Были и тайны гатчинского дворца

БЫЛИ И ТАЙНЫ ГАТЧИНСКОГО ДВОРЦА
(историческая хроника)


Суров Руси Северо-запад.
Мрачны здесь хвойные леса.
Как крылья, распростёрла лапы
ель, строгая тайги краса.
Река Ижора тихо воды
несёт к балтийским берегам
и среди сказочной природы
свой путь заканчивает там.
Ижорский край под Господином
Великим Новгородом жил.
К Смоленску, к Киеву старинный
торговый путь люд проложил.
Там вдоль Ижоры спокон веку,
у малых речек, озерков
росли жилища человека,
запрятавшись среди лесов.
Дичь, зайцы, кабаны, олени
в леса охотников влекли.
Возникли мызы и селенья,
в чащобе тропы пролегли.
Среди болот, озёрной глади,
тропу охотничью храня,
легли бревенчатые  г а т и
к одной из мыз – в близь до зверья.
Три озера с водой хрустальной
со дна в них бьющих родников
поверхностью своей зеркальной
там отражают тень лесов.
У озера, что Чёрным звали,
с годами выросло сельцо.
Его-то «Хотчино» прозвали
сельчане, встретившись с писцом:
в конце пятнадцатого века,
Ижорский край прибрав, Москва
туда прислала человека,
переписать всё дав права.
Селу названье  г а т и  дали.
Потом по имени села
и мызу «Хотчинской» прозвали,
и речку, что в лесу текла.
Случилось то в канун столетья,
что за пятнадцатым пришло.
Село то Хотчино с поместьем
в ту перепись так и вошло.
Охотничьею мыза слыла –
на Белом озере взросла.
Зверьём и дичью люд кормила,
грибами, ягодой жила.

+ + +

Литовцы, шведы и поляки
с Ижоры не спускали глаз.
Вторгаясь, и резню, и драки
устраивали здесь не раз.
В междуусобицах бояре
лишь ослабляли край родной.
Да самозванцы разоряли,
идя в Московию с войной.
По Столбовскому миру шведы
отторгли весь Ижорский край.
Лишь в Северной войне победы
его спасли от вражьих стай.
Почти столетие терпела
Ижорская земля врагов.
Царь Пётр Первый шведов смело
погнал с балтийских берегов.
А Гатчинская мыза вскоре
была присмотрена Петром:
сестре на том лесном просторе
поместье дарено царём.

+  +  +
А северо-восточней мызы –
всего в сорока трёх верстах –
презрев природные капризы,
росла столица на глазах:
царь Пётр Первый в эти годы
на островах реки-Невы,
где та уносит в море воды,
возвёл дворцы, дома, мосты.
Санкт-Петербургом град назвали.
И царский двор, и высший свет
его столицею избрали.
И он стоит уж сотни лет.

+ + +

За восемь лет пока владела
той Гатчиной царя сестра,
та перестройки претерпела –
от изб до скотного двора.
Был двухэтажный дом построен
у озера на берегу,
быт по помещичьи устроен,
цветник рассажен на лугу.

+ + +

Вслед за Натальей Алексевной,
ушедшей в скорби на погост,
на мызе справил новоселье
аптекарь царский Блюментрост.
Тринадцать лет он Президентом
аптеки медицинской был
и в Гатчине весь срок при этом
в усадьбе как хозяин жил.
Анна Иоанновна, царица,
отставку приняв не одну,
заставила его смириться,
вернув вновь Гатчину в казну.

+ + +

Обер-шталмейстер князь Куракин
царицею обласкан был:
как высочайшие подарки,
в владенье мызу получил
и с нею двадцать деревушек
к той царской мызе приписных –
примерно, до двухсот избушек
и пару тысяч крепостных.
С годами мыза прирастала,
поместием вельможным став,
леса в округе обживала,
усадьбе новый вид придав:
господский дом, став двухэтажным,
пристройку новую обрёл.
Мансарды крыш над домом каждым
Куракин с важностью возвёл.
Разросся Птичий двор и Скотный:
две башни встали, флигеля.
Кругом озёра, парк природный –
благословенная земля…

+++

В году семьсот шестьдесят пятом
усадьба продана была.
И мызу с приданным богатым
Екатерина обрела.
Императрица подарила
её любимцу своему,
тому, которого любила
и верила лишь одному.
Орловым фаворита звали.
Григорий, бравый офицер,
когда царя Петра свергали,
он первым дал тому пример.
Поистине, подарок царский
Екатерина поднесла:
селения с усадьбой барской,
вокруг озёра и леса!..

Вот, что писал Руссо Жан Жаку
Орлов о Гатчине своей:
«Зову я Вас гулять по парку,
мечтать в тени густых аллей.
Здоровый воздух, дивны воды,
пригорки чудны вкруг озёр.
А уголки живой природы
людской здесь восхищают взор…»

Орлов, вступив в права владенья,
решил здесь всё преобразить
и в качестве нововведенья
дом мызы замком заменить.
Он архитектора Ринальди
и садоводов пригласил.
Природы сохраненья ради
Орлов немало средств вложил.
Екатерина же (Вторая),
Орлова посещая дом,
всем восхищалась здесь, гуляя.
И за приёмом шёл приём.
Обеды, ужины, застолья –
от яств ломился царский стол –
и в доме, и среди приволья
полян, минуя «протокол».
«Забава в карты» в галерее,
в прибрежной роще у озёр,
шутов потехи и затеи,
что развлекало царский взор.
Охота царская, прогулки
на таратайках и пешком
в аллеях. Леса закоулки
манили тайной, волшебством.
На малом ботике катанье
между озёрных островков.
В любви взаимные признанья,
очарованье страстных слов…
На Белом острове – причалы,
лес подступал со всех сторон…
Встал вскоре замок величавый,
был башнями увенчан он.
Те башни были пятигранны –
Сигнальной звались, Часовой –
служили как бы для охраны,
главенствуя над мызой той.

