Ответ на письмо Ники

ОТВЕТ НА ПИСЬМО НИКИ О ПРЕДСТОЯЩЕЙ ПРОГУЛКЕ

                Нике Марич, затейнице и зачинщице совершить совершенную парковую   
                прогулку в составе Кенгуру, Белого Кролика, канареек и Н.П.

        О-хо-хо!..
        Не волнуйтесь, дорогая Ника. Эти, возможно, не совсем ясные начальные междометия говорят лишь о моей глубокой вовлеченности в прочтение Вашего редкого по красоте и насыщенности письма.
        Ваше письмо принес мне прямо домой опытный, по всей видимости, почтальон, поскольку был в форменной фуражке и с перекинутым через грудь ремнем видавшей виды сумки. А я тотчас, прямо при нем, распечатал конверт и погрузился в чтение, после чего низким голосом произнес вот это самое «О-хо-хо», чем распалил крайнее любопытство стоящего на пороге почтальона, да так, что он, вытянув вперед шею, попытался заглянуть в содержимое открытой страницы письма в моей руке – представьте, решил на службе позволить себе такую роскошь. Но тщетно: отсыпав ему в ладонь чаевую мелочь, я закрыл дверь перед ним и перед его явным разочарованием в недоступности чужой переписки.

        И вот Ваше письмо, Ника, повторяю, редкое по красоте и насыщенности.
        (…)

        Поставленное в скобках троеточие означает, что в этом самом месте из моего ответа выпал огромный красочный абзац, где я с умилением и восторгом аналитически подробно расписываю именно вышеуказанную красоту и насыщенность Вашего письма и в особо льстивой манере осыпаю его строки изысканными благодарностями и комплиментами. Хотя, как Вы знаете, я обычно не выхожу за рамки сдержанных похвал. И этот абзац исчез не потому, что в последний момент я устыдился своих елейных изречений и решил их удалить, вовсе нет. В данном случае, знаете ли, сайт сам отказался пропустить к публикации этот текстовой кусок, прислав пояснение, что чересчур заискивающий и угодливый тон совершенно не соответствует моему давно и прочно устоявшемуся писательскому стилю, который всякому смертному досконально известен.
        Так мне редакционный робот сайта и написал: «Уважаемый Николай Павлович, чего это вас вдруг так понесло в сентиментальные словесные эмпиреи? А ну-ка перестаньте! Несолидно! Честное благородное слово, просто несолидно».
        Ну, роботам виднее. И тут, Ника, уж извините, ничего не поделать. Вам остается лишь догадываться, как я расхваливал Ваше письмо. И если в этом я немного лукавлю, хитрю и навожу, так сказать, тень на ясный день, то, знайте, что от чистого сердца.

        В этой связи должен еще сказать вот что. В своем ответном письме, Ника, я, как всегда, старался быть предельно краток, однако, оно неожиданно превысило намеченную краткость и получилось несколько большим по размеру, чем предполагалось. Но ведь должен же я обстоятельно рассказать Вам, как проходит подготовка к предстоящей прогулке? Особенно к весенней прогулке, когда всё вокруг, понимаете ли, оживает, воскресает, возобновляется и, не исключаю, что расцветает. Словом, если листья появляются на деревьях, значит, это кому-нибудь нужно. Поэтому, сами знаете, такая прогулка – это просто неизмеримо грандиозное событие, что тут и говорить!
        Только как ни старался, отправляя письмо, впихнуть его превышающий нормы объем в узкое, как наблюдательная щель в танке, окошко для переписки с читателями, ничего не получалось. Я, опять же, беспощадно выбрасывал из своего письма большие куски и абзацы – всё зря, к посланию оно не принималось.
        Тогда я, на свой страх и риск, решил опубликовать его отдельным файлом, прямо на лицевой странице, среди прочих стишков и прозы, за что милостиво прошу прощения у Вас и у читателей, которые могут ошибочно принять его за художественную литературу. А это, имейте в виду, вовсе не художественная литература, смею без всякой уверенности настаивать я, а просто частное письмо.

