Нарты 4

Из аланского (карачаево-балкарского)нартского эпоса

ПГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

АЛАВГАН И БОЙРАНКЫЗ

АЛАВГАН И ГЕМУДА

Азаусский простор тих и чист не всегда,
Своенравной бывает морская вода,

Но идут неспеша за веками века,
И ласкают жемчужной волной берега.

Над зеленой равниной рассветная тишь…
В полумраке застыл неподвижно камыш.

Там, где мало деревьев и мало камней,
Его стебли и глина железа ценней.

Тейри-хан научил строить нартов жилье –
Здесь они породили потомство свое.

Жизнь была бы уныла, скучна и пуста,
Но без счета легенды шептали уста.

Повторял меж собой легковерный народ,
Будто три жеребенка выходят из вод,

Поздним, солнечным утром, когда рыбаки,
За добычей уже увели челноки,

Словно дети шалят на пустом берегу,
Обгоняя степные ветра на бегу,

Насладившись сполна малолетством своим,
Снова в море уходят один за другим.

Нарты очень хотели поймать жеребят,
Но ни с чем всякий раз возвращались назад.

Рыли ямы, сидели в засадах без сна,
Рассуждая, как будут растить скакуна.

Только может ли смертный поймать ураган,
Позабыв, что свободе не страшен аркан?

Жеребят не ловил лишь один Алавган,
Будто высшею силой был знак ему дан.

Все вокруг удивлялись: как много он ест!
Мог быка уплести за единый присест.

Хлеб, как мельничный жернов, съедал на ходу,
И весь день разговаривал лишь про еду.

Потешались соседи, но мать, не в пример,
За советом к вещунье пошла, к Алфабер.

- Как мне быть, подскажи, - начала Матчалу, -
Алавгана с утра так и тянет к столу.

Он страдает от голода ночью и днем,
Будто хищный дракон смог упрятаться в нем.

Если он не насытится, то через год
На равнине у нартов закончится скот.

Алфабер улыбнулась:
- Чтоб скот не погиб,
Пусть научится мальчик охоте на рыб.

Рыбе в наших пучинах скончания нет,
Съесть ее невозможно за тысячу лет.

Алавган лег на берег, разинул свой рот,
Дожидаясь, что рыба в него попадет.

Так, голодным без толку лежал он дня два,
Но, зато, прояснилась его голова.

Гордо выгнули шеи над тихой водой,
Вороной, белоснежный, за ними – гнедой.

И пригнали с собою лещей, судаков, -
Столько рыбы, что хватит на сто едоков.

Алавган до отвала наелся, и вот,
Голод снова напал на бездонный живот.

«Эх! Была бы удача поймать жеребца,
Я бы рыбу на берег гонял без конца!» -

Крикнув это, он в яме глубокой затих,
И со дна услыхал голоса всех троих.

Долго нужный момент выжидал Алавган,
И накинуть сумел на гнедого аркан.

Истончилась веревка, как старая нить,
Но к себе скакуна смог силач подтащить.

Он на шею гнедого набросил узду,
И от радости, даже, забыл про еду.

Вдруг, спросил по-людски Алавгана скакун:
- Для чего я тебе? У тебя есть табун.

- Я рожден для того, чтобы жить, - был ответ, -
Но насытить себя не могу много лет.

Мы по морю пройдем, как по руслу реки,
И пригоним невиданных рыб косяки.

- Ничего ты не знаешь, глупец молодой, -
Длинной гривой встряхнув, рассмеялся гнедой.

Редко встретишь такого, как ты удальца,
Но я конь твоего дорогого отца.

Ты же знаешь, что слово превыше всего,
Дал я клятву, возить на себе лишь его.

Ты гордишься началом удачного дня,
Но лишь я захочу – здесь не будет меня.

- Я не зря свой аркан сплел из шерсти харра,
И проверить его наступила пора.

