Когда я умирала и прощалась

***

Когда я умирала и прощалась,
послав тебе с ошибками слова,
и кажется уже не умещалась
пылающая в лаве голова,

когда я вся была как южный полюс,
как будто бог меня уже унёс,
твой слабый спотыкающийся голос
мне показался смёрзшимся от слёз.

И эти слёзы растопили лаву,
послав опять соломинки тщету,
и расступилась облаков облава,
увидев жизни блеск и нищету.

И стало ясным словно аз и буки,
что не страшны ни муки, ни беда.
Пусть огонёк зелёный на фейсбуке
лишь для тебя не гаснет никогда.

***

О, прощанье! в какой-то из дней
будет сказана главная фраза,
что прекраснее всех и грустней,
потому что вмещает всё сразу:

ту любовь, что вовек не избыть,
что в любой моей клетке стучится,
как и ту, что могла б к тебе быть,
но уже никогда не случится.

Я не знаю, какой разговор
может стать между нами последним.
Пусть он будет далёким от ссор,
будет лёгким, пленительным, летним.

И немыслимо трубку бросать,
даже если твой тон уже едок.
Просто хочется всё досказать,
всё успеть досказать напоследок.

***

Над миром занавес ночной
скрывает бездны ад.
Но где спаситель, новый Ной,
чтоб не внутри, а над?

А небо выгнуто в дугу,
как судорога боли,
принять я это не могу
за радугу уж боле...

Так быстро пролетела ночь,
погашены огни.
Рассвет приходит нам помочь –
лишь руку протяни,

так близок он, мой свет в окне...
И смерть неосторожно
так близко подошла ко мне –
потрогать даже можно.

***

Можно, я жизнь на тебя потрачу –
то, что ещё осталось?
Не на ремонт, на курорты, дачу,
или другую малость.

Сладки остатки и мой не горек – 
скрашен судьбы подачкой.
Жизнь постелю тебе словно коврик –
только ты не запачкай.

Я этот коврик тебе вышивала
шёлковою строкою.
Я только этим и выживала,
всё отвергав другое.

Фильмы смотрели, читали книги
вместе, хоть и не рядом.
Я собираю все эти миги,
я согреваюсь взглядом.

Страшно о голос вдруг уколоться,
о небрежности холод.
Но сколь ни черпаю из колодца,
он по-прежнему полон.

Сколько жизнь на тебя ни трачу,
не дарю, что бесценно,
только лишь становлюсь богаче
и живу на проценты.

***

Человек умирает, когда никому не нужен.
Когда нечем любить и не перед кем рыдать.
Но когда есть кому иногда приготовить ужин,
когда есть, с чем жаль расстаться и что отдать...

Всё не так ещё страшно… ну вот уже полегчало.
За плечом всегда охраняет родная тень.
Никогда не поздно начать эту жизнь сначала,
даже если в запасе остался всего лишь день.

А когда возьмут за горло тревоги, травли,
и покажется гаванью вдруг неживая тишь,
то кольнёт меня: на кого я тебя оставлю?
Как смогу тебе там приготовить я рыбу фиш?

***

До жизни мы – всё и всегда.
При жизни – лишь чуть и теперь.
А после уйдём в никуда
в раскрытую наглухо дверь.

Как раньше жила без тебя?
Но ты был незримо со мной.
Теперь и с тобою, дитя,
мне быть всё равно что одной.

Настолько сильна эта связь,
что всё ей обречено,
и ты во мне был отродясь,
в любовь мою всё включено.

Я спутана нитью веков
и ветром в моих волосах,
и кружевом от облаков,
и ветками в наших лесах.

И так я тобою полна,
что сам ты не нужен почти.
Прильнёт и отхлынет волна...
Прочти это всё и прости.

Ты солнечный зайчик в окне
иль тень, ускользнувшая прочь?
Ты жизнь, что осталась на дне,
иль вечная звёздная ночь?

Поймавшая солнце вода –
и мертвенный холод планет...
На каждое – радугой – «да» –
закрытое тучами «нет».

***

Облетают листья или жизнь?
Солнце, сердце ль клонится к закату?
Листик мой последний, удержись
под дождя ударами стаккато.

Ничего, что мы уже в летах.
Это просто осень, просто осень.
Жить сначала в листьях и цветах,
а потом как плод свалиться оземь.

Мы плоды, готовые упасть,
но пока то время не приспело,
хочется вобрать в себя всю сласть,
что земли накапливало тело.