        Ну, а теперь о предстоящей прогулке и тщательнейшей подготовке к ней.
        Безусловно, качественное проведение прогулки, и чтобы она во всех смыслах получилась совершенной, во многом зависит от погоды. А ее частая в последнее время переменчивость не дает нам никакой уверенности. Странный в этом году выдался март, что и говорить. И тут ничего нельзя исключать. Не только обычных тропических ливней и гроз, смывающих всё на своем пути, но даже тотального аэродинамического перекоса надзвездной сферы и кардинального крена небесной тверди на клеточном уровне. Возможно, с мутацией протоплазмы в ионосфере. Если такое вообще возможно и вообразимо.
        А, быть может, попросту ангелы, жители высших сфер и атмосфер, отвечающие за климатическое равновесие, ушли в отгулы, оставив погоду на самоусмотрение. Безобразие и безответственность с их стороны, конечно.
        Поэтому в расшалившейся погоде творится нечто непонятное и невероятное: облака, туман, снежные заносы, теплое весеннее солнце, ясное небо, африканский зной, таяние льдов и айсбергов, жгучий мороз, дождевые тучи, циклоны, бури, торнадо и даже местами падения метеоритов – всё сразу и на любой вкус! И в этой сумбурной картине явно просматривается супрематизм Казимира Малевича, что для прогулки, на мой взгляд, совсем неплохо.

        Прогулка и так была идеализирована до высшей степени. А тут еще Белый Кролик повысил градус соблазна, разразившись таким мелодраматическим пассажем:
        – Я знаю самые заповедные места парка, – горделиво произнес он, – это совершенно аттический ландшафт, уверяю вас! Там и погода всегда райская, и между вековых древесных крон мелькают приветливые фигуры фавнов и кентавров, готовые, при раздаче рекламных флаеров и буклетов с информацией о местных промыслах и сувенирах, тотчас склониться в куртуазном поклоне перед каждым посетителем и потенциальным клиентом.
        Там, раскачиваясь на ветвях и лианах, легкие, как безмятежное дыхание ребенка, грациозные эльфы плетут для целевой аудитории недорогие антистрессовые венки и хором распевают песни и гимны всепобеждающему чуду – торжествующему волшебству исцеления полезными травами.
        Там из-за каждого куста доносятся жеманные звуки фортепиано и концептуальные повизгивания валторны, зовущие совершить покупку или записаться на мастер-класс. А у самого пруда, на фоне похожих на откровенные античные статуи каменных валунов, неистовый саксофонист ностальгически раздувает тлеющие в сердце каждого посетителя парка еще неостывшие угли страстных желаний чего-то возвышенного, а иногда и безотчетных порывов к чему-то менее возвышенному, но естественному.
        Там над цветочными клумбами, с их пьянящими, тянущимися до самого неба насыщенными, в качестве рекламных пробников, ароматами, стаями порхают хрупкие и во всех смыслах утонченные феи, эти эротические стрекозы и жрицы храма природы. Они приветливы и прямодушны, ласковы и обходительны со всеми, кто умеет разглядеть и оценить в них не только ретивость и рачительность, как у трудолюбивых медоносных пчел, но и сугубо женское начало, наглядно присутствующее в их неприкрытом первозданном облике.
        Там специально обученные и натренированные служители парка предусмотрительно и очень ловко расстилают красные ковровые дорожки по тем тропинкам, по которым вы только наметили пройтись. А при подаче заявки на создание романтического настроения еще и посыпают дорожки лепестками роз.
        Там даже каждая скамейка устроена как роскошное ложе римского патриция, куда ежеминутно лесные гномы и тролли подносят вам изысканные яства и бодрящие нектары с выгодными акционными скидками. И там, над всем этим дивом, ненавязчиво звенит во всю широту заповедного паркового пространства колоратурное бельканто и лирико-драматическое сопрано оттаявших после зимних дней канареек.
        И всё там живущее, дышащее, движущееся, цветущее и поющее находится на диаметрально противоположном полюсе от всего грубого, воинственного, жестокого, варварского и бессердечного, что, увы, присуще нынешнему поколению человечества.
        Там… да мало ли что еще там есть! Именно в таких парковых местах в один момент опровергается глупейшая выдумка материалистов, что сказок в реальности не существует. Ведь такими небылицами они попросту убивают важную иррациональную сторону человеческой и кроличьей жизни, не так ли?