Ты узнаешь сейчас: ничего крепче нет –
Он надежнее цепи, что сделал Дебет.

Если ты так могуч, то аркан разорвешь,
Вот, тогда и узнаем, где правда, где ложь.

От азартной игры богатырь Алавган,
Как от черного пива стал весел и пьян.

Он коня привязал к одинокой ветле,
Да такой, что не часто растет на земле.

Двадцать пядей в обхвате, на десять аршин
Поднимался над берегом тот исполин.

Дернув шеей, скакун вырвал с корнем ветлу,
И потом поманил Алавгана к седлу.

А седло поражало своей красотой:
Кожа зубра обшита каймой золотой.

И подпруга из стали, чтоб в честном бою,
Ей наездник доверить мог участь свою.

- Твой отец повелел мне, - сказал Гемуда, -
Потому я из моря явился сюда.

Будем вместе отныне сражаться с врагом:
Я везде обитаю, и в мире морском,

И в подземных чертогах, и в далях небес,
И в горах, где шумит заколдованный лес.

Лишь захочешь со мною отправиться в путь,
Над водою уздечкою стоит взмахнуть.

Пусть летит восвояси, услышав дракон
Свист твоей тетивы и стремян моих звон.

Алавган с Гемудою помчались вперед
Над горами, где вечен нетающий лед.

Был поход скоротечным, а конный отряд
Не поспел бы, скачи он хоть месяц подряд.

И с почетом батыр возвратился назад:
Как известно, почет – выше прочих наград.

ЗОЛОТАЯ ШУБА

Алавган с Гемудою подобны орлу:
Ветер, поднятый ими, строгает скалу.

Как-то раз, богатырь до вечерней поры
Проскакал и заметил во мраке костры.

- В этом месте нет станов, откуда огонь? -
Но с пути не свернул ни на шаг умный конь.

- Семь семейств эмегенов, - сказал Гемуда, -
Здесь живут и творят слишком много вреда.

Пять быков варят пятые сутки подряд,
В ожидании ржою покрылся их взгляд.

Где-то шубу из золота взяли они,
Эта шуба всесильному магу сродни.

В этой шубе скрывается чудный талант –
Украшает ее воротник-музыкант

Как руками, он складками держит гармонь
Рукава бьются, будто ладонью в ладонь.

И пускаются полы под музыку в пляс,
Эта шуба, я думаю, сшита для нас.

Ей водиться негоже с жестоким зверьем,
У чудовищ с тобой мы ее заберем.

- Гемуда! Зоммахай эту шубу носил,
И народ после пляски валился без сил.

«Без нее пир – не пир», - наставлял он меня, -
«Без веселья она – что кинжал без ремня».

Эту шубу он прятал в особый сундук,
Но замки не спасли от неведомых рук.

Видно, племя шайтанов по дому прошло
И доставило брату огромное зло.

А потом эмегены уже без затей
У шайтанов отбили бесценный трофей.

Алавган с Гемудой пошептались чуть-чуть,
Как им увальней глупых ловчей обмануть.

Нарт привел в поводу скакуна своего,
Эмегенам понравилась кротость его.

Порешили: «Он много не съест на пиру», -
И, как гостя, затем пригласили к костру.

- Угощайся, у нас есть лепешки, айран,
Как тебя величать, богатырь?
- Алавган.

- Что ж, - с улыбкой сказал эмегенский вожак,
- Пусть почетное место займет, коли так.

Кто-то лапой схватил скакуна под узду,
И силком к коновязи повел Гемуду.

- Бросьте это, - сказал Алавган, - этот конь
Слишком норовом крут и силен – только тронь.

Эмеген рассмеялся, держась за бока:
- Я сейчас укрощу твоего стригунка.

Привяжу и стреножу его без труда.
Но в ответ эмегена лягнул Гемуда.

Всполошилась тогда не на шутку семья:
- Мы с тобою, теперь, Алавган, не друзья!