Строги, суровы замка стены,
стальные в пасмурные дни,
от освещенья перемены
преображались вмиг они:
пудостьский камень стен тех толстых
при ярких солнечных лучах
из плиток серовато-жёлтых
цвет золотистый излучал.
Поднялись галерей колонны,
как два дворцовые крыла –
с каре Конюшенным, Кухонным
их анфилада та свела.
На Белом озере широком,
где огибал заливчик мыс,
там, видный из дворцовых окон,
ввысь Чесменский взмыл обелиск
в честь в бухте Чесменской победы
бесстрашных русских кораблей,
принёсших гордым туркам беды
от гибели эскадры всей.

+ + +

Парк романтический пейзажный
дворец, озёра окружил.
Родник – колодец Восьмигранный
водою озеро поил.
Над водами мосты взметнулись:
Адмиралтейский мост, Большой,
в озёра арки окунулись,
дворца и парка став красой.
Дворцовый парк возрос садами.
Оранжерея, цветники
украсили пейзаж с годами,
как и каскады у реки.
Каскадов воды шумно лились.
Разнообразя хвойный фон,
вокруг озёр аллеи вились –
дубы, берёзы, липы, клён.
В высь поднялись Орла колонна
и каменные Ворота
в Сильвийский парк.
Текла спокойно
Колпанки светлая вода.
Сильван там, леший, на Ворота,
как маску, горельеф надел.
А сам искал по лесу что-то,
в нём спрятаться от всех хотел…
На Чёрном озере, как в сказке,
таинственно на берегу
дворец встал с башней Приоратский,
с высоким шпилем наверху.
Средь сосен, пихт и елей строгих
мосты к озёрам возвели.
Аллеи, просеки, дороги
через Зверинец пролегли.
И в знойный день, и в день морозный
водились издавна в лесах
волк и медведь – царь леса грозный,
дичь, выдра, заяц и лиса.
В тот заповедник для охоты
из разных стран завезены
птиц экзотических породы,
олени, зубры, кабаны.
На псарнях, в домиках щенячьих—
собаки редкостных пород,
в конюшнях – строй коней горячих,
бобёр в запрудах и енот.
У егерей была забота:
зверьё в загоны нагонять
для императорской охоты,
чтоб было бы в кого стрелять.
Гостя в имении Орлова,
царица, Гатчину любя,
хоть каждый день была готова
к охоте, оседлав коня.
С азартом Катенька стреляла –
будь то олень, кабан ли, волк –
и в егерских охотах знала
и в соколиных тоже толк…

+ + +

Дворец, в лесах уединённый,
собою замок представлял,
и для охоты возведённый,
великолепьем поражал.
Снаружи строг до пуританства,
но интерьером каждый зал
изысканностью убранства
и роскошью всех восхищал.

+ + +
Вокруг столицы мызы, дачи
в окрестностях лесных росли.
Порою, вырубая чащи,
сановники их обрели.
Так, рядом с Гатчинскою мызой
в каких-то двадцати верстах
по воле царского каприза
село возникло на холмах.
То – в прошлом финское селенье
Саарской мызою звалось.

Чуть имя изменив, именье
Селом звать Царским повелось.
На месте мызы сад разбили,
дворец встал вскоре небольшой.
Как резиденцию любили
цари ту дачу всей семьёй.
Был в Царском том Селе отрадном
Екатериною Второй
для резиденции парадной
дворец воздвигнут новый свой.
Дорогу вскоре проложили
до Гатчины среди лесов –
вот так дворцами и дружили
Екатерина и Орлов.

+ + +
А на реке Славянке рядом
(дорога в три версты легла)
избы бревенчатых две с садом
царица сыну отдала
для загородной дачи царской,
и Павлу с молодой женой
дворец построили, как в сказке,
чтоб выезжать сюда весной.
Тайгу подправили при этом,
да парк разбили вдоль реки.
И Павловском поместье это
в честь Павла вскоре нарекли.

Великую княжну Марию
скучать здесь Павел оставлял.
О жизни в Дойчлянд ностальгию
ей парк роскошный навевал…

+ + +
Когда Орлов ушёл из жизни,
был выкуплен его дворец
Екатериною капризной
в подарок Павлу.
Наконец,
и цесаревич угнетённый,
сын убиенного отца,
обрёл приют уединённый,
став обладателем дворца.
Селенье Гатчину он как бы
своей «столицей» заявил,
из «веселительной усадьбы»
в военный лагерь превратил.
Так, Павел, трона в ожиданье,
обжил свой Гатчинский дворец –
игрой «в солдатики» страданья
глушил здесь гатчинский беглец.
Чтоб оправдать чин «Адмирала»
(им в детстве жалован он был),
опальный Павел для начала
флот в Гатчине создать решил.
На Белом озере огромном
на самом южном берегу
сарай сооружён был скромный
под верфь на небольшом лугу.
«Голландией» ту верфь прозвали
(помпезней, право,– не смогли!),
потом другое имя дали:
«Адмиралтейством» нарекли.
Попозже берег углубили,
с ним рядом гавань-ковш создав,
и с озером соединили протоком,
к водам выход дав.
На верфи яхты и фрегаты,
гондолы, ялики, плоты
спускали на воду когда-то,
чтоб целый флот был для игры.
И восьмипушечная яхта
сошла потом со стапелей
и в озеро ушла без «фрахта»
любимица эскадры всей.
Фрегат в шестнадцать пушек медных
был спущен с верфи в тот же год –
как флагман, впереди победно
он возглавлял дворцовый флот.
Морские игры Павел Первый
как «флотоводец» обожал,
и часто, вздорным нравам верный,
он им серьёзность придавал.
Почти двадцать четыре судна
сходились в тех «морских боях».
Стреляли пушки привселюдно,
на  дворню нагоняя страх.
Победно флаги развевались –
Андреевский и Адмиральский флаг.
«Эскадры» до тех пор «сражались»,
пока был не повергнут  «враг»!
Порой в такой азарт входили –
на абордаж соперник шёл.
Друг в друга корабли палили.
Флот в бой сам цесаревич вёл!
Тогда же сумасбродный Павел
«потешные» войска создал,
маршировать солдат заставил –
дворцовый двор им плацем стал.
Дворец он в крепость уподобил,
рвом крепостным плац окружил
и стену-бастион построил,
бойницы в нём соорудил.
Из амбразур стреляли пушки
на праздники и в честь гостей –
салют еловые верхушки
внимали по округе всей.
Дорога строго охранялась
из Гатчины на Петербург.
По воле Павла там поднялась
сначала крепость Ингербург,
фортификации творенья:
заставы с будками для страж,
на всех «границах» укрепленья
казармы, не один блиндаж.