Хочется с годами быть в тиши...
Дерево чем старше, тем прекрасней.
Время созревания души.
Жизнь уже врачует, а не дразнит.

Не ропщи и брови не суровь,
всё сошлось по выверенной смете.
Я теперь не плоть уже, не кровь, –
а лишь то, что вырастет из смерти.

Всем подписан смертный приговор.
Но спешит с помилованьем кто-то...               
Это тёплый взгляд и разговор,
это чья-то помощь и забота.

Это просто ты и просто я.
И стихи, нам верные, как слуги.
На больших глубинах бытия
нет ни зла, ни боли, ни разлуки.

***

Всюду тернии и шипы.
Где же звёзды мои и розы?
Нехрустальные сплошь гробы,
где не выцеловать мороза.

Снег струится с небес фатой,
заметает следы подолом...
Это смерть, притворясь не той,
всё засыпала валидолом.

Догорающая свеча,
с наших празднований объедок,
ярко вспыхнула, горяча,
как любовь моя напоследок.

***

Если я, судьбе уступя,
не проснусь однажды в постели,
то ты знай, что «люблю тебя»
мои губы сказать хотели.

Мы не то, что лежит в гробах,
что землёй потом засыпают.
С милым именем на губах
мы счастливые засыпаем.

И ты знай через все нельзя –
я с любовью ушла в нирване,
навсегда с собой унося
в край воздушного целованья.

Прилетать к тебе по утрам
будут ласточки и синицы,
а мне будут всё сниться там
твои губы, глаза, ресницы.

Это то, чем горит звезда,
то, чем движутся все светила...
Ты прости, что любить всегда
мне дыхания не хватило.

***

Чуть подлиннЕе... Чуть пОдлиннее
стать мою жизнь я молю.
Смерть отирается подле неё,
хочет накинуть петлю.

Чуть понежнее, побережней
ты обращайся со мной...
Я перешла уже, веришь ли,
этот экватор земной.

Спросит там Бог: – Что же, милая,
делала ты на земле?
Чуть не забыла: любила я.
Душу держала в тепле.

Кажется, только намедни ей
жизнь отдала на убой.
Чуть подлиннЕе… Помедленней…
Не надышаться тобой.

***

Сперва лукавый маленький зверёк,
что хочется трепать по мягкой шёрстке.
К нему ещё не вяжется упрёк,
слёз кот наплакал, горести с напёрстки.

Но ты этой пушистости не верь,
она потом сваляется клоками.
Потом он вырастает, этот зверь,
и внутренности рвёт твои клыками.

О, это счастье на свою беду!
И не переложить на чьи-то плечи.
Люби меня потом, когда уйду.
Ведь это будет несравненно легче.

***

Не гляди туда, где всё кончается,
где уже пути не проторить,
за границы слов, что запрещается
нам сейчас писать и говорить.

Где уже за счастьем не охотятся,
за границу почвы и судьбы,
за черту, где все пути расходятся,
где уже одна частица бы.

Не гляди до головокружения
в эту бездну, что разверзла пасть,
как в зеркал пустое отражение,
где так просто сгинуть и пропасть.

Не гляди, живу как через силу я,
как кручу седые бигуди.
Не гляди, как плачу некрасиво я,
и как умираю, не гляди.

***

Для тебя ничего не вешу я.
Вот чуть-чуть – и вспорхну с листка.
Буду с облака ноги свешивать
и глядеть на всех свысока.

Но весны не увидеть жалко мне...
Так и хочется, как Бальмонт,
забросать эту грязь  фиалками,
это был не дешёвый понт.

Жизнь моя, повторись на бис она –
будет точно такой почти.
Ты читаешь то, что написано.
Ненаписанное прочти.

***

Кто придёт из друзей на похороны,
кто над урной прольёт слезу?
Кого нет уже, кому по хрену,
в шумном городе – как в лесу.

Окружают нас люди разные,
кто надолго, а кто – свалив.
К нам чужие приходят праздновать,
горевать приходят свои.

Кто-то дарит сирень и ландыши,
без кого-то пуста земля...
А придут ли они на кладбище,
или, может, приду ли я?

Будто там это будет видеться,
что за глупый напал зудёж?
Будто там я смогу обидеться,
если ты ко мне не придёшь.

***

И когда, не шатко и не валко,
подошла ко мне вразвалку смерть,
я решила – ей меня не жалко,
и сейчас закончится комедь.