Вдалеке, без сознанья собрат их лежал,
И вожак показал свой свирепый оскал.

- Ты погибель несешь, богатырь Алавган,
Жаждешь крови из наших бесчисленных ран.

Вместо доброй пирушки теперь будет бой –
Я желаю за все поквитаться с тобой.

Алавган не сробел:
- Говорить ты мастак,
Только, разве мужчины ведут себя так?

Гостю смертью грозить – это стыд и позор!
И тогда эмегены потупили взор.

Богатырь продолжал, чуя силу свою:
- Знают все, Алавгану нет равных в бою!

Но сегодня пирушка, где все веселы,
Где от свежего мяса прогнулись столы.

Едем к людям, там вас повстречают с добром,
Или вам веселее дремать над костром?

У прожорливых чудищ блеснули глаза:
- Там накормят нас досыта? Будет боза?

- Будет все, что хотите, и славный прием.
- Но обманешь - на части тебя разорвем!

Предводитель оскалился нарту грозя.
Он не знал: испугать Алавгана нельзя.

Тот ответил ему, не смутившись ничуть:
- Так, давайте ж, немедля отправимся в путь.

Но я где-то прослышал: есть шуба у вас.
Золотая она и пускается в пляс.

Забирайте с собой это чудо-чудес,
Чтобы хохот веселый стоял до небес.

- Нам по нраву рассказ о роскошной гульбе,
Только мы, эмегены, не верим тебе!

Эту шубу ты можешь примерить лишь здесь.
Потанцуй, и посмотрим, каков же ты есть!

С тихим звоном открылись четыре замка,
Чудо-шуба блеснула со дна сундука.

Сделав чистого воздуха первый глоток,
Загорелась огнем, что в печи уголек.

Воротник заиграл на гармони сперва,
Как ладони захлопали в такт рукава,

Полы стали плясать, а чудовищ семья,
Заглядевшись, стояла сама не своя.

С криком «Асса!» пустился батыр танцевать,
Был степному пожару тот танец подстать.

Эмегены стояли, разинувши рты,
Кое-как поясами стянув животы.

Быстрой музыке в такт топотали они,
Позабыв, что их лапы корявы, как пни.

Пригласил чудо-шубу на танец батыр,
Как девицу, когда разгорается пир.
 
Вдруг секрет Зоммахая он вспомнил на миг,
И шепнул пару слов шубе под воротник.

- Шуба, светоч пиров, эмегенов сердца
Разожги, чтоб плясали они без конца.

Сделай так, как мой брат-весельчак говорил,
Пусть повалятся увальни эти без сил.

Над поляной поднялся такой тарарам!
Тот, кто падал, не мог встать без помощи сам.

Алавган поднимал эмегенов, дразня:
- Что же вы, недотепы, слабее меня?

Как не стыдно под музыку эту лежать,
И, хрипя, эмегены плясали опять.

Только семь на ногах повстречали рассвет,
Но не знали, что многих в живых больше нет.

- А теперь, шуба, светоч пиров, замолчи, -
Прошептал Алавган на исходе ночи.

Как мешок, он рукою поднял вожака,
Со словами:
- Живи, коли выжил пока.

Шубу взяв, Алавган оседлал Гемуду,
Эмегены как будто застыли во льду.

Драться с нартом из них ни один не посмел
На поляне, где столько безжизненных тел.

Чудо-шубу батыр Зоммахаю привез,
И от счастья она заиграла всерьез.

Заплясала, захлопала, как аманат,
Что из долгого плена вернулся назад.

Веселей стали праздники нартов с тех пор,
И от пляски лихой сотрясался простор.

АЛАВГАН И ПЛЕННАЯ ДЕВУШКА

Как-то раз Алавган возвращался домой –
Был во время разъезда отчаянный бой.

Под огромной ветлой он решил отдохнуть,
И со свежими силами тронуться в путь.

Он заснул, и приснился ему странный сон,
Будто стражники девушку тащат в полон.