Манёвры флота, войск пехотных,
как грандиозный карнавал,
придворный люд весьма охотно
с императрицей посещал.
В батальях сыновья сражались  –
и  Александр, и Константин,
отцу покорно подчинялись
при вспышках гнева без причин.
От пушек грохота, наверно,
на ухо левое оглох
сын Павла Александр (Первый),
в семье подняв переполох…
Морские в Гатчине «сраженья»,
как и потешные полки,
вельмож придворных окруженье
встречало шёпотом в штыки…
А восьмипушечная яхта,
чтоб восхищать весь высший свет,
у пристани Террасы вахту
перед дворцом несла сто (!) лет.

+ + +
Тринадцать лет в муштре минули.
И вот, монархом  Павел стал.
С размахом стройки развернулись:
пред всеми «Коннетабль» предстал –
Пластилин, камнетёс наш русский,
из камня обелиск создал.
«Главком» – названье по-французски
той пирамиде Павел дал.
На площади одноимённой
возник из камня бастион.

И обелиск,  так окаймлённый,
был виден  Павлу из окон.
Из амбразур стволы торчали.
Миниатюрный бастион,
где пушки грозные стояли,
был рвом и валом обнесён.
Для Павла обелиск – награда,
что всем видна аж за версту,
шестисоттонная громада,
тридцать три метра в высоту!

(Фантасмагории подобно:
однажды в гатчинском лесу
уж за полночь на небе злобно
взбесились молнии в грозу.
И надо же случиться было
тому, что через девяносто лет
ударом молнии сразило
до основанья монумент!
Не сосчитать усилий сколько
ушло, чтоб монумент поднять.

Пять лет понадобилось только,
чтоб блоки камня обтесать…)
Придать дворцу блеск и известность
царевич Бренну пригласил.
Тот Рима древнего помпезность
в фасады замка воплотил.
Вновь создал залов интерьеры,
лепнину стен и потолков.
Убранства, роскоши – без меры!
Лоск гобеленов и ковров!
С Парадной лестницы
вошедший
в «этаж прекрасный» попадал –
(как «бельэтаж» в манере здешней
на лад французский он звучал).
Прямоугольный Зал Приёмный
помпезностью всех поражал:
на стену всю – портрет огромный,
он Павла лик изображал.
Главою рыцарей-мальтийцев
(их Орден Павел представлял)
смотрел с портрета, как патриций,
и мрачным, грозным представал.
На стенах, отступив от края,
висели, как судьбы пассаж,
Луки «Изгнание из рая»
и «Буря» – волн крутых пейзаж.
Колонны Мраморной столовой
и белый мраморный камин,
парадности служа основой,
«прихожей» были для «смотрин».
Камин  был с зеркалом и рамкой
с изображением собак,
держащих медальон с вакханкой,
их покрывал блестящий лак.
Уют Малиновой Гостиной,
лепнины потолков узор,
изящность мебели старинной
придворных восхищали взор,
как и паркет для Тронной Павла,
рельефы вычурных дверей,
и Белого роскошность Зала,
колонны крыльев-галерей.
Изящны вазы и посуда.
Скульптура, статуи кругом.
Картины в рамах в залах всюду.
Великолепие во всём!
Плод творчества Винченцо Бренны –
на западном крыле дворца
две галереи непременно
всех восхищали без конца:

и  Чесменская галерея,
и с ней Ружейный Арсенал,
как и на плаце батарея, –
побед российских пьедестал!
Изображенья в три полотна
батальных сцен, морских побед,
оружья блеск и позолота,
что собиралось много лет.
Собранье чудных раритетов –
от ископаемых костей
до редких ружей, пистолетов –
на удивленье всех гостей.

+ + +
За Белым озером аллея
Берёзовая пролегла.
За нею – штабель из поленьев
и три ещё – по всем углам.
В тот «штабель», двери не предвидя,
всяк, кто входил в нарядный зал,
убранство царское увидев,
от удивленья замирал.
Берёзовым  тот дом назвали,
за ним построен был Портал –
его колонны дом скрывали –
Львов «Маскою» его назвал.
Ансамбль шести Ворот парадных
Винченцо Бренна сотворил
и Павильона два нарядных;
в Террасу-Пристань  ум вложил.
Под Часовой дворцовой башней,
где был у  Павла  кабинет,
он в садик Собственный изящный
мог выйти сам в любой момент.
Статуя Флоры там стояла,
весны богини и плодов,
её сюита окружала
вакханок посреди цветов.
От клумбы разбегались звёздно
дорожки в липах, трельяжи,
акациями грациозно
увитые.
Их аромат кружил
всем голову во дни цветенья.
Сатир с Вакханкой сторожил
(их мраморное воплощенье)
вход, где весной сад пышно жил.
Из кабинета можно было
проникнуть тайно и в подвал:
тому винт-лестница служила –
в ступени скованный металл.
А из подвала неприметный
в тоннель таинственный был вход –
на берег озера
секретный
вёл в глубине подземный ход.
Грот «Эхо» вёл к озёрным водам,
его кустарник окружал.
Войдя в него,
подземным ходом
в подвал дворца всяк попадал.
В погоне за тогдашней модой
грот был из глыб сооружён –
казалось, что самой природой
вход потайной загромождён.
Вход в подземелье начинался
в подвальном этаже дворца
и  галереей продолжался
сто двадцать метров (без конца!).
Свод арочный над головою,
плитою выстеленный пол,
проход в три с лишним шириною –
подземный ход к свободе вёл!
Был путник, словно замурован,
когда он в мрачный вход входил:
из блоков камня облицован
весь тайный «путь спасенья» был.
«Колодцами» всё освещалось,
рассеивая тьмы покров.
И многократно раздавалось
в нём  э х о  от людских шагов.
Для беглецов предназначался
пробитый в острове тоннель:
им водный путь соединялся,
спасенья обеспечив цель.
(В истории дворца известно,
что Керенский, когда бежал
в семнадцатом году «чудесно»
из Гатчины,
о   х о д е  знал:
его сторонники бежали
от их предавших казаков
и спуска в ход полсуток  ждали,
когда их скроет тьмы покров.)

