Любовь без границ

***

Любовь мою не вмещает               
разметка твоих границ.
Размером своим смущает –
что рвётся из-под страниц.

Сочится из глаз, из пор
любви моей перебор.
Взлетает до самых звёзд
любви моей перехлёст.

А те остатки, что сладки,
излишки те, что не нужны,
они как воздуха глотки,
как дуновенье тишины.

Но некуда им приткнуться,
попутавшим берега.
И надо бы им заткнуться,
коль жизнь ещё дорога.

Но рвётся из всех гробниц
любовь моя без границ,
куда-то поверх голов,
помимо годов, полов.

Как водопад и снегопад,
как звёзд нестройные хоры,
сияя отблеском лампад
и свеч, не стоящих игры.

***

Ты принял то, что не могу принять –
нам лучше друг от друга быть подальше.
Так главное вернее охранять
и крохи не выпрашивать: подай же.

Путь лучше ничего, чем лишь на треть.
На расстоянье видится большое.
Но дерево за лесом рассмотреть
ты не сумеешь, раз оно чужое.

Свобода не изведает родства.
Ограда не нуждается в калитке.
Я чувствую подобье воровства:
лишь силуэт – ни глаз и ни улыбки.

Границу не нарушь, не перейди.
Быть вместе – неразумно, несерьёзно.
Лишь выжженная пустошь посреди.
Бесхозно небо и душа бесслёзна.

В окне стоит из месяца вопрос.
Мороз собрал последние силёнки.
Но я всё забываю – вот склероз –
что ты со мной давно на удалёнке.

Ущербный месяц мертвенно повис,
и звёзды — словно пули сквозь бойницы...
И в нарушенье всех преград и виз
я всё-таки перехожу границу.

***

Был сон про тебя, безутешный, опасный,
он снился мне много ночей напролёт.
Ты был многоликий – знакомый и разный,
в глазах было пламя, а в голосе лёд.

И жизнь становилась какой-то нездешной,
а я в здравом смысле искала резон:
то был просто сон — безопасный, утешный,
меня ни к чему не обязывал он.

Но всё-таки часто сомнения грызли –
падение это иль вольный полёт?
Опасные сны, безутешные мысли,
и утром проснуться – как рыба об лёд.

И всё-таки где-то на стыке печали,
молчанья и шёпота, яви и сна,
меня твои руки и плечи встречали,
и я пред собою была там честна.

На стыке мечты и прозрения утра,
есть узкая щёлочка, малая брешь,
её растянуть удавалось как будто –
и мир раздвигался, закрытый допрежь.

Во сне нет ни капли обмана и фальши,
там важен лишь лепет и трепет ресниц.
Ты снился – не важно, что было там дальше, –
свобода полёта, миры без границ.

***

И пока не прояснились
контуры конца –
без конца черты мне снились
тонкого лица.

Уголок полуулыбки
и волос атлас,
и раскрытые калитки
сумеречных глаз.

Скоро, скоро пробужденье,
отрезвленье дня...
О ночное наважденье,
не покинь меня!

***

Лицо обрушилось как ливень,
как жизнь, зачатая с аза,
и сразу сделало счастливей
мои влюблённые глаза.

Лицо ресницами струится
и легче ветра всплеск волос.
Уже нигде не утаиться
от солнца, мокрого от слёз.

Что видела в твоём лице я,
что померещилось вдали?
Бальзам, лекарство, панацею
от недоликости земли?

Забытых черт очарованье
как обещанье впереди,
и губ изгиб как очертанье
границ, что можно перейти.

***

Остужаю тебя в себе,               
вот уже не так горячо,
вот уже ничего себе,
вот уже не понять, про чо…

Остужаю напрасный пыл,
всё, что выпросила у сна,
чтобы ты навсегда забыл
то, чего со мной не узнал.

Не целую, а дую лишь,
как пирог, остудив недуг.
Сердце, что ты со мной юлишь,
приглуши свой дурацкий стук.

Я забью на дары стихий,
я у Кая займу ледок...
Только как охладить стихи,
самый множественный вещдок?

***

Любовь моя – билет в один конец,
ты улица всегда с односторонним
движеньем, что приводит под конец
туда, где нету хода посторонним.

Отсюда далеко мой визави,
несбывшегося между и былого.
Я – только след заоблачной любви,
лишь отпечаток солнечного слова.

Я проводник, я лакмуса кусок,
я крысолова ласковая дудка,
целующий волну морской песок,
суфлёрская божественная будка.

Моя любовь не ищет своего,
и ей привычно, стоя на перроне,
от мира не сего быть, но всего,
не посторонней, а потусторонней.

***

А любовь, что не принимается,
поднимается выше глаз,
алым заревом занимается,
расшивая небес атлас,

поднимается в высь без роздыха,
по соломинкам слов скользя,
выживая без капли воздуха
там, где выжить уже нельзя.