И батыр осерчал от картины такой:
- Только трус может женщину тронуть рукой!

Кто такие? Идете зачем и куда?
Не мужчина, в ком нету ни капли стыда!

Алавган был силен, Алавган был суров,
Испугались надсмотрщики сказанных слов,

Чтоб избавить себя от нечаянных бед,
Порешили держать перед нартом ответ.

- Эта девушка нищенка и сирота,
Ханский сын опозорен был ей навсегда.

Он влюбился, хотел ее сделать женой,
Но она отреклась от любви неземной.

И сказала вдобавок, должно быть, со зла,
Что безродному юноше слово дала.

Хан велел ее спрятать подальше от глаз, -
Наше дело простое: исполнить приказ.

Видишь, камень лежит, плоский, словно плита?
Там – пещера, мы сбросим девчонку туда.

Ханский сын и красив, и умен, и богат,
Отказала? Так пусть отправляется в ад.

Рассердился батыр:
- Коль она сирота,
Если рано познала, что значит нужда,

Если, кроме любви, нет за нею вины, -
Отпустите ее, эмегена сыны!

- Ты б не лез в наше дело, - сказал ему страж, -
Есть богатство, есть власть, а любовь – это блажь.

Наш владыка велик и силен, словно лев,
Прочь с дороги, не то навлечешь его гнев.

Нарт проснулся и, выхватив острый кинжал,
Тут же понял, как долго и крепко он спал.

Недовольный собою и чувствуя стыд,
Он заметил: поблизости камень лежит.

Непонятные звуки наружу неслись:
Не иначе – под ним похоронена жизнь.

Без труда он рукой отодвинул плиту,
И с тревогой в душе заглянул в пустоту.

Закричал Алавган: «Есть живые на дне?
И услышал, как цепи звенят в глубине.

Плач раздался печальней и громче, чем звон,
И тогда Алавган понял: то был не сон.

В темноту потянулась к несчастной рука,
Но пещера под камнем была глубока.

И узду, и подпругу, и крепкий аркан
Воедино связал богатырь-Алавган.

Он бесстрашно спустился на самое дно,
Что от пролитых слез просолилось давно.

Разглядел он красивую девушку там,
И железную цепь разорвал пополам.

С криком сбросил оковы: «Пусть носит их хан!»
И ремнем обвязал тонкий, девичий стан.

Вместе с девой из ямы рванулся, как барс,
И от смерти прекрасную пленницу спас.

Но она на траву повалилась без сил,
Алавган понял все и косулю добыл.

Лучше снадобий нет, чем айран и шашлык:
Угощенье любому развяжет язык.

Отдохнув, дева молвила:
- Ты меня спас,
Так послушай же мой невеселый рассказ.

Мое имя – Жулдуз, я из той стороны,
Где бесчинствует хан – порожденье войны.

До безумья жестоки его сыновья,
От шакальей семьи нет соседям житья.

Но прошло мое детство от хана вдали,
Меня мать и отец до поры берегли,

Но однажды владыка на праздник позвал
Всех, кто ищет фортуну, кто смел и удал,

И батыры пришли из неведомых стран,
Не прознав, как бесчестен и зол этот хан.

Было вдоволь и пива, и мяса в котлах:
Каждый славился мастером в ратных делах.

Вдруг заметил один молодой удалец,
Что под небом сияет хрустальный дворец.

Над веселой толпой в голубой вышине
Отражается солнце на каждой стене.

Хан промолвил:
- Хрустальный дворец под замком.
Кто в него попадет – станет лучшим стрелком.

В тот же миг тур свободу свою обретет,
Вы же пустите острые стрелы в полет.

Самый меткий сумеет свалить его вниз,
И по праву заслужит себе первый приз.

Наши девы красой прославляют страну,
Победитель себе сможет выбрать жену.

Каждый воин из лука пускал по стреле,
Только стрелы обратно летели к земле.