+ + +
На Белом озере глубоком
взрос рукотворный островок.
Там был на мысе невысоком
построен, словно теремок,
на берегу Павильон Венеры,
как символ,  Острова Любви.
В нём в зале – росписей без меры,
любовным гимном их зови!
Весь интерьер любовным смыслом
наполнил, словно светом, зал:
плафон нарядный, живописный
украсил потолка овал –
Венера юная воссела
там в колеснице золотой,
двум лебедям она велела
везти её на праздник свой.
Был садом островок засажен,
а к дому – выстроен причал.
Суда, гондолы…
Павел важный
гостей у пристани встречал.

+ + +
Одновремённо Павел Первый
России преподал урок:
традициям же прусским верный,
построить новый город смог.
Как только он короновался,
тот час указ свой объявил:
посёлок городом назвался –
так Гатчину он полюбил!
Создал он город образцовый,
где было всё подчинено
объявленной реформе новой,
и всё, казалось, учтено.
Он социальную структуру
решил по-своему внедрять:
стал развивать мануфактуру,
больницы, школы открывать.
Заботился о просвещеньи
детей всех местных горожан –
бесплатным сделал обученье,
не взяв в расчёт их чин и сан.
Гордился фабрикой суконной,
а также шляпной мастерской.
Завод Фаянсовый, Стекольный,
и Полотняный, и Сырной
работать начали исправно
и даже приносить доход –
их строил архитектор главный.
Был дом построен для сирот.
Делами ведать городскими
лишь ратуша была должна.
Расходы города мирские
решала местная казна.
Полиция блюла порядок,
пожар следила каланча,
чиновники не брали взяток
и не пороли сгоряча.
Дворцовый госпиталь, аптека,
контора почты, лазарет
для городского человека
доступны были много лет.
Продукты в лавках продавали,
порядок уличный царил.
Проспект булыжный освещали
там с керосином фонари.
Построив церкви прихожанам,
многоконфессию царь ввёл:
поставил кирху лютеранам,
а для католиков – костёл.
А в Петербурге тот же Бренна
дворец Михайловский возвёл.
В него-то Павел постепенно
из Гатчины жить перешёл…

В России зрело возмущенье:
под Павлом было тяжко жить.
Роптало Павла окруженье,
и вилась заговора нить.
И вот, в году восемьсот первом,
едва март месяц наступил,
как самосуд над Павлом Первым
свершился: он задушен был.
Избит, затоптан и задушен
в Михайловском дворце своём
толпой вельмож–льстецов послушных,
упившимся офицерьём.

+ + +
Бум гатчинский недолго длился,
и Гатчины век золотой
со смертью Павла закатился,
настал здесь временный покой.

Помимо Павловска Марии,
как вдовий траурный венец,
и в память мужа тирании
достался Гатчинский дворец.
Его хозяйкой полноправной
двадцать семь лет была она.
Вдове печальной, тихонравной
порой здесь было не до сна…
Причислив город в министерство
сугубо царского двора,
на то употребила средства,
что было улучшать пора:
свой вклад вложила в просвещенье,
открыв Сиротский институт,
богоугодных заведений
на много больше стало тут…

+ + +
Когда взошёл Николай Первый
на императорский престол,
традициям семейным верный,
он в Гатчине приют нашёл.
Здесь резиденцию устроил,
ряд личных комнат, кабинет.
Охрану верную утроил.
Здесь принимался высший свет.
Свой кабинет в дворцовой башне
портретами украсил он –
преемственность и «день вчерашний»
в нём был в картинах отражён.
Приёмные, гостиных залы
и кабинетов два крыла –
послы, министры, генералы
вершили здесь свои дела.
Для императоров российских
стал резиденцией дворец.
От Петербурга путь неблизкий
был в Гатчину в один конец.
Упряжкам конским на подмогу
впервые рельсы пролегли
к дворцу железную дорогу
из Петербурга провели.
И вся придворная элита
сюда являлась в нужный час.
И императорская свита
охотилась в лесах не раз.

+ + +
Затеяв перестройку снова,
царь архитектора призвал –
Кузьмин в работе за основу
Ринальди, Бренны планы взял.
Каре Кухонное надстроил,
украсил церковь при дворе,
и башни по углам пристроил –
иным представил всем каре.
В нём массе комнат для прислуги
придал практичный интерьер.
Чтобы оказывать услуги,
создал разумный их размер.
Каре Конюшенное тоже
преобразилось в этот час,
дворца покои приумножив.
Убранство изумляло глаз.
Его переименовали
и Арсенальным звали впредь,
с дворцом центральным уравняли,
чтоб третий в нём этаж иметь.
Парадный вход в каре был сбоку
от плаца-площади дворца:
к стене крепились одиноко
ступени скромного крыльца.