        Выслушав такое интригующее описание, Кенгуру все же выразил сомнение, можно ли доверять буйному воображению Белого Кролика, который в том парке еще ни разу не был. Ведь всё так красочно им изложенное – это довольно шаткая конструкция, отягощенная иллюзорными образами его замысловатого кроличьего подсознания. Хотя, надо признаться, нельзя не оценить его художественный вкус по части миражей и мистических субстанций.
        – Говоря по совести, – заметил Кенгуру, – если убрать из описания все ненужные коммерческие вставки, то от такой развернутой экзотической панорамы можно даже испытать подлинный катарсис, подобный тому, какой я в былые времена испытывал лишь на театральных премьерах эпических пьес Бертольда Брехта. И все же представленную нам картину парка я не могу не воспринимать лишь в качестве острой жажды воплощения фантазий и спазмов кроличьей тоски по несбыточному. В общем, сомнительно как-то, таково уж мое доминирующее ощущение от прослушанного монолога…
        Свое сомнение Кенгуру подкрепил многозначительным жестом, то есть почесал свой затылок. На что Белый Кролик нашел в себе силы ответить ему другим жестом – тем самым жестом, о котором столетие назад так проникновенно писал в своей книге венский аналитик – Белый Кролик показал сомневающемуся Кенгуру высунутый язык.
        Но как оттиснуто на века в другой известной книге, «А что при этом подумал Кролик, никто не узнал, потому что это был очень воспитанный Кролик». Да уж, воспитанный! Вряд ли можно подобрать более несоответствующее определение к творцу подобных жестов. И куда делись все признаки его аристократического воспитания?
        Но открою Вам один секрет, Ника. Только я один знаю, что при этом подумал Кролик. Не то чтобы я с легкостью умел читать чужие мысли, но… Впрочем, вот что он подумал: «Если я кролик, предоставляющий волю своему воображению, это не дает основания всякому кенгуру примерять на себя роль удава».

        Тем не менее, поскольку одно только выражение Белого Кролика «там погода всегда райская» не несло никакой определенности, можно было ожидать, что в парке будет тепло, жарко, знойно, прохладно, холодно или даже лютый мороз. Признавая эту обтекаемость, на всякий случай, Х.Г.Кролик неожиданно примирительно и любезно предложил Кенгуру свой клубный пиджак, который, по его словам, не только во все времена остается модным и обеспечивает надежным теплом, но также гарантирует обширную светлую ауру любому, кто его наденет. А обладатель такой ауры всегда найдет на прогулке общий язык и дружеское расположение всех лесных обитателей парка, включая не только фавнов и фей, но также пожирающих листву жирных гусениц, древесных клопов, клещей и сколопендр.
        Однако, прежде жеста доброй воли в виде пожалованного с кроличьего плеча добротного одеяния, он решил проинспектировать и освободить от всего личного и лишнего многочисленные карманы своего замечательного пиджака. На поверку наружу им были выужены и выложены на стол следующие предметы:

        – ключи от двери в кроличью нору и дубликат ключа к чужому почтовому ящику, чтобы тайно читать переписку Ники с Н.П.;
        – медная пуговица с выбитой круговой надписью «Горметрострой» (к ней были даны пояснения Белого Кролика: «Кто-то потерял ценную вещь, а я нашел и собирался дать объявление о том, что готов вернуть за вознаграждение»);
        – записка от красавицы-крольчихи с таким текстом: «Котик (зачеркнуто) Зайчик (зачеркнуто) Кролик мой милый! Жду в парке ровно в семь на седьмой скамейке, если считать от седьмой колонны (зачеркнуто) опоры (зачеркнуто) стойки седьмого дворца (зачеркнуто) павильона (зачеркнуто) домика, от которого на седьмом по счету дубе (зачеркнуто) клёне (зачеркнуто) каштане (зачеркнуто) дереве иногда собираются на спевку комарихи (зачеркнуто) коноплянки (зачеркнуто) канарейки»;
        – два гневных письма от горэлектросети с требованиями срочно погасить задолженность по оплате;
        – визитка частного стоматолога, некоего З.З. Зайца-Серого;
        – пластиковая фишка казино «Фортуна-Феличита», по убеждению Кролика, явно выигрышная;
        – контрамарка на вечер в элитный Клуб Почитателей Морковных Пирогов;
        – широко известный веер, который в развернутом виде открывает красочный рисунок подмигивающей гейши, пьющей саке из керамической чашечки;
        – не менее широко известные суконные белые перчатки (их оказалось семь штук);
        – сияющая луковица карманных часов «Mozer», на позолоченной цепочке и с гравировкой на крышке «Дорогому внуку Христофору от дедушки во Всемирный День Независимости Кроликов от Зайцев»;
        – батистовый носовой платок с вышитой крестиком монограммой «ХГБК» (Христофор Генрихович Белый, кролик);
        – фото улыбающейся на пределе возможностей красавицы-крольчихи, в пляжном интерьере, под бумажным зонтиком и в узком полосатом трико, с дарственной размашистой надписью на обороте – то ли красным фломастером, то ли губной помадой – «From me to you, honey bunny!»
        К данному фото Кролик смущенно добавил одно пояснение, сказав, что прежде в кармане находилось другое фото, еще от прежнего владельца пиджака. Там в похожем купальном наряде была изображена выходящая из моря Миа Фэрроу, вся мокрая и в брызгах от налетевшей сзади волны. Но лет за сорок пребывания в сыроватой темноте внутреннего кармана оно так изрядно поизносилось и обветшало, впрочем, как за это время и сам оригинал, что его пришлось заменить портретом крольчихи;
        – кнопочный мобильный телефон крайне устаревшей модели, с трещинами во весь экран и обмотанным изолентой корпусом (по словам Кролика, подарок давней бывшей, тем и дорог);
        – а также небольшая горсть трамвайной мелочи, среди которой затесалась одна потертая древне-финикийская монета с чеканным профилем самого Белого Кролика в царской короне из капустных листьев.

