалдела от "волшебной зимы, которая наконец-то явилась не запылилась"– фактически, а не календарно. Ибо по всем срокам ползимы уже было «коту под хвост», как ворчала наша героиня, грозя своим пушистым хвостом календарю. Так вот Белка тут же прыгнула к Софико в постельку и зашептала ей, распрекрасные сладкие слова:
– Девочка моя, принцессочка, пошли кататься на саночках!! Пошли. Софикошечка наша ненаглядная, умненькая нежненькая девочка-припевочка!
Софико, разъяренная от мокрого нахального шёпота в свое ухо, нащупала тапок и пыталась высказать Белке свою ноту протеста на тапочковом дипломатическом языке. Конечно, после таких финтов Софико оказалась «кобылою-неблагодарной-мучительницей-белок – врагом-природы». Белка шасть в форточку! По её мнению,  хороший морозец натощак полезен для мозга молоденьких девушек. (Она же тоже девушка, как никак) Потом Белка устроила переполох у надутых неподвижных ворон, дремавших вокруг сытного мусорного ящика. «Чтобы просыпающихся жителей Белковской улицы поприветствовать торжественным зимним лаем… то есть креативным карканьем!» – поясняла хулиганка в дальнейших отчётах.
Пару часов Белка занималась своими делами, мимоходом провожая сестёр Весельских, вздумавших рано поутру, в шесть часов, собраться в очередь за билетами на органную музыку зарубежного «мистера Вольдемра Раундшвейского с группой светил смычкового оркестра мирового уровня». -Разве рано поутру ходят за билетами? -вопрошала Белка, плаксиво наигранно, сопровождая хлопоты и сборы, в которых Агата едва смогла растолкать сестру, которая спала сладким детским сном, периодически смеясь и грустя во сне. -Лара, не спать!- тормошила ее Агата, сдёргивая с той одеяло в известных по первым главам оранжевых лилиях.
Но наконец, проведя   «моих ненаглядных девочек» к ЖД Вокзалу, где возвышался около моста исторический паровоз, Белка вернулась и  у дома Весельских, повстречала Енокидзе топтавшегося у парадного подъезда со скромным букетом мелких белых роз. Она с видом знатока снисходительно покачала головой, глядя на нашего героя, на этот раз без рельсы, и юркнула в квартиру через форточку. Енокидзе не заметил наблюдающую за ним Белку, погружённый в свои романтические грёзы.
Дверь жалостливо мяукнула. И тихо сама собой отворилась. Енокидзе сиял на пороге со скромным, повторим,(чтобы было куда отступать, если кто поймёт из читателей) но так тщательно выбираемым, букетиком. Товарищ оперуполномоченный торжествовал победу над Сычом. Он ловко зарифмовал своё отношение к сопернику и уверен был, в своей голове, что теперь то Агата полностью его! Прорепетировав перед зеркалом несколько вариантов признания, он пригладил свои тонкие волосы на лысине и самодовольно, но с подозрительностью, конечно, сжал в ручонках букетик и отправился к Весельским, благо участковый участок был через дорогу, у самого дуба.
    Итак. Дверь тихонько отворилась, в коридоре горела яркая новоиспечённая, замененная, Софико конечно, лампочка. (Становись самостоятельной, маман, говорило всё вокруг, приготавливаясь к отъезду дочери Лары и Дарова.)
     Енокидзе остановился на пороге квартиры и в эти напряжённые сладкие мгновения ожидал чего-то волшебного, прекрасного и романтичного. Вдруг на вешалке под потоком зашевелилось что-то нежно пушистое и невыразимо прелестное, как ощущал в душе Енокидзе. Он вообще в эту минуту ощущал всё вокруг неповторимо прекрасным и волшебным. В лучах новой лампочки (она правда светилась многократно ярче, чем последние полгода) на вешалке предстала золотоволосая фея.
   – Не мешай! Я пишу отчёт о любви! – прошептала Белка на вешалке и отмахнулась своей самой прекрасной лапой на земле, как подумал Енокидзе.
   – Хорошо-хорошо, я подожду, – на редкость покорным тоном пробормотал он и сел на трюмо. Оно качнулось и скрипнуло.
