Поэт

Лежал он на диване, ожидая
Очередную музу из бистро.
Он сотню лет не выглядел Джедаем,
Но это не читалось между строк.
Она была Татьяна или Анна,
Он рифмовал, потел, но рифмовал,
Не покидая старого дивана,
Хотя полтинник, он не так уж стар.
Она купила пончики и гату,
Дешёвый кофе, странненький ликер,
А он мечтал, что будет жить богато:
Феррари, Марианна, ля-мажор.
Затем образовалась пианистка:
Богиня, Клара Вик, культурный шок,
Он рифмовал то медленно, то быстро,
Но все же реже, чем когда-то мог.
Поэт страдал, и качество поэмы
Росло соизмеримо с каждым днём,
Но Клара соблазнилась не богемой,
А солнечным кубинским январем.
Но, тем не менее, поэт был издан
И получил огромный гонорар,
Считалось, что судьбою он облизан;
Теперь он что хотел, то рифмовал.
Вот тут-то и случилась Марианна
На перепутье бесконечных ног.
Пришлось сменить диванную программу
На маникюр, шугаринг, Лангедок.
Он овладел французским и свободно
Мог заказать бордо и дичь конфи,
Труды его здесь были неугодны;
Он рифмовал, но лишь по выходным.
От гонорара оставался гонор,
Поэт вернулся в прежнее житье:
Диван, ликер, простуженное горло
И пончики ближайшего бистро.
Летело время, пончики приелись,
Поэту захотелось фуагра,
Но Марианн, Антуанетт, Камелий
Не наблюдалось года полтора.
Пропустим это: зимы и баллады,
Изольду Поликарповну, антракт,
Алкоголизм, "карету мне..." и яду,
Бессонницу, бессмыслицу, инфаркт.

Все отболело и покрылось мхами,
Не рифмовалось, обрывало сны,
Но он был жив далёкими стихами,
Которые писал Татьянин сын.
Не заслужил?
Как знать?
Наверно, странно.
И всё-таки она была Татьяна!