Кто любимы – так необыденны
каждой чёрточкою лица...
Между видимым и невидимым
грань стирается до конца.

В честь великой любви непринятой
и всего, что не видишь ты –
в небо лица все запрокинуты,
расцветают в садах цветы.

И любви не нужно согласие,
разрешение и ответ,
потому что и так, без нас, её
всюду сам проникает свет. 

***

На смену Эвтерпе пришла Мельпомена,
меняет акценты, как курс кораблю.
Течёт всё, меняется, но неизменно
по-прежнему старое слово «люблю».

Люблю тебя, хоть мы всего лишь знакомы
и встречи по пальцам могу перечесть.
И чем – не смогла бы сказать – я влекома.
Люблю тебя просто за то, что ты есть.

Люблю тебя даже когда с тобой в ссоре,
когда тебе лучше с иными, чем я.
Люблю бесполезно, но это не горе,
а горько-счастливая участь моя.

И это бессмертно, и это смертельно,
но надо лишь в небе парить журавлю.
Люблю – даже если хочу быть отдельно,
люблю, даже если скажу: не люблю.

Люблю то светло, высоко и воздушно,
а то – словно мгла опустилась уже...
Люблю, хотя всё это вовсе не нужно,
а нужно одной моей глупой душе.

Люблю тебя, даже когда с тобой сложно,
откуда берётся оно, из чего?
И ты ничего мне за это не должен,
и я кроме жизни тебе ничего.

***

Я любила тебя до того, как узнала,
и жила до того, как явилась на свет.
Никогда ничего не дойдёт до финала,
виснет в воздухе твой молчаливый ответ.

Огоньки нахожу, разгребая золу я,
за тебя перед Богом держу кулачки.
Вместо точек я ставлю в строке поцелуи.
Ты увидишь их, если наденешь очки.

И мне кажется, всё это было когда-то –
силуэт, уходящий в туман под дождём...
Я люблю неизвестно кого, вот беда-то.
Просто каждый на свет для кого-то рождён.

Я тебе соткала золотую кольчугу
из немыслимо прочных и ласковых слов,
чтобы ты в ней, по белому свету кочуя,
недоступен был ордам державных ослов.

Я ворую наш воздух и пью по глоточку,
знаю, что нас сроднило без всех ДНК.
И бежит моя жизнь, без опоры на точки,
от стиха до стиха, до звонка до звонка...

***

Буду память в бреду допрашивать:
покажи мне меня, меня,
ничего не дав приукрашивать
в неподкупных софитах дня.

Это та, вдали – неужели я?..
но в ответ лишь легенда, миф,
и одно твоё отражение
в умилённых зрачках моих.

Где граница проходит ярая,
что проводит, кто не велит,
где твоя рука, где моя рука,
у кого теперь что болит.

***

Наивная музыка голову кружит,
легко обнимает за плечи…
Как будто вот-вот все границы нарушит
и нас от разлуки излечит.

Любимая музыка верхнею нотой
выводит меня за пределы,
в иные высоты, глубины, длинноты,
куда я как в воду глядела.

Когда-то внимали мы ей, засыпая,
как музыке волн у причала.
Теперь на неё я иду как слепая…
И ставлю пластинку сначала.

***

Когда любовь едва светала,
а не светила полным днём,
когда ещё я лишь мечтала
и не умела быть вдвоём,

когда одна кружилась в вальсе
в непрошибаемой тиши,
и слов поток не проливался
ещё с чернильницы души,

когда ни боль, ни радость громко
не заявляли о себе,
на цыпочках ходили робко
по неисхоженной тропе,

когда, вне ропота и риска,
смиренно жизнь моя текла,
ты и не знал ещё, как близко
живёшь от моего тепла.

Как сладко было отрываться
от долголетнего клейма,
из клетки сердца вырываться,
с разлёту спрыгивать с ума...

И счастье в строчки не вмещалось,
когда всему сказала да,
ни от чего не защищалась,
не ускользала никуда.

Познав науку новых азбук,
в моей весне всегда апрель,
а горе носит имя август,
но ты не верь ему, не верь.

Ты не ушёл тогда под землю,
есть тайный выход и в гробах.
Я верю бабочке и стеблю
и теплю имя на губах.

И вижу в сотне отражений
то, что укрылось под плитой.
Остался в небе след блаженный,
сиреневый и золотой.

***

Сквозь дым и гарь, сквозь вой и ярость,
сквозь месть за око и за зуб,
добро тихонько пробиралось
и утирало нам слезу.

Оно укутывало тело
своею нежностью слепой
и лепестками шелестело:
«Люблю... я рядом… я с тобой...»

