я часть той слабости что хочет добра

За то, что рифмы рву, как флаг на бастильях,
 Мне эполет вогнали в плечи — награду палача.

За что мораль моя — дырявый дирижабль,
Меня слепым повесили в петле стиха.
Белый кабинет, как саван, выдан за иные мысли,
— „Гинесс“: свобода пахнет жизнью.

Язык мой гвоздями прибивали к гортани,
Но слова прорастали сквозь швы, как плесень сквозь сыр.

Мы пили с крысоловом из луж у метро,
Где тонет последний поезд в пятнах мазута.
Он шептал: «Ты давно в списках мёртвых. Но если б не ты —
Кому б я продал эту вонючую люту?»

Тональко-бледные вены - с детства еще параноик.
Вы видели тех, кто сгорел с „крокодила“?

Я знаю тридцать семь причин стать пеплом где вы в главной роли:
Этанол, нож в подъезде, тишина в пустом дуле, не подкупное горе.

Полночь. Строки, как крысы, грызут провода,
Завтра проснусь с лицом, что треснуло, как фарфор на витрине стола.

Крещусь у церкви — дверь в ней чёрная, как учебник физики,
 „Страдал не просто так“, — бормочу, целуя икону, за ней целуя  косяк.

Кухонный нож всё тот же, даже если ржавый и в жилах типа.
Соседская музыка застыла.
Два сорок пять .
Он масло размажет по хлебу, а потом по газете.

Это дневник пьяного ангела:
Пиши как дышишь, хоть дыхание пахнет бензином, гори и сжигай все до тла.
Пусть трескотня тех пожаров тебя согревает, пусть все переправы сгорят.

За то, что рифмы гнали до могилы с каждой буквой, я поднимаю белый флаг.
На пепелище жженых нервов, не сдаюсь -  я объявляю антракт.

Тридцать три девки, от А до Я совращают меня в кружевах, снова берусь за бумагу, продолжаю копать.
Они залатают все раны, бумага впитает и ручки простят.