Хан от смеха в седле удержаться не мог,
Вдруг какой-то юнец сбил стрелою замок.

Хан застыл и умолк, а вторая стрела
Круторогого тура у замка нашла.

И хотя ханский гнев клокотал через край,
Хан сказал:
- Коль сумел победить – выбирай!

Этот юный охотник застыл предо мной,
Хан его похвалил:
- Выбор твой недурной!

Пошутил:
- Возвратится с добычей наш лев.
Но в лице изменился, меня оглядев.

- Кто отец твой, ответь, как газель ты стройна,
Знать, в семье непростой ты была рождена.

- Мой отец на охоте пропал без следа,
Мать от горя покинула мир навсегда.

- Знал отца твоего я – он звался Айчи,
Был, как барс, если мы обнажали мечи.

Не сдержу обещания, данного вам –
В жены младшему сыну тебя я отдам.

Он насильно меня затащил в свой чертог,
И никто за меня заступиться не смог.

Запер в комнате, дал мне шелка и щербет,
Но холодным молчанием был мой ответ.

Хан решил: в заточенье остынет мой пыл.
Через месяц посыльный меня навестил.

Он велел:
- Ханский сын нынче ночью придет,
Так не будь же ты с ним холодна, словно лед.

- У меня есть жених! – я сказала в слезах, -
И сгорю, если нужно у всех на глазах.

Мой ответ передали, и хан был взбешен,
Приказал обезглавить охотника он.

А меня кандалами проверить решил,
Не поил, не кормил, чтоб лишить меня сил.

Но, увидев неженскую стойкость мою,
Прошептал:
- Под плитой тебя в яме сгною!

Алавган посадил полонянку в седло,
И отправился с нею в родное село.

- Кто же ты, мой спаситель? – спросила Жулдуз,
Знает каждый, что я никого не боюсь.

Но я слишком ослабла, в глазах моих – муть,
Расскажи мне, куда мы отправились в путь?

- Звать меня – Алавган, сын великой страны,
В ней нет ханов, и все с малолетства равны.
Это – Нартия, где беспечально житье,
Все мы честью своей защищаем ее.

Ни один государь, пусть сильна его длань,
Не решается с нартов потребовать дань.

И не смеет никто объявить нам войну,
Чтоб разграбить чудесную нашу страну.

К возвращению воина стол был готов,
И собрались старейшины нартских родов.

Алавган рассказал, как страдала Жулдуз,
Что ее повелитель – безжалостный трус.

И добавил в конце:
- Тейри-хан, видно сам
Поручил эту чудную девушку нам.

Сироте, что росла без семьи и тепла,
Злая воля дорогу к любви пресекла.

Мы должны этой паре влюбленных помочь –
Выступаем в поход, лишь закончится ночь.

По пути пели нарты о вольной судьбе,
А коней расседлав, состязались в стрельбе.

Пили черное пиво, устав от жары,
По ночам разводили в пещерах костры.

Вот и город, где правят бесчестье и злость,
Только стены его штурмовать не пришлось.

Пришлецам не чинила охрана преград,
Даже хан сделал вид, что гостям очень рад.

- Что за важное дело у нартов ко мне? –
Он спросил, поправляя кинжал на ремне.

Отвечал Алавган:
- Мы – особый народ!
Тейри-хан создал нас для защиты свобод,

Ну, а тот, кто посмел посягнуть на любовь,
Проливает на землю нечистую кровь.

Никакие противники нам не страшны,
Если кто-то посажен на цепь без вины.

Кто по прихоти смертный творит приговор,
Недостойный преступник, убийца и вор.

Хан все понял: к нему относились слова,
Задрожала от гнева его голова,

Но с могучей дружиной тягаться не стал,
Зная, мускулы нартов тверды, как металл.,

Он поклялся охотнику жизнь сохранить,
Коль связует влюбленных небесная нить.