Ну и что же, я ведь не в обиде,
многому на свете став виной...
Но она, в упор меня не видя,
словно бы побрезговала мной.

Прозвучал мне в уши чей-то голос:
«Просыпайтесь. Кончился наркоз».
Ухмыльнулся седовласый хронос
и вернул в мир радуг и стрекоз.

Ну и как мне дальше жить прикажешь,
коль глаза глядят ещё во тьму?
Мучаешься... А кому расскажешь?
Только всему миру. Лишь ему.

Но когда не требует поэта
аполлон… (а требует всегда),
за моей готовкою обеда
наблюдает холодно звезда.

Вот кого мне следует бояться,
кто мои просвечивает сны...
А поэта – клоуна, паяца –
пусть боятся слуги сатаны.

***

Жизни – шиш на постном масле, –
кстати, надо бы купить...
Жизнь уходит, тает, гаснет,
а всё хочется любить.

Мой неюный вечный мальчик,
будь же счастлив и здоров.
Почему-то мне всё жальче
уходящих вечеров.

Снег идёт ко мне навстречу,
чуть касается волос,
укрывает пледом плечи,
и лицо светло от слёз.

Я куплю бутылку масла
и на рельсы разолью…
Только это не опасно,
потому что я люблю.

***

Сизый голубочек в песне стонет,
а душа не плачет, а поёт.
Наша атлантида не утонет,
наш титаник всё же доплывёт.

Мы печальным песням снова вторим
и привыкли, словно к кабале,
много лет расплачиваться горем
за мгновенья счастья на земле.

Смерть над нами властна лишь отчасти,
и любви не одолеть судьбе.
Я всегда расплачивалась счастьем
за воспоминанья о тебе.

Только это вовсе не расплата
и не плата, а волшебный дар,
в дырах жизни звёздная заплата,
ангелов мерцающий радар.

Плачет, стонет сизый голубочек –
некого теперь ему любить.
В сердце тёплый мечется клубочек...
Этот птенчик снова просит пить.

***

Нету тебя – пустота в предсердье,
с тобою – холодно и беззвёздно.
Я буду ждать тебя дольше смерти,
а ты придёшь, когда будет поздно.

То, что губы не произносили –
на лице написано ясно.
Всё это, знай, остаётся в силе,
пусть беспомощно и безгласно.

Поговорить бы давно пора нам.
Держится и не поймёшь, на чём всё…
Ты просыпаешься слишком рано.
Мы никогда не пересечёмся.

***

Босх и Мунк, казалось, ходят парами.
Непонятно, как ещё жила.
Подъезжает, улыбаясь фарами,
тот автобус, что давно ждала.

Перестать пора стране угля давать,
надоело строить или месть.
Сквозь окошко буду мир разглядывать.
До конечной время ещё есть.

Остановки, улицы, прохожие...
Вижу сквозь туман твой силуэт.
Не глазами – сердцем или кожею...
Но ведь я всего только поэт.

Улыбнись улыбкою нетронутой.
Ты своей судьбы не пригубил.
Через годы где-нибудь под кроной ты
отыщи мою среди могил.

Я не верю, что там всё кончается.
Что меня не видно – не смотри...
На земле любить не получается.
Может быть, получится внутри.

***

Весна, весна среди зимы!
И я подумала: а может,
вот так и мы с тобой, и мы...
и Бог нам в этом вдруг поможет.

Не может время вспять идти,
наивна сказка, чудо ложно.
Но ведь двенадцать без пяти,
ещё не ночь, и всё возможно.

Пусть не апрель и не июнь,
и всё не так на самом деле,
но ведь январь ещё так юн,
неопытен в суровом деле.

Он в эту ночь слабину дал,
и показалось мне – иль вправду? –
что голос твоё теплее стал
и отогрел мою утрату.

Я вышла ночью на балкон.
Шёл тёплый дождик, словно в мае.
Был в звёздах нравственный закон,
всё там до боли понимая.

Он был сильней зимы и тьмы,
всего, что в мире непреложно.
И есть ещё на свете мы.
Ещё не смерть, и всё возможно.

***

Ничего у меня не выгорит,
хоть одних мы с тобой кровей.
Лишь на солнце волосы выгорят,
сердце выцветет в суховей.

Мир поблёкнет и затуманится,
губы высохнут и слова.
Только голос и взгляд твой манит всё,
будто я ещё не мертва.

Что не выгорит – просто выболит,
приучая к приставке «без»...
Только месяц на небе выколет
букву «С».

