Легенды Придонья

Не вечное, конечно, вековое,
Но принятое памятью, как долг,
Начало, где невидимый итог
Былин, рождённых меловой горою.

Пещер старинных полутьма таит
И голос, и шаги ушедших истин,
И тропка к берегу среди опавших листьев
Всё помнит. Помнит, но не говорит.

Но Дивы знают. Знают и споют.
Болтливость ли нечаянный удел их
И слушать этих исполинов белых,
И видеть времени ушедшего маршрут?
________________________________________________

Казацкая казна Фрола Разина

С чего начать нам, если не с начала?
В густую ночь из колыбели сна,
Разбуженная спящая волна
Прибилась птицей к берегу-причалу.
А с ней пришли казацкие суда
В надежде спрятать в здешний тихий омут
Свою казну, пусть воды похоронят
До времени без слова, без следа.
Но берег спросит важно, в полудрёме,
Зачем, взмутив покой ночных краёв,
Они приплыли спрятать здесь своё
И чем ночные гости всё ж ведомы...

1.

Какого дня от солнца ожидаешь
И ночи от луны? Я берег твой,
Мораль твоя, залог, твоя черта и
Растраченное время за спиной.

Моих столпов подтаявшие тени,
В которых им себя уж не узнать,
Парят над нами точно привидения,
И старые роятся времена.
 
Скажи не мне, себе скажи, какая
Из тех тобою выбранных дорог
Вела б туда, где степь сторожевая
Не ляжет под ноги, а сгинет из-под ног.

И чтоб она травинками, как кожей,
Поверила и песне, и словам.
Ответ один: такого быть не может,
Если ответ, конечно, нужен вам.

  2.

Я принял меловые истуканы,
Ответил Фрол, за самый добрый знак.
И здесь исполнить волю атамана
Велит судьба, пока бессилен враг.

Меня река несла на этот берег,
Когда туман безжизнен был и густ,
И вывели стремление и вера,
На ней стоит моя святая Русь.

Я плыл впотьмах и шёл не оступившись,
От сердца забирая силы в шаг.
Я знал, что твои воды дышат.
Здесь дышит всё, и этим я дышал.

Твоя река пускай меня укроет,
И в эту ночь добычей палачу
Не стану, но найду себе покоя.
В долгу не буду, золотом плачу.

Такую дань прими, распоряжайся,
Хоть рыбам, хоть речным отдай царям.
Я никогда потери не боялся —
Пускай с того и много потерял.

3.

И струги Фрола выдвинулись утром,
Отдав воде казацкую казну.
Им ветер был тяжёлым и попутным
И гладил беспокойную волну.

И белый берег взял свою добычу
Хранить меж вод и меловых вершин.
Как ничего из памяти не вычесть,
Так к ней же ничего не приложить.

Сохранено и скрыто вязким илом,
И Дивы до сих пор ещё молчат.
Такие сказки здесь о том, что было,
Услышишь и начнёшь по ним скучать.






Чёрный монах

Не было ни дня, ни года. На край света
Ушли казацкие струги, за окоёмы.
И появился ближе к июлю, середине лета,
В окрестностях человек никому не знакомый.

Тогда и выяснилось — это был молодой монах,
Деньги собирал на колокол, по деревням расхаживал,
В затее своей верной отдыха не знал и сна.
«Правда, что золотой будет?» — всякий его спрашивал.

Ничего не отвечал Павел, но всё неустаннее,
Дальше заходил в степь разбойничью.
Уж на тех берегах Дона окаянные
В шайки шальные собраны, в полчища.

Закопал монах деньги крестьянские.
А беда случилась: вышли к нему изверги.
Кричали ему: отдавай, монах, свои цацки,
Одежды свои наизнанку выверни!

И схватили они монаха и неистово стали
Выпытывать, где собранные богатства,
Истерзали, изувечили и так оставили
У стен монастырских, а Павел живой остался.

Да лишился памяти, забыл, где оставил
Даянья людские. Но не дал жалобы.
Через много лет стал епископом Павел,
А золото так забытое и лежало бы.

Но оказался он на том самом склоне
С Василием-иноком и пошёл с ним.
И нахлынуло на Павла, и он вспомнил
Место, куда клад был схоронен.

И так разболелся, но успел всё же
Рассказать иноку тайну и указал место.
И умер. То время давно унесло уже,
Но одно только осталось известно.

Нашли вскоре мёртвым молодого инока
Рядом с разрытой пустой ухабиной.
В тот день дождь шёл, и земля вымокла,
И солнце скатывалось за горизонт капелькой.

И порой появляется монах весь в чёрном
Не в силах смириться с пропажею.
Золото своё ищет. Мрачно и обречённо
Принимается по округе похаживать.