Тут же юноша вырос как из-под земли,
Удивляясь, что нарты на помощь пришли.

Воин юный и тонкий, как стебель травы,
Шлем железный сорвал со своей головы,

И девичьих волос смоляная волна
С двух сторон расплескалась, прикрыв стремена.

Восторгался народ, что бунтарка жива,
А Жулдуз к жениху обратилась сперва:

- Я нарушу обычай, но в этом ли суть –
Сам Тейри указал мне единственный путь.

Мой отважный охотник, любимый Темир,
Для меня ты, что солнце, согревшее мир.

До тебя я вертелась, как шкворень в ярме,
Жизнь мне пыткой была в нескончаемой тьме.

Вбили силой меня, словно ивовый кол
В позабытое поле, что дождь обошел!

Перед нею охотник склонился тогда,
На мгновенье чуть-чуть покраснев от стыда.

И, обняв Алавгана, счастливый Темир
Для дружины устроил торжественный пир.

Нарты в ханской столице гостили семь дней,
Но садиться настала пора на коней.

В час прощанья вздохнул с облегчением хан,
И заздравную чашу поднял Алавган:

- Нарты с миром приехали в ваши края,
Всем желая тепла и добра, как друзья.

Солнце бродит до ночи по небу с утра,
Вот, и нам по домам возвращаться пора.

Чашу с пивом держу я у всех на виду,
И хочу, чтоб вы жили друг с другом в ладу.

Стойте ж, взявшись за руки единой стеной,
И несчастия вас обойдут стороной.

Как аланы пусть юноши ваши растут,
Не сгибаясь под грузом тяжелых минут.

Пусть они избегают неверных дорог,
Чтоб избавить отцов от напрасных тревог.

И пускай Тейри-хан вашу честь стережет,
И от подлых людей защищает народ.

Ваши дочери пусть обретут красоту,
Что, сияя в ночи, затмевает звезду!

Ну, а тот, кто мешает влюбленным сердцам,
Превратится в ненужный, поношенный хлам.

Будем ездить друг к другу, шуметь на пирах,
Будем славить Тейри эмегенам на страх.

Здесь сегодня для счастья раскрыты врата,
Я хочу, чтоб так было везде и всегда.

Но приходит конец даже добрым словам,
И теперь эту чашу я вам передам.

Но Жулдуз не осталась стоять позади,
Прижимая букетик азалий к груди,

Повлажнел ее взор после прожитых бед,
И сказала она Алавгану в ответ:

- Добрый нарт, ты теперь моей жизни исток,
Мое сердце раскрылось, как этот цветок,

Благодарность к тебе не покинет меня
Как к Темиру любовь – до последнего дня.

Это видит Тейри, ты – достоин и смел,
Мою душу словами и делом согрел.

Изведет меня старость, сразит ли копьё,
Но со мною останется имя твое.

Путь в родные чертоги и весел, и скор,
У селения туча закрыла простор.

После ливня на листьях дрожала роса,
И дугой семицветной зажглись небеса.

Подъезжая к ныгышу, сказал Алавган:
- Эту радугу нам подарил Тейри-хан.

Знать, не зря мы на доброе дело пошли,
И доставили радость Владыке Земли.

ПЕРВАЯ ЖЕНА АЛАУГАНА

Много верст с Гемудой проскакал Алавган
По дорогам никем неизведанных стран.

Он с собой привозил дорогие дары,
А потом затевал с Зомахаем пиры.

Слава быстро росла, как зимой снежный ком.
Род Аликовых сделал его вожаком.

А когда Алавгану был нужен совет,
То ему помогал Златоликий Дебет.

Летом воздух над степью горяч и упруг,
Племена людоедов плодились вокруг.

Словно звери в безверии черном они
Коротали свои бесполезные дни.

Тем, кто чтил Тейри-хана – готовили смерть.
Время вышло, и нарты устали терпеть.