        Словом, все готовились к прогулке. По этому поводу Кенгуру и Белый Кролик торжественно преподнесли мне где-то по случаю добытую ими прогулочную трость, о которой якобы я давно мечтал, после того, как эту эстетическую идею смело подкинули Вы, Ника.
        По их выражению, мне достался эксклюзивный подарочный вариант трости, но по виду нечто среднее между мечом Короля Артура и совковой лопатой. Под их ободряющие аплодисменты мне пришлось, невольно копируя походку Чарли Чаплина, сделать несколько демонстрационных шагов с этой тростью, которая по весу и при ближайшем рассмотрении оказалась посохом Деда Мороза из бутафорских реквизитов детских новогодних утренников.

        Хоть я и представлял, насколько конфузно мне будет шагать по парковым аллеям с такой тростью, в качестве ответной благодарности нашим героям, я церемониально вынес им на вытянутых руках Вашу, Ника, знаменитую шляпу. Да, ту саму шляпу, все еще являющуюся для них объектом интенсивных раздумий, заветных грез и неустанных стремлений. Только я колебался, кому же из двоих вручить этот сокровенный прогулочный приз.
        Что тут началось! При виде драгоценной шляпы у Белого Кролика от восторга вспыхнули в глазах бенгальские огни и завибрировали уши и колени. А Кенгуру тотчас отреагировал приступом тяжелейшей гипоксии. Он побледнел и стал часто и глубоко дышать, едва не падая в обморок. В итоге оба бурно разрыдались слезами счастья и умиления, но в то же время и горького разочарования, что шляпа, по-видимому, не достанется одному и придется друг с другом делиться. Я всеми силами пытался их успокоить и переубедить, чтобы они, образно выражаясь, смогли откатиться к заводским настройкам. Но оба еще долго оставались безутешны. И всё Ваша шляпа!
        В конце концов, пошептавшись, они решили сохранять честность и справедливость по отношению друг к другу и в моем присутствии вроде как поклялись, что на прогулке будут надевать Вашу шляпу по очереди и строго по хронометражу. Клятву, понятное дело, они давали на Манускрипте Войнича и на Фестском диске.
        Да, представьте, Ника, мне еще пришлось присутствовать при этом томительном клятвенном ритуале. К тому же он затянулся так надолго, что вначале я еще пытался вникнуть в их длинные туманные сентенции, затем делал только вид, что вникаю. Но вскоре мне стало нестерпимо скучно, и я даже потихоньку начал насвистывать «Триумфальный марш» из третьего акта «Аиды», в то время как присягающие едва ли не чертили на полу магические круги с каббалистическими знаками и продолжали помпезно произносить на латыни какие-то страшные клятвенные заверения и зароки, укоризненно на меня поглядывая.
        Я убежден, что с их стороны это была бессмысленная трата интеллектуальной энергии на какие-то всецело надуманные абстракции, не имеющие прямого эстетического отношения к шляпному вопросу. Думаю, суть всех их латинских причитаний, излияний и заклятий можно было бы в принципе свести к одной фразе – обещанию, как бы ни была желанна шляпа, не стать ей предметом раздора и эмоционально не омрачить на прогулке их душевного гуманитарного сотрудничества.

        Но данное обещание как будто кто-то нарочно сглазил, поскольку произошло следующее. Пока наши герои крутились у зеркала, поочередно примеряя Вашу шляпу, поправляя и разглаживая на себе наряды для прогулки, между ними состоялся диалог, который чуть не привел собеседников к серьезной размолвке. Я даже не заметил момент, когда их мирная беседа вошла в зону турбулентности. Но, забегая вперед, спешу Вам сообщить, что всё закончилось бескровно, хотя мне и пришлось вмешаться, усмирять и примирять распалившихся спорщиков, заставив их в итоге повиниться и дружески пожать друг другу лапы.
        Приведу лишь начало их диалога, а остальное Вы, я уверен, сможете домыслить сами.