Но вестибюль (каре опора)
воображенье поражал
великолепием декора.
Там вход был в Арсенальный зал.
А мрамор лестницы Парадной
торжественно вёл в бельэтаж  –
там в галерее «Г»-образной
представлен был свой «эрмитаж»:
«Китайской» галерея звалась;
изысканность редчайших ваз,
блюд, чайников – всё выставлялось,
всех  поражая, напоказ.
Вдоль стен – изделия из камня,
резного лака и эмаль
работы редкостной и давней;
блистал фарфор там и хрусталь.
Направо же от Галереи
Театра зрительский был зал,
в него вели резные двери
и сцены небольшой овал.
Все анфилады комнат личных
у императорских семей
располагались, как обычно,
в каре и в крыльях галерей.
Готическую галерею
Кузьмин на первом разместил,
где окна все во двор смотрели –
в витраж их стёкла превратил.
Архитектурные изыски,
колонн готический настрой
напоминали древнеримский
ваянья, зодчества устой.
Из четырёх пучков колонных
нервюры замыкались в свод,
и Галереи неф условный
членился окнами в обход.
Витражных окон освещенье
рождало романтизма дух,
задумчивое настроенье…
Лишь тишину внимал здесь слух.
Портреты деятелей знатных
и государственных вельмож,
людей, свершивших подвиг ратный,
на стенах красовались сплошь.
Был реставрирован в те годы
дворцовых залов интерьер,
как отголосок новой моды, -
от стен убранства до портьер.
Вид мебельного гарнитура
в Гостиной
лоском поражал,
у кресла каждого и стула
был линий вычурный овал.

Есть во дворце в глубокой тайне
две двери в комнату одну –
к Марии Фёдоровны спальне.
Вела одна там в глубину,
за ширмою высокой скрыта.
В той комнате кровать стоит,
вся покрывалами закрыта –
как будто Павел в ней лежит.
Подушки, простынь, одеяла
с кроватью перевезены,
окрашенные кровью Павла, –
в знак скорби преданной жены:
их из Михайловского замка
царица в Павловск привезла,
молясь в слезах там спозаранку
всю жизнь, пока ни умерла.
Сын вдовствовавшей императрицы
на память о своём отце
кровать, как часть его «гробницы»,
запрятал в Гатчинском дворце.

По повеленью Николая
плац форму новую обрёл.
Предела новшествам не зная,
Кузьмин решение нашёл:
возвёл для замка «обороны»
четыре каменных моста,
рвы на плацу и бастионы
он переделал неспроста –
в бойницах пушки все оставил.
А по модели Витали
он Павлу Первому поставил
из бронзы памятник вдали.

Сигнальная и Часовая башни
взметнулись выше на этаж,
и, облик изменив вчерашний,
вписались в парковый пейзаж.
В озёрных водах отраженье
двух башен царского дворца –
зеркальное отображенье
его парадного лица.
Собор построен кафедральный
Святого Павла в честь отца
и памяти его печальной,
владельца бывшего
дворца.

+ + +
Царь Александр Второй был тоже
привязан к Гатчине душой.
И этот уголок, похоже,
стал дачей царской родовой.
Сам Александр Второй со страстью
охоту в Гатчине любил.
Он императорскою властью
лицо Зверинца изменил:
Ремиз весь, Заячий, протяжённый
С зверинцем был объединён,
и просеками разделённый,
был изгородью окаймлён.
В Ремизе зайчики плодились -
всех приютил сосновый бор:
Там псарни также разместились,
«Зверинцы» и щенячий двор.

И стало зайчикам сюрпризом,
Когда тайгу стеснив слегка,
Между Зверинцем и Ремизом
Ж/Д Балтийская легла.
Прямая просека-дорога
Ремиз связала с Слободой.
Домов построили в нём много,
Где каждый егерь жил с семьёй.

+++   
Возвёл царь вместо деревянных
В лесу железных шесть мостов.
Навёз зверей разнообразных,
Двух выдр и диких кабанов.
Притом из Беловежской Пущи
В загон семь зубров завезли.
Из разных стран оленей лучших
Доставить множество смогли.
Птиц навезли из Петергофа -
Там были соколы, орлы,
фазаны, аисты и дрофа.

Царь в Гатчину из Петергофа
свою охоту перевёл.

+ + +
Не перечесть перестроений
за эти долгие года:
царей след вкусов и воззрений
сменялся, словно чехарда.
С размахом здесь велись работы
на стройках, в парках и садах –
для архитекторов – заботы,
проекты дерзкие в умах.
 Захаров, Львов, Баженов, Геккет,
трудясь над парком и дворцом,
вводили всех в восторг и трепет,
кто с Гатчиною был знаком.
Дворец одной из резиденций
царей России долго был.
Служил он для аудиенций,
семейной дачей царской слыл.

+  +  +
Царь Александр Третий также
сам с многочисленной семьёй
в апартаментах бельэтажных
делил досуг свой и покой.
Он больше половины жизни
здесь скромно в Гатчине прожил.
Царь преданно своей Отчизне
здесь добросовестно служил.
Он, как и прадед Павел Первый,
с заботой Гатчину любил:
традициям семейным верный,
он город весь преобразил.
Канализацию внедрили
и городской водопровод.
Электростанцию пустили.
Зажиточней стал жить народ.
Связь телефонная впервые
связала Петербург с дворцом.
И фонари здесь дуговые
зажглись на площади огнём.
Храм Покрова при нём построен
при Слободе в те годы был.
Стал город так благоустроен,
что самым образцовым слыл.
Вторая ветка появилась
ж. д. Балтийского пути –
застройка тут же оживилась
в желаньях дачу обрести.
У петербуржцев именитых
здесь дачи, как грибы, росли.

Людей искусством знаменитых
красоты Гатчины влекли.
И каждый в Гатчине гордился
тем, что с ней связан ряд имён
тех, кто творил здесь, кто родился
и творчеством был окрылён.
Здесь композитор наш Бортнянский
в театре гатчинском служил
(театр был дворцовый, царский),
он музыкой всех покорил.