***

Я не была вольна как птица,               
в каком – не помню уж – году,
и не хотела я светиться
на том свиданье на виду.

Но я пришла и засветилась,
не замечая той толпы.
И всё вокруг меня светилось,
когда навстречу вышел ты.

Мы разговаривали просто,
была погода неплоха.
Но облетала как короста
со всех предметов шелуха.

И то, что раньше суетилось,
привычно было, бытово,
теперь сияло и светилось,
само не ведая того.

Как в суете и мельтешизне
нам важно засветить свечу...
Я засветилась в этой жизни
и по привычке всё свечу.

***

Когда бы я была нужна,
как я была б с тобой нежна,
но мне какого же рожна,
когда ты вот он.
И я варю тебе рагу,
его я не отдам врагу,
а лишь тебя я обреку
своим заботам.

Я ухожу в любви запой,
забыта Богом и толпой,
но лишь бы только не тобой,
всё остальное
переживу, приняв урок,
лишь ты бы жил в любой из строк
и был как в песне тот сурок
всегда со мною.

Всё в топку было – смех и плач,
сама себе и враг, и врач,
и счастье резвое, как мяч,
в слезах топила...
Не спросит Бог в краю ином,
грешна ли духом или сном,
а спросит он лишь об одном:
а ты любила?

***

Сменяем шорты на трико,
а зимний день – на вечер летний.
Жизнь умещается легко
меж первой строчкой и последней.

Не успеваю досказать
под утро начатую фразу,
не успеваю осязать –
уходит снег ручьями сразу.

Гляжу в окно – ещё темно,
но только потянусь на стуле –
уж ночь глядит в моё окно...
Опять весы перевернули!

День – ночь, луна – и вновь рассвет…
А где ж обещанное счастье?
Хотела я сказать: «привет»,
а надо говорить: «прощайте»...

***

Пока я живая – я вам расскажу
о том, что понятно любому ежу,
но что неподвластно ещё иль уже
далёкой и близкой любимой душе.

Друг другу потёмки, а надо чтоб свет,
и стынет вопрос, не узнавший ответ,
трепещет былинкой на горном ветру,
ответь же, откликнись, пока не умру.

Но каждый живёт свою личную жизнь,
на вечном балу в одиночку кружись,
выплакивай строчки, зови и кричи, –
лишь эхо раздастся в беззвёздной ночи.

А я б рассказала, навек своему,
как страшно, когда одному – и во тьму,
поняв, что вовек не дождаться уже,
что богом обещано было душе.

***

Мне не начать сначала.
На улице темно.
Кукушка замолчала
в часах моих давно.

Но каркает ворона
и рвётся с петель дверь...
Какого же урона
мне ждать, каких потерь?

Закутанная в пледы,
скучаю по плечам.
Не спят в шкафу скелеты
и ходят по ночам.

А утром — всё сначала…
Но ветер вроде стих.
Ворона замолчала.
И написался стих.

И вместо той кукушки
жду твоего звонка,
как ёлочной хлопушки
весёлого хлопка.

Пусть сгинут все печали,
преграды на пути...
И будет всё вначале,
что было позади.

* * *

Я иду налегке по судьбе,
где-то ждёт меня замок воздушный.
Свою жизнь завещаю тебе,
целый ворох любви и скорбей,
мой далёкий смешной воробей,
хоть тебе это вовсе не нужно.

Наш трамвайный счастливый билет...
Сохрани его как обещанье
дней без горя, страданий и бед.
Затянулось на несколько лет
перманентное наше прощанье.

Суп в осколках и пальца порез
вижу издали внутренним зреньем.
Шёл трамвай нам наперерез,
а потом оторвался от рельс
и в иное свернул измеренье.

В этом мире, весёлом и злом,
ничего не вернуть, не поправить.
Но, наш дом отправляя на слом,
я судьбы моей битым стеклом
постараюсь тебя не поранить.

***

О зима, зима моя,
сколь ни бесишься в азарте,
но тебе желаю я
скорой смерти в тёплом марте.

Гаснут звёзды от лучей.
Ночь, умри перед рассветом.
Дунув на уют свечей,
новый день идёт с приветом.

Свет в туннеле, как маяк,
манит ласковым виденьем.
Лёгкой смерти, жизнь моя,
перед будущим цветеньем.

***

Смерть стучится дождём: я вот она.
Жизни лишь на один укус.
И стакан воды, мне не поданный,
губ моих не узнает вкус.