        – Предстоящая прогулка представляется мне сказочной и совершенной, – произнес нараспев Белый Кролик, с удовольствием припудривая свои серебряные усы, одновременно обмахивая их веером и любуясь ими. – Ах, какое совершенство! Мой совершенный облик на совершенной прогулке. Что может быть лучше?
        – Не злоупотребляйте словом «совершенный», мой самовлюбленный друг, – не без налета меланхолии отвечал ему Кенгуру, затягивая узел шелкового банта на своей тонкой шее.
        – Но и пренебрегать этим словом тоже не следует, согласны, Кен? Я попросту склонен называть вещи своими именами. А вот пытаться обойтись без слова «совершенство» – это уже полное свинство.
        – Сказка допускает нарисовать в ней совершенство. Но совершенство не позволяет подняться выше себя, поскольку оно уже и есть передел. Поэтому любая сказка, дойдя до совершенства, конечна в своем сюжетном развитии, и ее всенепременный happy end – это тупик.
        – Пусть так. Только по окончании одной сказки всегда есть возможность начать другую, с другим сюжетом и с новыми персонажами.
        – Но беда в том, – парировал Кенгуру, – что персонажами оконченной сказки можем являться мы с вами, мой драгоценный друг, и мы можем не хотеть быть заменены новыми. Спросите об этом канареек, особенно тех из них, которые утратили певческие навыки – они подтвердят.
        – Умерьте личные амбиции, мон шер, – урезонивал Белый Кролик. – Избавьтесь от ненасытного эгоизма. И научитесь уступать, предоставляя дорогу другим, ведь нельзя существовать вечно.
        – Последовать вашему совету – значит пожертвовать собой ради неизвестных, но новых действующих лиц. И еще вопрос, по силам ли им создавать совершенство.
        – Ни мы, ни они совершенства не создаем, а лишь говорим о нем и им по сценарию пользуемся. Весь этот потрясающий антураж, как и нас с вами, создают в переписке наши любезные авторы, применяя свой лексический словарь и апокрифический багаж. И вся сказочная мифология совершенной прогулки, увы, целиком зависит от их настроения, – подытожил Белый Кролик.
        – Настроение! Именно это слово пугает тем, что является для нас судьбоносным и окружает полной зависимостью, – нервно прошипел Кенгуру.
        – Но эта зависимость сказочная, поскольку мы с вами находимся в сказке и без нее не существуем. Надо, конечно, признать, судя по содержанию этой сказки, ничто и близко не сулит ей стать для читателей истинным воплощением культурного наследия. Разве что потешит их лингвистические фантазии и еще фантазии двух независимых авторов поэтического сайта, внезапно увлекшихся перепиской, вышедшей за рамки сухого рецензирования… Ну-ка, дайте мне шляпу Ники, вы слишком долго держите ее на своей безмозглой голове. От этого шляпа может испортиться.
        – Испортиться? Да не вы ли, сударь, в прошлый раз посмели выйти в этой бесценной шляпе прямо под проливной дождь? Очевидно, под шляпой у вас полностью сглаживаются ваши куцые мозговые извилины. И что мы имели в сухом остатке? А в сухом остатке мы имели мокрую шляпу, пардон за оксюморон. От подобного безрассудства она едва не утратила свои магические качества.
        Между тем Кенгуру послушно передал Белому Кролику Вашу, Ника, шляпу, временно накинув на свою, не такую уж и безмозглую, на мой взгляд, голову плетеную летнюю панаму.
        – Да уж, надо обладать особым чувством юмора, чтобы появиться в обществе в такой шляпе. Она же гасит любой проблеск очарования! – скосив глаза на панаму Кенгуру, с ехидной улыбкой произнес Белый Кролик.
        – Какой интригующий снобизм, Христофор Генрихович, и не менее интригующая критика! Тогда вот что, – деловым тоном произнес Кенгуру, поспешно срывая с головы панаму. – Раз уж мы зависим от независимых авторов, раз уж мы являемся жертвами определенного, а, быть может, и спонтанного сценария, то для качественного проведения прогулки нам понадобится честный, порядочный, очень исполнительный продюсер. Как в титрах фильмов пишут. Думаю, лишним не будет. Он-то и сможет убедить и настроить авторов создавать в сценарии наши образы и произносимые реплики в более выгодном для нас свете.
        – О, да вы романтик, Кен! Только в подобном случае слово «исполнительный» не относится к личным качествам и достоинствам характера. Это просто такая штатная должность – исполнительный продюсер. И ко всему прочему, создать продюсера в полной власти тех же авторов, поскольку это их сказка, они ее создатели, где абсолютно всё зависит лишь от их прихотей и сумасбродных фантазий. Вы, к примеру, желали бы фигурировать в сказке в образе славного рыцаря Айвенго или же, напротив, блаженно плавать бессловесной амебой в глубинных водах домашнего аквариума. Но упрямые авторы крепко прилепили вам маску кенгуру. Так что либо смиритесь, либо жалуйтесь на Н.П. в какую-нибудь небесную творческую инстанцию, раздающую авторам вдохновение. Только, я полагаю, на Нику жаловаться не следует, а то навсегда отберет у нас свою шляпу, и тогда мы обретем ощущение полной неодухотворенности и никчемности своего бытия, – произнес Белый Кролик, наградив собеседника еще одной улыбкой, средней между дружелюбной и презрительной.
        – У вас стереотипное мышление, уважаемый Христофор Генрихович. Я предложил бы вам шире смотреть на вещи, – уязвленный собственным невежеством, продолжал нервничать Кенгуру, пытаясь оттеснить Кролика от зеркала.
        – О, дитя нашей бестолковой современности! – между тем продолжал Белый Кролик, восстанавливая свое место у зеркала толчком собеседника в бок. – Бьюсь об заклад, на роль исполнительного продюсера вы бы прочили вашего крестного папашу Бертрана Рассела, некогда случайно забредшего в австралийские дебри с единственной целью – понюхать местной экзотической сирени. Но вместо этого, он, к удивлению, нашел под кустом вас, пахнущего отнюдь не сиренью. И, будучи человеком мягкосердечным, вынужден был приютить бездомного и никому не нужного бедолагу.
        – Но вас там не было, Христофор! – не сдержав обиды, взвизгивал Кенгуру.
        – Уверен, ваш вид был достаточно жалок и без моего участия, – продолжал язвить Белый Кролик. – Хотя, по большому счету, и вас, Кен, там не было. Ведь все наши воспоминания, как и всё наше прошлое, вложили нам в головы те же докучливые авторы сказки.
        – Какие надуманные примитивные суждения, Христофор Генрихович, сэр! Они возмущают мои благородные чувства и к милому Бертрану, и к моей малой родине, и к тамошним кустам сирени, черт возьми! Знайте, я гораздо лучше, чем моя репутация. А вы не подумали, что, быть может, любознательный Бертран Рассел на самом деле проплыл на надувной лодке с одним веслом тысячи миль, чтобы в моей родной обители просвещения и благоденствия повстречать такой редкий сумчатый экземпляр, каким являюсь я!? – еще сильнее раздражался Кенгуру…
        – Говорите, редкий сумчатый экземпляр? Не знал, что у несчастного Бертрана серьезные проблемы со зрением.