На вечерах в дворце бывали
Жуковский, Гнедич и Крылов,
по паркам гатчинским гуляли,
досуг деля в тени садов.
Шевченко думу сочинил здесь
и  Приорат запечатлел.
Культуры собирался цвет весь,
очаг духовности горел.
Здесь Гау, Лансере писали
картины – каждый был творец –
и в акварелях прославляли
прекрасный Гатчинский дворец.
Художники Щедрин, Мартынов,
Сергеев, в Гатчине творя,
Дворцовый парк в своих картинах
воспели, творчеством горя.
Беггров, Щербов здесь и Васильев
писали маслом и пером.
Пегас принёс сюда на крыльях
тех, кто прославился потом.
Рождён здесь Ипполит-Иванов,
он музе посвятил свой труд.
Куприн, Успенский, Феофанов,
писатели,
творили тут.
В гостях у Куприна бывали
Шаляпин, Стасов, Горький был
и на природе отдыхали –
дух Гатчины их покорил.

+ + +
Царь Николай Второй всё детство
и юность в Гатчине провёл.
Но Царское Село (наследство)
для проживанья предпочёл.

А Гатчина не уставала
собой Россию удивлять:
новинки первой представляла,
чтоб их в промышленность внедрять.
Подводной лодки первой в мире
здесь испытание прошло –
аккумулятор в ней внедрили,
и производство их пошло.
Здесь трёхлинейную винтовку
конструктор Мосин изобрёл,
вложив в модель ум и сноровку,
и испытание провёл.
Вот от Балтийского вокзала
на монорельсе пролегла
к дворцу дорога –
небывало! –
электроподвесной была.
А за путями вдоль дороги
военный был аэродром.
Он дал путёвку в небо многим,
кто славил Родину потом.
Аэроплан здесь первый взвился –
его конструктор наш создал.
Здесь дирижабль приземлился,
в котором Нобеле летал.
Здесь братья Нестеровы, Руднев
учились в облаках парить,
Ефимов наш в ночные будни
полёт смог первым совершить.
Здесь Бабушкин, Каманин, Чкалов
впервые взялись за штурвал –
им вскоре неба стало мало,
и каждый, словно бог, летал…

+ + +
Дремала Гатчина спокойно
на протяженье многих лет.
Ни революции, ни войны
не отложили здесь свой след.
Февраль семнадцатого года
коснулся Гатчины крылом,
став для Романовского рода,
для их династии концом.
Царь Николай Второй Романов
был в Гатчине дворца лишён.
Дворец же взяли под охрану,
и он в музей был превращён.

+ + +
Россия-матушка бурлила.
Здесь Мировая шла война.
Власть камарилья захватила.
Советов хлынула волна.
А в Гатчине войска скопились
ещё, знать, с павловских времён.
В казармах все они теснились,
создав здесь местный гарнизон.
Совет там революционный
солдат, матросов
власть создал,
большевиками вдохновлённый,
переворот их поддержал.
Спасаясь от переворота
большевиков,
сваливших власть
министров «временных»,
в заботах
сам Керенский решил бежать:
примчался в Гатчину, спесивый,
Россию-матушку спасать.
А он не нужен стал России –
пришлось из Гатчины сбежать…
Но он вернулся в город снова :
решил вести на Петроград
казачий  корпус  войск  Краснова,
передовой его отряд.
Он в Гатчину с трудом великим
завёз казачьих два полка.
И корпус, славившийся «диким»,
Советы вытеснил пока…
Октябрь месяц уж кончался.
Дворец попал в круговорот –
здесь, в Гатчине, весь сброд собрался,
контрреволюции оплот :
офицерьё сбежалось в город,
покинув армию и флот,
и монархистов скрытных свора,
готовивших переворот.
…Вот казаки большой колонной
пошли на Царское Село.
Да полк солдат, вооружённый,
офицерьё вслед повело.
Но казаки заколебались,
идти ли им на Петроград,
как офицеры ни старались,
вернулись в Гатчину назад.
Дворец от них гудел, как улей.
В нём Керенский подмогу ждал:
по всем фронтам он, словно пули,
SOS-телеграммы рассылал…
Разграбить, правда, не успели
дворцовый комплекс казаки:
Дыбенко убедил их еле
вернуть на Дон свои полки.
Тогда смог
он с большевиками
мир с казаками заключить,
с революционными войсками
вновь Гатчину освободить…
А Керенский, боясь плененья,
боясь предавших казаков,
терзаясь в страхах и сомненьях,
с собой покончить был готов.
Переодевшись, стал «матросом»,
автоочки притом надел –
у казаков под самым носом
он из дворца сбежать успел…

+ + +
Открытие  Дворца-музея
вновь в восемнадцатом году,
когда весной, под солнцем млея,
цветет всё в парке и в саду,
явилось празднеством народным
для гатчинцев.  И торжеством.
И каждый мог теперь свободно
войти в когда-то царский дом,
мог с наслажденьем восхищаться
убранством залов, галерей,
отделкой стен их любоваться,
искусною резьбой дверей,
изысканностию скульптуры,
великолепием ковров;
а мебельные гарнитуры
работ известных мастеров!