    – Эй, там поосторожней! – Белка тихо вскрикнула , недовольная что ей мешают. – Вильям Кузьмич, вы б с антиквариатом поостоорожнее. Это дедушкино. Ларочкино и Агаточкино!
   Енокидзе уже немного стал терять терпение. Старьё какое-то тут под… ногами, некуда деться бедному работнику со злом на планете, пробурчал он себе под нос, но вслух только вздохнул. Понимающе.
   Белка зыркнула на Енокидзе. Застыла в недовольной позе несколько секунд и раздражённо бросила ручку на пол.
   – Вот! Сбил меня с мысли! Я только концовку придумала и… забыла! – она недовольно насупилась на Енокидзе и размышляла. – Ладно, кот с тобою!

После некоторой напряженной беседы, «очень необходимой следствию», они с Белкой отправились по направлению горы Облома Чингисхана по непрочищенной от снега улице Алёши Поповича.
Перейдя через улицу Соломенскую, Белка указала лапою вниз яра Облома Чигисхана:
– Вильям Кузьмич, там находится улика, там трамвайный след!!! Когда я врала!?
Енокидзе совершенно озадаченный таким оборотом, колебался.
– Не придумал ничего, слишком снежно. У меня обувь не особо… – проговорил он, рассматривая с удовольствием свои белые розы, которые не оставил в квартире, убедившись, что « сестрёнки очень хотят попасть на органную музыку, занимают очередь, бредя утром по снегу пешком, прямо к оперному театру! потому утром их нет».
– Вильям Кузьмич! Главное туда спуститься, а от радости продвижения следствия, обувь будет не иметь для Вас значение! Дайте сюда розы!
Белка схватила букет и поскакала к маленькой девочке лет 6 с немаленькими деревянными санками.
– Девочка, а как тебя зовут? – спросила у нее Белка.
– Меня зовут Лиза! – ответила девочка, совершенно не удивившись говорящей Белке.
– Дашь прокатиться на санках один разик, Лизавета-царевна? А то я тебя съем!!! И подержи цветочки! – сказала Белка.
Ребёнок засмеялся и протянул ручонку с веревочкой.
– Разрешаю! Только один разик!
Белка с Енокидзе мчались с высокой горы Чингисхана-Батыя. В порыве восторга Белка вспрыгнула на голову Енокидзе и визжала от радости «и-и-и-и-и-и-и». Тот еле управился с санками, чтобы не свалиться в сугроб. Сработал профессионализм милиционера.
– Поднимаемся, Вильям Кузьмич! Не задерживаемся! Промокните и насморк подхватите не дай боже! Здоровски мы прокатились, да?
      – А где улика?! – свирепо наступал на Белку Енокидзе.
– Ну. Бросьте! Какая улика в выходной зимний снежный день?! – обиделась Белка. – не находите такие глупости в выходной день неделикатными?! Я хотела покататься на санках, доставить,  в первую очередь, вам удовольствие!
– Ааа! Вот ты где, гад!!! – грузный мужик наступал на Енокидзе! – Какого ты забрался своей тушею на детские санки?!!
В итоге, всё, конечно, устроилось. Мужику, оказавшемуся ошеломлённым папашею маленькой Лизы, аккуратненько пояснили, что происходящее – сугубо в интересах серьезного следствия. Документ, подтверждающий оное, а именно удостоверение штатного сотрудника угрозыска, был предъявлен. И хлопающий ресницами застенчивый папаша уверял, что завсегда рад помочь, так сказать, спокойствию мирных граждан.
– Ну что ж, время завтрака! Я нашла свою концовку к отчёту о любви. – Белка медленно развернулась  и аккуратно поскакала, как будто стараясь не расплескать ценную мысль! – Вы были неотразимы, Вильям! – Она послала воздушный поцелуй нашему Вильяму Кузьмичу. – Букет я сама вручу девочкам! И впредь не сорите поэмами направо и налево, дорогой вы наш! – неслось гулким эхом по Красноклюквенному проспекту.
Потому что вышло круче. "Софико не такая прикольная как наш Енокидзе!"  Софико точно ворчала бы по-любому, она не такая дура «вот так все бросить и попереться чертикуда».