Порешили: поступки нечистых племен
Заставляют краснеть голубой небосклон,

И в протоках степных ключевая вода
Зарастает болотной травой от стыда.

Их пора уничтожить мечом и огнем,
Чтобы свет проливался и ночью, и днем.

Алавган за советом явился к отцу,
И, немного смущаясь, сказал кузнецу:

- О тебе, мой Отец Златоликий, - любой
Говорит, что никто не сравнится с тобой.

Я немедля дружину в поход поведу,
Если нынче твое одобренье найду.

Самым лютым врагам наступает конец,
Если слово напутствия скажет отец.

Мы сметем племена людоедов с Земли,
Чтобы нами потомки гордиться могли.

Помрачнел Златоликий, задумчивым став,
Алавган слишком молод еще, хоть и прав.

Степь скрывает соблазнов великую рать,
Неизвестно, сумеет ли он устоять?

После долгих раздумий ответил Дебет:
Нас создал Тейри-хан для великих побед.

Кровопийца живет, оскорбляя Творца:
Я даю тебе благословенье отца.

Эмегена опаснее хищный злодей,
Потому что он ходит в обличье людей,

Но питается плотью, поносит Тейри,
Даже память об этом навеки сотри.

Я поправил подпругу, седло и узду,
И, на счастье, уже снарядил Гемуду.

Собирай молодцов и веди на Восток,
Только дай мне вначале сыновний зарок.

Никого не оставит в живых твой отряд,
А их девы красой никого не прельстят.

Если с ними случится преступная связь,
То в крови у потомков появится грязь.

Станут множится жертвы нечистых утех,
Ты же будешь до смерти нести этот грех.

Все, что мог обещал Алавган наперед,
И Дебет Златоликий одобрил поход.

Словно черная туча дружина пошла,
Племена людоедов крушить без числа.

Темнота наступила, но витязя взор
Двух орлов различил, что пустились в дозор.

За орлами бежали вдвоем по земле
Волк с волчицей, сверкая глазами во мгле.

Алавган поднял руку и громко изрек:
«Слава верным орлам Байтерека вовек!»

И орлы отвечали: «Удача с тобой,
Если ты, не робея отправился в бой!»

Взвыли волки: «Хвала тебе, храбрый батыр!
Пусть наступит в степи нескончаемый мир!»

А потом на плечо Алавгану сова,
Опустилась, промолвив простые слова:

«Слава любит лишь тех, кто завет бережет.
Преступивший его подведет свой народ».

Был батыр беспощаден к носителям зла,
И легко людоедов кроил до седла.

Златоликий Дебет славный выковал меч,
И слетали нечистые головы с плеч.

От копыт поднималась дорожная пыль,
Черной крови потоки стекали в Эдиль.

Гемуда ликовал, меч свистел, как змея,
Очищались от скверны степные края.

Скоро будет Эдиль – окончанье пути:
На Восток через реку не стоит идти.

Эдиль-су, говорил многомудрый народ,
Между миром живых и покойных течет.

И сказал Алавган: «Здесь закончим поход!» -
Но заметил у берега каменный грот, -

«Людоеды скрываются там, Гемуда!
Мы с тобою немедля поедем туда!»

Острый глаз храбреца, как всегда, не подвел,
Он увидел, что хищники прячут котел.

Сорок ушек имел тот котел по бокам,
Чтобы было удобней таскать едокам.

«Сорок жирных волов он вмещает за раз,
Только в нем угощенья не будет для нас», -

Так сказал Алавган, вынул снова свой меч,
И вскипела у берега жаркая сечь.

Вновь взглянул богатырь на таинственный грот,
И увидел, как женщина штопает вход.

Как волшебной иглой зашивает гранит,
И, предчувствуя скорую гибель, спешит.

Мчался в бой Гемуда, не жалея подков,
И остались в живых только трое врагов.

Не почуял батыр приближенья беды:
Женский лик показался из чистой воды.