        После этих слов Кенгуру, слегка подвинув своего визави, сбоку заглянул в зеркало, чтобы увидеть в своем отражении благородные черты и породистую сановность. Но, к его большому сожалению, на него глядела угрюмая узкая мордочка, с неуклюже поджатой короткой челюстью, и полные обиды и вечных претензий выпученные глаза, то есть типичного представителя субэкваториальных широт самой жаркой части суши Южного полушария. Да, отнюдь не редкого представителя, а типичного и внешне вполне заурядного и, возможно даже, ближайшего родственника то ли мускусной крысы, то ли летучей мыши, если не их искаженная версия.
        От такого неотвратимого факта раздражение его взлетело до высшей точки, если, конечно, у раздражения, как и у понятия «совершенство», есть свой предел. В такой накаленной атмосфере этой драматической сцены и стояли у зеркала две персоны, охваченные эмоциональными молниями соперничества, исходящими от их несокрушимой гордыни. И ничто не смягчало их сердца, даже скрепляющая их единство общая присяга справедливого дележа Вашей шляпы.

        Хотя, на мой взгляд, Ника, кто уж мог быть по-настоящему раздраженным, так это Белый Кролик. Ведь накануне – представьте! – он поссорился со своей крольчихой. Заявляю это абсолютно ответственно, поскольку случайно слышал часть их телефонного разговора, когда Х.Г.Белый, едва сдерживая внутренние порывы агрессии, выкрикивал весьма странные по форме и содержанию оскорбления в трубку:
        «Подите к черту, бесценное мое сокровище... Как вы меня уже достали, блаженство души моей… Да, ненаглядная любовь моя, вы самая недалекая крольчиха, которую я когда-либо знал… Что это за наглое женское искусство – покорять безмерной чувственностью, сохраняя при этом ледяной взгляд Урсулы Андресс, богиня моя?.. О, мое бесконечное счастье, вас следовало бы обходить десятой дорогой… Всё, мы расстаемся навсегда, спасительная отрада моего сердца!»