Я не знаю, искать мне где его,
кто приходит, когда усну.
Умереть, обнимая дерево
и вдыхая в себя весну.

***

Уходит жизнь, тускнеют чьи-то лица,
и лишь твоё лицо передо мной
как свет небесный будет длиться, длиться,
пока не растворится шум земной.

Наш прошлый мир я никуда не дену,
хотя он оглушает тишиной.
Но ты умеешь проходить сквозь стены
и улыбаться только мне одной.

Вчера я блузку летнюю купила –
перед твоим портретом поверчусь.
Ты покупал мне всё, что я любила.
Теперь любить другое я учусь.

Почти достигнув, что сулил нам Будда,
ловлю за край летевшее светло.
И жизнь воспринимаю я, как будто
гляжу сквозь запотевшее стекло.
 
Не пережить бездонную разлуку
без губ твоих, без глаз твоих, бровей...
Как Лорка умолял: всего лишь руку,
родную руку в смертный час в своей…


***

Пусть не вместе, но где-то возле,
и не важно, что будет после,
лишь бы не прерывалась нить.
Как налаживаю я связи
меж предметами без боязни,
так пытаюсь соединить

то, что так далеко на деле,
то, что теплится еле-еле
и устало себя мне снить,
сердце, порванное на части,
соберу, и умру от счастья,
никого прося не винить.

***
 
Ты мне дорог, ti voglio bene,
я желаю тебе добра.
До свиданья, мой маленький, бедный,
расставанья настала пора.
 
Твои ложечки, крохотный кактус
и луну, что ты мне подарил,
сняв на камеру вечером как-то, -
забираю в свои алтари.
 
Забираю с собою в дорогу
всё, что дал мне когда невзначай.
Вспоминай обо мне хоть немного.
До свиданья, ti amo, прощай.

***

Как бы ни было тошно –
голоса слышу весть.
Ты – последнее то, что
у меня ещё есть.

Жизнь свою замедляю
отдаленьем конца.
На кого оставляю
дорогого птенца?

На небес попеченье,
если скроюсь в раю.
О, какое свеченье
у судьбы на краю...

***

Жить, любить– смертельный номер,
без страховки на миру.
Кто-то жил вчера и помер,
завтра, может, я умру.

Но, влекомая порывом,
в белом облаке одежд,
шла к тебе я над обрывом,
без гарантий и надежд.

Сердцу больше не переча,
перед будущим честна,
я иду судьбе навстречу,
на миру и смерть красна.

Только всё же постарайся–
говорю себе– не смажь,
жизнь прожить под звуки вальса,
не под похоронный марш.

***

Любимый мой, на новом месте,
хоть нет давно тебя пускай,–
из наших лет, где были вместе,
не отпускай, не отпускай.

А ты, лазоревый цветочек,
хранимый бережно в груди,
из жизни, из души, из строчек
не уходи, не уходи.

Любви нельзя не быть бессмертной,
когда о ней лишь все слова.
И с этой нежностью несметной
скорей жива я, чем мертва.

О сколько же тепла и света
даёт невидимый мой скайп...
Моя любовь, и та, и эта,
не уходи, не отпускай!

***

Мне уходить, тебе ещё цвести
и на рассветах улицы мести.
Зачем-то надо было нас свести,
любовь моя, живи же и расти.

Слова снаружи были холодны,
внутри же тихой нежности полны.
Я пью взахлёб, нахлебница весны,
букет вина, навеявшего сны.

Я пью до дна, что будет в каждом дне.
Я не одна, мы на одной волне.
А дальше всё потонет в тишине….
Прощай, прощай, и помни обо мне!

* * *

Оставив печали все в стороне,
надев самый светлый наряд,
хожу лишь по солнечной стороне
и всем улыбаюсь подряд.

Такое чувство — что будто паришь,
что Фет передал мне привет.
Украдкой помадой по краю афиш
пишу, что люблю, на весь свет.

Я больше не буду писать до зари,
я выпью вина из горла.
Как будто кто-то сказал: отомри,
когда я почти умерла.


***

Я умру под первое апреля,
чтоб смягчить улыбкой эту бредь.
Прежние все шутки устарели.
Свежей шуткой сделается смерть.

Чтоб никто сначала не поверил,
принимал за розыгрыш дурной.
Думали, что я, как чудо в перьях,
прячусь за щеколдою дверной.

Столько раз предсказывала в строчке,
а когда случилось наяву,
я не только родилась в сорочке –
к черту в ней пошла на рандеву.