Изящны люстры и камины,
паркета вычурный подбор,
портреты, редкие картины,
стен, потолков лепной узор;
собранья  бытовых  предметов,
изделий чудных из камней,
оружья, книг и раритетов,
сервизов чайных всех мастей;
статуи скульпторов античных
и  мрамор лестниц и колонн,
и роспись блюд, ваз экзотичных,
и блеск зеркал со всех сторон;
дворец, озёра и запруды,
экзотика оранжерей,
статуи мраморные всюду
в садах и в парках вдоль аллей;
мосты, ворота, павильоны,
скульптура пристань, цветники,
и обелиски, и колонны,
каскад у Гатчинки-реки…

+ + +
Но  осмотреть музей успели
не все желавшие пока:
вот, в Гатчину на две недели
вошли Юденича войска.
На Петроград они стремились,
чтоб свергнуть власть большевиков,
но вскоре в бегство обратились
от Красной гвардии штыков.
И вновь Дворец-музей воспрянул,
вновь двери в залы распахнул.
И интерес людей не вянул,
познать прекрасное тянул…

+ + +
Тревожная пора настала:
фашисты рвутся в Ленинград.
Нацистов в Гатчине навала
накрыла парк, дворец и сад.
По Гатчине грохочут танки –
на них немецкие кресты.
Сапог нацистский топчет парки,
и содрогаются мосты.
Дымится город от пожаров.
Без стёкол большинство домов.
Дышать в нём трудно от угара.
У горожан разрушен кров.
…Когда к проспекту подкатили
мотоциклисты – целый взвод,
из пулемётов их скосили
бойцы, прикрывшие отход.
И долго бой неравный длился,
пока не кончился припас.
В бою отважно каждый бился,
геройски выполнив приказ…

+ + +
В лесах стучит топор пиратский,
пила захватчиков визжит –
парк вырубают Приоратский,
дворец от взрывов весь дрожит…
Дворцовый парк был искалечен,
он сотни вырубок познал,
траншеями весь изувечен.
Зверинец сильно пострадал.
Дубы рубили вековые.
Сожгли Оранжереи дом.
Стоят без окон, как слепые,
понурые дома кругом.
Снаряд крушил, а может, ломик
Венеры павильон, Орла.
Разрушена Терраса.   Домик
Берёзовый сожжён дотла.
Разрушена гидросистема –
сверх уникальный водовод
(с ней решена была проблема
регулировки в парках вод:
он уровень озёр, протоков,
прудов, каналов сохранял,
их чистоту от грязных стоков,
он их прозрачность охранял).
Мост Каменный предстал в руинах.
Мост Львиный тоже взорван был.
Жил страх взлететь в садах на минах,
что «фриц»  при бегстве заложил.
Кичась взахлёб своей культурой
и высшей расой средь людей,
вели  фашисты- самодуры
себя с людьми страшней  зверей.
Власть над бесправным, беззащитным
им задурманила мозги,
дав вырваться инстинктам скрытным –
крушить и рвать всё на куски,
 желанье истязать и вешать
и пленных в лагерях морить,
себя надеждой гнусной тешить,
что мир весь можно покорить.

Година та в два с лишним года,
что Гатчина пережила,
порою рабства для народа
в дни оккупации была.
Из Луги и из Петергофа,
с прифронтовой всей полосы
люд в Гатчину, как на Голгофу,
согнали – сорок тысяч! – псы.
Сто патриотов расстреляли,
повесили – семьсот шестьдесят,
семнадцать тысяч в Рейх угнали.
Погибли тысячи солдат
военнопленных :
их загнали
в концлагеря, как дикий скот –
от голода там умирали,
от тяжких каторжных работ.
Их восемьдесят тысяч было.
А тридцать пять – уж сверх того –
от истязаний смерть накрыла.
Две тысячи пятьсот всего
здесь в Гатчине живых осталось…

+ +  +
В сорок четвёртом в январе
блокада, наконец, прорвалась!
Зима стояла на дворе…
Картина варварства предстала
во всей позорной наготе:
п р е к р а с н о е  рука вандала
крушила злобно, жгла везде.
Дворец, врагом опустошённый,
как жертва алчущих зверей,
при отступлении сожжённый,
стоял без крыш и без дверей.
Его оконные проёмы
зияли мрачной чернотой.
Внутри пугали стен проломы,
паркет усыпан был золой.
Следы пожара на фасадах
чернели в саже среди дня.
Был общий вид страшнее ада,
декор скорёжен от огня.
От интерьеров комнат, залов
остались мусор и зола.

Здесь даже и людей бывалых
при взгляде оторопь брала
от перекрытий межэтажных,
обрушенных во всех местах,
от разрушений всюду страшных
в каре на многих этажах,
от мраморных колонн, каминов,
чугунных лестничных перил,
разбитых, как от взрывов минных, –
следы лютующих громил.
Вокруг дворца в снегу валялись
обломки статуй и фарфор.
Сугробы ветром навевались
во внутрь дворца, накрыв там сор.

+  +  +
Коллекции дворца-музея,
когда враг только подступал,
сотрудники, сил не жалея,
уже свозили на вокзал.
Они метались вдоль вагонов,
что были ценностей полны, --
всего четыре эшелона
смогли отправить в глубь страны.
Ещё  три тысячи предметов
увёз грузовиков отряд –
их принял тем тревожным летом
блокадный вскоре Ленинград.
Не все музея экспонаты
спасти от немцев удалось.
Перед приходом оккупантов
закапывать в садах пришлось
статуи, вазы и скульптуру,
что украшали парк, сады.
Губили дикари культуру –
повсюду варварства следы…

Был случай: как-то офицеры
с Сигнальной башни в час дневной,
набравшись шнапса, знать, без меры,
фарфор швыряли расписной…
Грузовики добром грузили,
разграбили всё, что смогли –
в Дойчлянд на Запад вывозили,
оставшееся – били, жгли.

И в дикости жестокой, стадной,
когда фашист уже бежал,
на стенке лестницы парадной,
как вор, Вульф Рихард начертал:
«Мы были здесь…мы…не вернёмся,
когда придёт (сюда) Иван,
всё будет пусто». (Ужаснёмся!)
И адрес был домашний дан…
Озлобленных фашистов свора
почуяла свой близкий крах.
Бежали немцы от напора
советских войск на всех фронтах.
В разрухе Гатчина дымилась.
Но как бы был мороз ни лют,
жизнь городская возродилась –
московский согревал салют!