        По надломленной интонации Белого Кролика я понимал, что ко всем его упрекам, ко всем неусмиряемым судорогам гнева, прекрасная крольчиха действительно оставалась холодна, вероятно, принимая в расчет то, что ну, да, любовь в очередной раз не была к ней особо щедра, ну, да, в ее судьбе постоянно возникают типажи разной степени отторжения, а идеал может встретиться лишь раз в жизни или даже никогда – так что теперь?
        Да уж, как принято говорить, мир меняется. Он феминизируется, юридически уравнивается в гендерном плане, и только одинокие крольчихи сегодня не имеют возможности привередничать. Причем, стоит заметить, в телефонном разговоре оставалась она холодна настолько, что если и появлялись в ее глазах слезы, то моментально превращались в лед, со стеклянным звоном падая к ее безупречным ногам – оставалось только смести веником.

        Апропо, Ника, замечу вот что. Да, мы вынуждены признать, что в мире все круто изменилось. И так быстро! Мы родились и жили в довольно спокойную и устойчивую эпоху железных дорог и авиалиний, кухонных радиоточек и ламповых черно-белых телевизоров, почтовых новогодних открыток, скупых и одинаковых по содержанию газет и не всегда работающих уличных телефонных будок. Нас повсюду окружало электричество, и это был предел цивилизационного прогресса. А нынче уже пребываем в стремительно летящей информационной эпохе интернета, всемогущих смартфонов, нано-технологий и искусственного интеллекта.
        А как пугающе изменились нравы! Их обсуждать даже не стоит и начинать. Но если меняются нравы на Земле, это ведь не значит, что они меняются и на Небесах?
        В школе я читал в учебнике по истории про былые темные века и про будущий технический прогресс и не мог тогда представить, что буду жить в века еще более темные, хотя вроде как с наступившим прогрессом.
        В общем, как в стародавние времена говаривали в глухих селениях приверженцы языческих культов и первобытных основ, «Знайте, миряне, компьютеризированная цивилизация и внедрение прогрессивных супертехнологий погубят любознательное человечество». Ну, даже если и ничего такого они в древности не говаривали, давайте коллективно зададимся данным вопросом. Думаю, он того стоит.

        А еще на нашем веку довелось лицезреть тотальное вымирание интеллигенции, которая, в той или иной форме, существовала во многих прежних поколениях, и никакие социальные перемены и перевороты не могли ее полностью истребить. Поскольку, я считаю, это врожденное качество, и окружающая среда всегда была перед ней бессильна, хотя и добилась того, что некогда сузила ее до пресловутой «прослойки». Но вот на наших глазах полным ходом разросшееся филистерство, словно раковая опухоль, пожирает последних ее представителей.
        О, это ускользающее чувство интеллигентности! То чувство, за которое еще пытаются зацепиться постаревшие гуманитарии и затравленные культработники, в то же время, боясь в этом признаться даже самим себе, а в обществе пытаясь откреститься от своего злополучного сословия.
        О, этот неприметно и одиноко бредущий в толпе с книжкой за пазухой интеллигент, стыдящийся быть причастным к этому обсмеянному и затоптанному прозвищу и всеми силами пытающийся хоть как-то подогнать и приладить свой упорядоченный внутренний мир под примитивные поведенческие проявления этой толпы. Тщетно, тщетно. Интеллигентность, как и джентльменство, сурово вытесняется безжалостным ханжеским прагматизмом, который прикрывается неизбежным прогрессом и законами всепобеждающей эволюции. Что ж, царствуйте на славу, утилитарный расчет, коммерческая выгода, практический интерес и их верные спутники – бесчестье и хамство!
        Как такое принять и выдержать? А представьте, каково это выдержать крольчихам. Особенно таким обаятельным, но скромным крольчихам, с неторопливым провинциальным мышлением благовоспитанности и добродетели, всё еще упорно держащихся за бесследно исчезающие патриархальные устои и культурные ценности, ограниченные потребности и, если удастся, сдержанные в любовных страстях манеры.

        Эти крольчихи по-прежнему с упоением читают эпохальную классику XIX века в старых многотомных изданиях, оставляя на полях книжных страниц ногтевые пометки и неизгладимые следы от сентиментальных слез. И даже по самым торжественным случаям, принаряжаясь лишь тем, что прикалывают фамильную брошь к повседневному платью, в уютных домашних компаниях пьют с друзьями чай, а не модное просекко.
        Эти крольчихи по-прежнему вечера напролет молча вяжут на спицах теплые вещи и иногда вздрагивают, когда доносится с полуночной улицы шум, громкие выкрики, даже бранные оскорбления. Думают тогда, что по улице бредет какая-то большая пьяная компания. Ничего подобного, это идет один растрепанный человек и разговаривает по своему телефону.
        Эти крольчихи стойко переносят непостижимые современные нравы и неудачные личные отношения, всякий раз преисполненные сострадания и сочувствия, скорее, к тем, кто их бросил, чем к собственной оскорбленной душе, в которой после разрыва возникает не бездна новых возможностей, а оглушающая опустошенность. И так же стойко встречают осыпающуюся в отражении зеркала красоту и приближающуюся одинокую старость. А старость – это как ненужные фонари на заброшенных улицах. Они светят там, где уже никто не ходит.