Так поют Дивы: пугают зашедших
Полюбоваться Русским Доном с причала.
Ещё не то они, если слушать, прошепчут,
Уж и не такое в этих краях случалось.


Гаркун

Свой север покидает Танаис
Для встречи неминуемой к Тавриде,
И воды бесконечно заплелись.
Вы всё же непременно подтвердите,

Что, тенью незаметно промелькнув,
Живут, обросши шерстью, великаны.
Из дев заблудших выберут жену,
И лишь на миг взглянуть издалека мы

Увидим торопящуюся тень,
Что скроется то в чаще, то в пещере.
И нам, кто видел великанов тех, —
Неужто очевидцам не поверят?

Его прозвал народ донской — Гаркун.
И берегли красавиц, но случалось
Туман сходил, подобный молоку,
И молодых девиц судьба встречала.

И было так: из покрывала чащ
Похищена Настасья, дочь казака.
Закат, по небу бренно волочась,
Не подал вида, лес из полумрака

Махал ветвями. Липа и ольха,
И вяз старинный опустили листья,
И ветер над округой не стихал,
И уходила вдаль дорога лисья.

В своей берлоге он устроил дом:
Обычный быт, как будто человека.
И завалил он выход валуном,
Но то тюрьма, темница, просто клетка.

Когда Настасья вскоре родила
В обличье человеческом младенца,
Не оставалось горечи и зла,
Забилось счастье в выплаканном сердце.

Добрыней назвала и в тихий миг
Просила Гаркуна, молила, нет уж,
Что должен жить ребёнок меж людьми,
С холмов высоких ты его приметишь.

Такая тишь, такая духота,
Так много сил, но нету прока в силах.
Но только вышла первая звезда,
Валун отбросив, он тогда пустил их.

И мальчик рос и всё смотрел на лес
Среди людей и в вере, и в законе.
Его тянула сила диких мест
Туда, где жил отец его в Подонье.

Едва у детства вырвав поводки,
Он обратился в бегство с зовом крови.
Там тихий берег вымок у реки
И васильки раскинулись в низовье.

И сколько лет ни горечи, ни зла,
И снег идёт, и ветры рьяно свищут.
Вот девушка пропала из села,
Куда пропала знают, но не ищут.

Успело это время миновать,
И дни, как пламя на холодном воске.
Но видят и сегодня Гаркуна
То в Павловске, а то в Новохопёрске.


Дивы

Так в древности, в истоках слов и дел
И с каждой новоявленной зарницей,
Легенды ждут с дорожной пылью слиться,
Что вьётся под ногами у людей.
И звёзды на воде большой, как россыпь,
Как тайна, что мерцает впереди, —
Откуда появилось чудо Див,
Легенда так приятная на ощупь.



Давным-давно и дольше, чем давно,
Когда с богами рядом люди жили,
Делили свою участь заодно,
В труде едино рвали свои жилы,
Чудесная природа им ткала
Свои красоты вмиг и безответно.
И если день, то белый до бела,
А коли ночь — темна и беспросветна.
И боги жили на Гудун-горе,
А люди поселились на равнинах.
И Танаис, чуть теплый в сентябре,
По-своему оберегал, хранил их.

Но появился Индр в тех краях:
Чудовище такое, что доселе
Невиданно. И первобытный страх
В умах людей свирепством он посеял.
Кошмарна ночь и страшен даже день.
Спокойствие минуло, догорело.
И мрак степной, разруха деревень,
Что люди покидали то и дело.
И повезло тому, кто всё ж успел
Собрать свои пожитки, не погибнуть,
Оплакать умерших, кто оставался цел,
Найти сквозь мрак спасение и выход.

Не вытерпели боги тех злодейств,
И закипела битва в дивных поймах.
И длилась рьяно, мир забыл, что здесь
Когда-то жили тихо и спокойно.
Да только хитрый Индр был готов:
Так схватка без конца ожесточалась.
И силы не хватало у богов,
Надежда на победу иссякала.
И дали боги солнцу свой обет,
Чтобы оно с небес не уходило:
«Согласны мы потом окаменеть!»
И солнце стало жечь что было силы.

Чудовище, устав, изнемогло
И озверело от жары гнетущей.
Огромный змей, ведомый злым умом,
К реке тогда склонился вдруг, и тут же
Он принялся из Танаиса пить.
Задумал он бесчестно, вероломно
Водой навеки солнце погасить
И преуспеть в своём стремленье тёмном.
Он жадно пил, отчаянно ревел
Накинувшись своей величиною.
Но солнце погасить всё ж не успел —
И лопнул, переполненный водою.