Просто неуклюже пошутила,
как там – Лапцы-Драпцы-Оп-Цаца!
Как жила, писала и светила,
так и буду дальше – без конца.

Это просто переход границы
в те края, куда я зарулю.
Я ещё вам долго буду сниться –
всем, кого любила и люблю.

***

Я теперь почти уже не с вами,
но, уйдя, я обернусь словами,
чтоб они горящими дровами
согревали мёрзлые сердца.
Я уже не плачу и не ною,
мне б в ковчег к какому-нибудь Ною,
чтобы то, что раньше было мною,
где-то сохранилось до конца.

Я живу инако, инородно,
в чём-то может быть, антинародно.
Лето так ушло бесповоротно,
словно не вернётся никогда...
А луна гола и одинока,
на меня наставленное око,
хоть нужна ей, лох и лежебока,
как собаке пятая нога.

Только тем, кто любят и любили,
кто меня хранит в своём мобиле
или ждёт меня в своей могиле,
заклиная: «выдержи, держись!»
Я держусь, хотя уже у края,
может быть, уже в преддверье рая,
но живу, хотя и презираю
эту мелкотравчатую жизнь.

***

Сколько было мной рук отпущено,               
не удержанных над пучиной...
Сколько было любви упущено,
просиявшей свечой в ночи нам…

Сколько было мне Там отпущено
заблуждений, грехов, ошибок?
Сколько мне ещё тут отпущено
милых глаз, голосов, улыбок?

О вина моя и тоска моя,
с моей жизни снимая слепок,
отпусти мне… Не отпускай меня…
Дай вздохнуть ещё напоследок.

***

В снежинке марлевой детсадовской
я лебедя играла смерть
и в муке будущей де Садовской
пыталась тоже так суметь.

Я лебедь, лебедь умирающий,
на сцене или на миру,
а с неба слышу: не пора ещё,
но завтра, может быть, умру.

И об одном всегда просила я, –
чтоб не испортить некролог,
что если смерть — то пусть красивая,
как лебединое крыло.

Из строк крою тебе рубаху я,
чтоб, в лебедёнка превратясь,
не был застигнутым рубакою,
земная б не коснулась грязь.

Чтоб улетел дорогой верною,
а я, оставшись на миру,
под эту музыку бессмертную
прекрасным лебедем умру.

***

Все уходят на удалёнку,
ну а я хочу на продлёнку.
На продлёнку жизни, тепла, любви.
На продлёнку того, что не за рубли.
Хоть немного, боже, продли, продли…

***

Когда жить уже невозможно,
я хватаюсь за край строки.
Задержи же меня, таможня,
у последней моей реки.

Задержи меня чьим-то взглядом,
тёплым словом или звонком.
Надо, чтобы хоть кто-то рядом
был, пусть даже он незнаком.

Пусть не рядом, а просто где-то,
тот, кто думал бы обо мне.
Пусть навылет, жизнь не задета,
по касательной, как во сне.

На планете людей без счёта,
но уносит их вдаль поток...
Пусть не кто-то, а просто что-то,
звёзды, ветка или цветок.

***

Любовь последняя моя,
ты оказалась юной, летней.
В зелёном шуме бытия
тебе досталось быть последней.

Улыбкой скрашивая крах,
как будто шоколадной плиткой,
ты страх и трепет, вечный страх
перед захлопнутой калиткой.

Уже просвечивает дно,
но чей-то голос, – может, врал всё?, – 
шептал, что ждут меня давно,
да только адрес потерялся.

И я, как агнец на убой,
тропой, что тропиками выжгло,
к тебе, последняя любовь,
из дебрей сумеречных вышла.

И классики — а им видней
весь смысл жизни изначальный –
поют о ней на склоне дней,
что на закат блеснёт печальный.

Да, я не Тютчев и не Дант,
но в  этой жизни многолетней
любить мне небом дан талант
от первой строчки до последней.

О ты, последняя любовь,
живи взамен, когда я мину.
К тебе я ставлю рифму «кровь»,
держа как медленную мину.


***

Нету больше надёжного тыла.
Холодно, холодно, не горячо...
Прошлое дышит сейчас в затылок,
как я когда-то тебе в плечо.

В сердце навеки оставив метки,
прошло, но не поросло быльём.
Листком трепещет с осенней ветки,
рвётся в небо с балкона бельём.

Туфельку Золушки на бахилы
сменю, что было и есть, слича...
Ну, обними на краю могилы,
любовь моя с чужого плеча.