+ + +
Прошли года.
Опустошённый,
стоял дворец десятки лет.
В руинах. Мрачный. И сожжённый.
Как человеческий скелет.
И без надежд на возрожденье:
хватало без того забот.
Росло второе поколенье,
увы, без гатчинских красот.
Порыв всё воссоздать былое
в рутине на верхах тонул:
там кто-то в те года застоя
всё с реставрацией тянул.
И всё ж работники музея
в беде не опускали рук,
своих усилий не жалея,
порядок навели вокруг:
в войну заросшие аллеи
расчистили ни без труда,
сравняв воронки и траншеи,
чтоб не осталось и следа;
на месте взорванных фашистом
мостов
из дерева легли  мостки
на время – для туристов;
из тайников из-под земли
хранившиеся в них статуи,
зарытые на час войны,
на постаменты (всех волнуя)
вновь вдоль аллей водружены;
за первые четыре года
шесть тысяч
в парках и садах
деревьев приняла природа –
таков посадок был размах!
По консервации работы
и в парках, и в садах велись –
весь комплекс требовал заботы,
проблемы все переплелись.
Адмиралтейство, Ферма, Птичник,
Ворота, павильон Орла –
в полуразрухе непривычной,
их реставрация ждала.

Дворец, разрушенный, сожжённый,
в тоску, в унынье приводил,
стоял в руинах, обречённый,
заброшенностью всех корил.
А в уцелевших помещеньях
после войны десятки лет
хозяйничали   учрежденья –
им до музея дела нет !
 Списали властные структуры
его с учёта, наконец.
Бесценный памятник культуры,
стоял беспомощно дворец…
Властей гнетущее двуличье
и средств отсутствие при том,
чиновничие безразличье
преодолеть пришлось с трудом
работникам дворца-музея,
всем, кто культурой дорожил,
кто сил и время не жалея,
дворец из пепла возродил.

+ + +
Лишь через сорок лет впервые
дворец вновь двери распахнул,
и в залы некогда пустые
вновь посетитель заглянул.
(Ждать гатчинцы давно устали,
когда закончится застой…)
Во всём величии предстали,
всех поражая красотой,
музея первые три зала
(длиною в двадцать лет труды!),
и Аванзалом, Тронной Павла,
Столовой Мраморной горды.
Из реставрируемых залов,
пока ещё работы шли,
из фондов, спрятанных в подвалах,
всё ценное, что сохранить смогли,--
скульптуру, статуи, картины,
оружье, вазы и фарфор –
на третьем этаже «картинном»
всё выставили на обзор…

+ + +
Ещё аж три десятилетья
тогда прошли. И, наконец,
предстал, как в прежние столетья,
во всём величии дворец:
Картинный Зал, Опочивальня,
покои личные царей,

Марии Фёдоровны Спальня
и полукружья галерей,
и мрамор Лестницы Парадной,
Храм Троицы и Белый Зал…

И становилось  всем  отрадно,
кто в Гатчине  тогда  бывал.




ПОСЛЕСЛОВИЕ

Чарует в Гатчине природа.
Необозрим ижорский лес.
Озёр серебряные воды
в себя вбирают синь небес.
Дворцовые прекрасны парки
в чреде сезонных перемен.

Дворец, павильоны, арки
искрятся изморозью стен,
когда  пора  З И М Ы  приходит.
Снег пышный накрывает лес.
В нём Силиван меж сосен бродит –
устав в дозоре, с дуба слез
и выбирает ель повыше,
чтоб Дед-Морозу угодить.
Строения в снегу по крыши.
И гладь озёр устала стыть.
А с севера спешат метели,
чтоб снежной шубою накрыть
с верхушкой сосны, пихты, ели
и чтоб вокруг дворца кружить.

Игрив наряд светло-зелёный
красавиц-лиственниц   В Е С Н О Й.
Дубы, берёзы, липы, клёны
под ветром шелестят листвой.
Озёра солнечно искрятся.
Две башни, взмывши над дворцом,
в их гладь, как в зеркала, глядятся
и не мерцают уж свинцом:
пудостьский камень розовеет
от ярких солнечных лучей.
Свежо прозрачный воздух веет.
Хрусталь воды бьёт из ключей.
Живую воду из колодца
пьёт озеро перед дворцом –
оно Серебряным зовётся:
вода в нём блещет   серебром.
Его скрывает  остров Длинный.
Вода ж таит на дне секрет:
дно крыто голубою глиной,
дарящей изумрудный цвет.
По берегам к воде склонились
подсадки серебристых ив,
листвой трепещущей укрылись,
с них капли в слёзы превратив…

Воды озёрные пространства
залиты светом в  Л Е Т Н И Й  зной,
и парков пышное убранство
вселяет в душу лишь покой.
Здесь в парках, скрывшись меж ветвями,
ликуют летом соловьи,
и пары  б е л ы м и  ночами
блуждают в мареве любви.
Аллеи лип, дубов и клёнов
от зноя сонно манят  в тень,
пихт, сосен, елей стройных кроны
влекут в таинственную сень.

+  +  +
В дни ранней  О С Е Н И  желтеют
деревья лиственных пород,
рябины ягодами рдеют,
бледнеет фон озёрных вод.
Всё чаще ветры забредают
в лесах упрятавшийся парк,
озёра рябью покрывают.
Всё раньше подступает мрак.
Вот осень изобильем красок
парк разукрасила, сады –
они явились, как из сказок,
как эталоны красоты.
Багряно-золотое пламя
листвы, деревьев и кустов,
себя в озёрах отражая,
пылает гаммой всех цветов.
Морозец, проявив заботу,
румянит нежно листья лип. 
И лиственнице позолоту
к иголкам будто кто налип.
Уж крона дуба бронзовеет.
С берёз срывает ветер лист.
И клён-красавец ярко рдеет.
А  небосвод всё чаще мглист.
И стоит подождать немножко,
как ветры ветви оголят,
аллей ковровые дорожки
листвой опять зашелестят…
Ворот фронтоны, обелиски,
павильоны над водой,
скульптур античные изыски,
мосты над гладью голубой,
и лестниц к озеру каскады,
лес, что озёра окружил,
дворцовых корпусов громады –
всё  Гатчинский ансамбль вместил…

Август 2015 г.— январь 2016 г.