        Белого же Кролика тяжелый любовный разрыв, не побоюсь этого слова, ушатал настолько, что его неизменное кредо «Я не из тех, кого выбирают, я из тех, кто сам выбирает» сгорело сразу и подчистую. И если бы не исцеляющая мысль о предстоящей прогулке, да еще в желанной шляпе, думаю, беднягу пришлось бы отпаивать тяжелыми психотропными лекарствами.
        И в этой связи, Ника, вот еще две недавних новости о наших подопечных. По слухам, разумеется.
        Белый Кролик, вообразив, что остался после разрыва с красавицей-крольчихой с разбитым сердцем, чтобы собрать его по кускам и оживить, маниакально строчит какую-то фаталистическую любовную лирику. По ночам он подолгу сидит у открытого окна, отмахиваясь от первых комаров и переводя бессонный взгляд с исписанного стихотворными каракулями листка на подсвеченные ранней луной облака на темно-лиловом небе. Возможно, в этих застывших облаках для пущего вдохновения он пытается разглядеть знакомые округлости и выпуклости утерянной избранницы. Я вполне могу понять то, что он взялся за перо, пожелав зафиксировать личную катастрофу на бумаге. По моему глубокому убеждению, только написанное слово имеет окончательный смысл, а произнесенное – зыбко, жизненно неустойчиво и часто до конца неясно.
        Я знал, что какой-то прок от влюбленности Белого Кролика все-таки будет. Главное, не сваливаться в депрессию. Это порождает множество дурных мыслей, мешающих качественному удовольствию от прогулок. Однако, поговаривают, в этой его мрачной лирике и общий замысел, мягко говоря, мутноват и чрезмерно эксцентричен, и ни рифм, ни ритмики как таковых там особо нет, но, по выражению самого Кролика, там есть красноречивая правда, хотя и весьма далекая от истины.
        Как говорится, понимайте, как хотите. Вот для Вашей оценки несколько весьма безотрадных строк из ночных бессонных вдохновений Белого Кролика:

        Комара прихлопнешь на плече.
        В ад иль в рай душа его взлетела?
        Или больше нет души – вообще
        нет ее, когда не станет тела?

        И невольно комара судьбу
        на себя примеришь. Что с душою,
        когда сам окажешься в гробу?
        И отличие от комара какое?

        Ты меня хоть взглядом оживи.
        Я погиб, и в этом нет ошибки.
        Я сгорел дотла в огне любви
        от твоей лишь кроличьей улыбки.

        А вот я, Ника, фразу Белого Кролика про правду и истину даже разбирать не хочу, поскольку считаю, что при мифологичности нашего мышления любая истина представляет собой лишь набор наиболее правдоподобных мифов.
        Стоит еще сказать, что и наш достопочтенный Кенгуру, хоть никто не посягал разбить его закаленное австралийское сердце, тоже ударился в творчество. Он задумал написать большой детективный роман, и уже несколько месяцев всецело поглощен этой работой. Помня мои наставления о важности первой фразы произведения, он усердно над ней потрудился. Но, по слухам, дальше первой фразы дело пока не пошло. И кому, как не мне, случайно удалось подсмотреть эту первую фразу его романа? Вот она:
        «В то утро в нашем тихом городке ничто не предвещало неприятностей, и, вероятно, поэтому ни в то утро, ни в последующие дни и годы никаких неприятностей не произошло».
        И как после такого начала можно продолжить детективный роман?

        Ну, вот, Ника, вкратце то, как проходит подготовка к предстоящей парковой прогулке и в каком его участники пребывают вдохновенном и не очень настроении. Вы спросите, почему я мало рассказал о том, как готовлюсь лично я? А что мне долго готовиться и собираться? В общем-то, я всегда готов. На мне уже строгий смокинг, галстук-бабочка и еще не совсем сношенные черные ботинки, с невычищаемой пылью дальних дорог и близких топтаний у подъезда в беседах с соседями, где нередко возникают толки и кривотолки и ширятся сомнительные в правдивости новости и точные по достоверности слухи.