И стремнина великой реки Эдиль-су
На волне поднимала девицу-красу.

Синевою глаза заливали простор,
И звенел ее голос – судьбы приговор:

- Здесь мой брат, и любовь, и надежда моя,
Пусть свободно уходит в чужие края.

Только преданный памяти древних могил
Алавган людоеда мечом зарубил.

Тут до пояса деву волна поднял:
- Моя кожа, как облако в небе бела,

Коль отца моего пожалеешь и мать, -
Я отдам тебе все, что способна отдать.

И пускай ты наш недруг из вражьей страны, -
В целом свете прекрасней не сыщешь жены.

Посмотри на меня, богатырь Алавган,
Есть ли теле моем хоть какой-то изъян?

У лица моего неземные черты.
Разве видел такие когда-нибудь ты?

Если в жены возьмешь ты сегодня меня –
Будешь счастлив со мною до смертного дня.

Твои раны в объятьях моих заживут,
Брось свой меч, - не теряй драгоценных минут».

Словно стрелы под сердце впивались слова,
И от них закружилась его голова.

Голос девы, как сети, сковал храбреца,
Но на память пришло наставленье отца.

Меч сверкнул над Эдилем, окрепла рука,
И слетела в траву голова старика.

Вышла дева прекраснее полной Луны,
И слезами глаза ее были полны.

Словно тополь степной высока и стройна:
- Мать-старуху не трогай! – взмолилась она,

- Я прекрасна! Быть может, ты просто слепец?
Коли так, я в Эдиле найду свой конец.

Если мать ты погубишь, - я в воду нырну,
Стану пищей для рыб, опускаясь ко дну.

Звать меня Бойранкыз. Я – наяда наяд.
Повелители стран обо мне говорят.

И по свету, на всех четырех сторонах,
Обо мне лишь мечтают в несбыточных снах.

Если ты не свободен, - не тронь мою мать!
Я согласна твоею наложницей стать.

И огромные бусины девичьих слез
Застывали, как жемчуг на нитях волос.

Алавган был отважен, силен и горяч,
Только силы его отнимал женский плач.

Богатырь посмотрел ей в глаза, чуть дыша,
Не заметив, как в них утонула душа.

- Так и быть, старой матери жизнь подарю,
Но не мешкай, не то я от страсти сгорю.

Был он счастлив, и только кольчуга на нем
Раскалилась, как будто была над огнем.

Шлем стальной повернул его голову вбок,
Чтоб напомнить батыру про данный зарок.

Гемуда заметался, взывая к уму:
«Вспомни клятву, что дал ты отцу своему!»

Но наяда в тот миг оказалась сильней,
Было что-то недоброе спрятано в ней.

Забывает, утративший душу свою
Все, что должен хранить на пиру и в бою.

Он могучей рукой подхватил Бойранкыз:
Так, наверх поднимаясь, мы катимся вниз.

- Как ты явишься после такого стыда
В нашу Нартию? - грустно спросил Гемуда, -

Как ты сядешь с дружиной своею за стол?
Что ж, прихватим с собою хоть этот котел.

Если чистую воду согреешь огнем,
Тут же туши воловьи появятся в нем.

Да не стой ты столбом, забирай, не робей,
Будет в доме Аликовых славный трофей.

На котле этом древних заклятий печать,
Но от голода нарты не будут страдать».

Бойранкыз рассердили такие слова,
И огнем засверкала в глазах синева.

- Нам котел пригодится, - сказала она, -
Буду я без него круглый год голодна.

И тогда ни мечом, ни стрелой, ни рукой
Укротить не удастся мой нрав колдовской.

Подоспела дружина веселой гурьбой,
Все кричали: «Победой закончился бой!»

И огромный котел положили в обоз,
Только ветер недобрые слухи понес.

Оседлали наяда и мать Гемуду,
А батыр, как невольник, их вел в поводу.
еревод с карачаево-балкарского Александра Пряжникова