Элегия

***
Пронзающий мартовский воздух пробирается в альвеолы,
бронхи, куски газеты, книги, любимые с детства, как крик оцеолы,
чинагчук и натаниэль бумпо,
пишу по памяти, делавары, Онтарио,
прерии и всадники без сердец, возвращается счастье будто,
что грело, ласкало, одаривало,
шептало на ухо, заманивало переменами,
все, что собирало меня, виниловые пластинки, крутящийся диск времени.
Бытие рифмуется с именами, память лучится надеждой,
в старом шкафу остались кульки от мамы с кусками материи,
старой одеждой,
привязанность к прошлому, вряд ли грех,-
этот закон подвержен старению,
боль безумием станет в мистерии, пока не искупит всех.   

Кутаешься в китайский ширпотреб, человек эпохи мозгошвея,
ждешь, когда солнце покажет бессменный лик,
и перережет горло, выровняет, меньшевея,
в легких, осипших простудой, о спасении детский крик. 

Любишь девушку, она умирает,
любишь друга - он предает,
любишь родину - она исчезает.
Историю эту знает каждый, который ждет.

И идешь по лужам, пятнам бензина, рассыпанной соли от снега,
мартовский ветер норовит проникнуть в самую твою глубь,
сердцевину, душу, лузу, минуя тело, как оберега
боится русалка, когда ложится к тебе на грудь.

И ты тонешь, захлебываешься, плачешь, но слезы
смешиваются с потоками вод,
лиц ушедших, пришедших, возшедших, в позах
как в утробе у времени, как у бесконечности конечный живот.

Сходят смуглолицые лепые боги с олимпа,
сходят длиноперстые боги со смуглого арийского неба,
сходят с вершин и германских глубин славянских боги,
лучи света отскакивают от нимба,
и снег последний уходит на тот холм,
где Иван да Марья, где слезы мира,
где копье прободает плоть Того, Кто нашей бедою полн,
до краев нескончаемого потира.