И стало тихо у степных холмов,
Закат кровил извилисто на волнах.
С тех пор не стало и степных богов,
Что солнцу клятву данную исполнив,
Столбами стали, вмиг окаменев.
Таков удел их, воля и неволя —
Быть памятью о праведной войне,
В сказании звучать заветным словом.
Их Дивами в народе нарекли.
Стоят те сторожами для долины,
Птиц перелётных провожая клин,
Внимая скорби песен лебединых.

Обычай

Народ степной припомнит времена
Старинных городов, традиций, быта.
И если часть истории сокрыта,
Другая всё-таки известна нам.
Донские сказы вверены иным.
И травы вечные сокрыли городища,
И если правды в книге не отыщешь,
То Дивы до сих пор ещё честны.



Вот скифы прошли с сарматами
Подоньем, мордва с аланами
Сквозь степи мои холмистые.
В ярах меловых не спрячешься.
И ветры винят неистово
Забредшего, было, вятича.

В курганах всё ходят души их,
Достойных огнепоклонников.
Вот их города дубовые,
Там сказки долетописные
И схроны богатства полные:
Гончарною глиной с бронзою.

А что под ногами, скажете?
Там древность в легенды вяжется,
Дубрава молчит нагорная,
Свистят в гудуне волшебники,
Да высится к небу жертвенник.
И пыль поднимая до неба,
Несутся, гляди, кочевники.
Дозорный ведёт их к старшему,
Без отдыха, знать, уставшие.

Сошлись и уселись к празднику,
И к мёду тянулись чашами,
Где крепкие стены вольные,
Где город стоит обрывистый.
Там гости убили нашего.
Как их оправдать, как вынести
Утрату и боль тягучую.

К рассвету роса сошедшая
И землю во след умывшая,
И по разнотравью сонному
У речки глубокой высохла.
Народ выходил дружиною
К обряду и славным проводам.
Вот так воздаются почести,
И так принимают в мёртвые.

Лицо себе красит женщина,
Наряд достаёт к прощанию.
И славно же наготовлено
Кострище для мужа верного.

И мёд они пили радуясь,
И всё провожали-кланялись.
Ходили на небе радуги
Две, как прощальный занавес.

Люди богов восславили —
Брата огнём очистили.
Над Доном-рекой развеяли.


Сказ о сухих ветрах

Я видел Дивы близко, так я мог
Услышать пение, увидеть зарисовки,
Как скифы бушевали на востоке,
Как сказки вылетали из-под ног
Подобно насекомым. Та картина
Парила славно, делалась большой,
И я ответил Дивам — хорошо! —
На просьбу — расскажи и ты нам.



Даже не верится, что это одни и те же края,
Из которых я уходил и куда возвращаюсь.
Луга здесь были большими такими, что не объять,
И речка была невозможно большая.

Теперь не заметен ни ход её, ни объём,
И шепот течения чужд и непостоянен.
Здесь голый суглинок, сухой чернозём,
Пригорки с холмами похожие на курганы.

Меловые вершины чешут о небо последнюю прядь
Сухих ковылей, как будто с колен не встать им.
А было от разнотравий не устоять —
Их запах был сказочным и понятным.

Так оказалось, средь засух крутой суховей
Выжег луга и семена их спрятал по далям.
Земля закорела, к касанию очерствев,
И местность растрескалась и одичала.

Только в ложбине бледнел один василёк
Чахлый, но всё ещё в силах промолвить,
Что он ни травинки малой не уберёг,
Что ветер был жгучий и твёрдый, как молот.

Так, выдав своё вероломство, царица гадюк
Шипеньем призвала засуху в мир цветущий.
И всё, на что смотришь, что видят глаза вокруг,
Погибло в стремительном том удушье.

И как одолеть отчаянье, как воскресить
На лугах, что Дон подпирают, шалфей с душицей?
Искать их не станет теперь любой следопыт
В пыльных степях, где легко самому заблудиться.

На миг тишина наступила и свет звезды
Исчез за крылами, явился тут страж небесный.
На небе, поверьте, нету такой высоты,
На которой он не пел ещё свои песни.

Это был беркут: он в лапах своих принёс
Тело гадюки и бросил её в овраге,
И птицы слетелись, и никого не нашлось,
Кто б злую змею с высоты оплакивал.

И разбросали птицы потерянных трав семена,
И вылило небо дожди, и наполнились русла.
Я видел, как берег песчаный воспрял ото сна.
И я с ним как будто бы тоже проснулся.

__________________________________________________


Но о прошедшем стоит ли гадать?
Ответ же погребён, а может вовсе
Его и нет, либо сокрыт в вопросе.
Но время не считает тех утрат.
Таков у солнца неизменный ход
Больших начал, неведомых последствий.
Таится меловое королевство
И тихо на глазах твоих живёт.





Художник: Савицких А. О.