Оно шагало еле слышно,
руками разводя беду,
сквозь зло, разросшееся пышно
в души заброшенном саду.

Через границы и преграды,
с нехитрым белым узелком
туда, где брат идёт на брата,
где каждый злобою влеком.

Оно водою смочит губы
и колыбельную споёт.
И каждый, пусть по крохе, скупо,
увидит, как под смерть, своё…

Расслышать этот голос слабый,
увидеть свет его лица,
пока пылающая лава
не поглотила до конца.

О жизнь, застывшая над бездной,
пешком ходившая под стол,
верни нам облик свой чудесный
и ухватись всем миром честным
за материнский тот подол!..

***

А сердце, однажды устав пламенеть,
начнёт постепенно потом каменеть.

И мир так устроен, чтобы не проклять –
нам надо его без конца поправлять,

поддерживать, клеить, чинить и латать,
чтоб было с чего в облака улетать,

чтобы благосклонным был к нам небосклон,
чтобы не погас, не рассыпался он.

Могущество солнца лишь в том, что ему
не страшно глядеть в непроглядную тьму

и всё озарять ему не западло,
чтоб каждому было тепло и светло.

Держусь за любимых глаза, голоса,
как тополь цепляется за небеса.

Цветы расцвели у тебя на груди,
как будто у нас ещё всё впереди.

***

Облетает жизнь как дерево,
как увянувший цветок.
Но за этим – я уверена –
где-то будущий виток.

Пусть летят, пока не скроются,
листья в стиле вальс-бостон.
Страшно, если не раскроется
жизни розовый бутон.

Мы подвластны этой магии.
Наши души – как цветы,
и питают вместо влаги их
нежность, память и мечты.

Платье дерева оборвано,
вылетает жизнь в трубу...
Страшно быть совсем не сорванной,
не украсившей судьбу.

Заблудиться в измерениях,
проскользнуть сквозь щель туда,
где иные слух и зрение
и не больно никогда.

* * *

Не съесть, не выпить, не поцеловать...
Да, поцелуй сравним с водой и хлебом.
Любовь не стол, не печка, не кровать.
Люблю тебя не нёбом я, а небом.

Его приоткрывают облака,
и я порой застенчиво и слепо
лучами вместо пальцев сквозь века
в тебе твоё нащупываю небо.

Всё по-другому на его весах,
там души проверяются на вшивость.
Всё совершается на небесах.
Там для меня уже всё совершилось.

Земную оставляю маету
ради того, что боль мою залечит.
Мне разлюбить тебя невмоготу –
как разнебесить иль расчеловечить.

А небо необъятно велико,
так многое в себя оно вмещает.
Даёт всё то, с чем дышится легко.
И лишь безнебья в душах не прощает.

***

Всё, всё, что в жизни происходит
твоей, беда ль, пустяк любой –
всё в душу без зазора входит,
вмещается в мою любовь.

Морщинки, седина ль, усталость,
смеёшься или хмуришь бровь –
всё прибираю без остатка,
впускаю в жизнь свою и кровь.

Ты думаешь, что независим
и пребываешь где-то вне,
а ты давно во мне прописан,
и проживаешь ты во мне.

Неволи пуще та охота,
но так мне хочется самой.
Ты сам не знаешь, до чего ты
со всеми потрохами мой.

***

Снимается сериал,               
где ты в массовке сыграл.
Но в жизни моей –  не в кино –
ты в главной роли давно.

И не на экране след –
в израненном сердце свет
на много лет наперёд.
И смерть его не берёт.

Мы будем в цветах, в листве,
как будто в мечтах, в родстве,
смотреть в небесах кино
о том, чего нет давно.

***

А счастье медлит как улитка,
ползёт как из-за ста морей.
Но ты – любви моей улика,
улыбка ты любви моей.

Пусть буду трижды я не правой,
что не по правилам люблю.
Я и без счастья, без приправы
своей душе тебя скормлю.

Ты спросишь сон: что это было? –
когда очнёшься сквозь года.
Я – та, что любит. И любила.
И не разлюбит никогда.

***

Я с тобой немыслимо нежна –
словно облекаю в облака.
Просто потому что не нужна
и невыносимо далека.

Дремлешь ты, жемчужинка моя,
в раковине сердца моего.
Омывают волнами моря,
как дитя баюкают его.

Спи спокойно, милый мой моллюск,
я храню тебя от бурь и бед.
За тебя я мысленно молюсь,
из себя творю тебе обед.

Я живу и радуюсь вдвойне –
это для меня как есть и пить.
Ничего не остаётся мне
кроме как без памяти любить.

Но хотелось бы в последний миг,
когда мой придёт прощальный час –
чтобы затуманился твой лик
и небесный свет на миг погас.

***

Любовь без знаков препинания,
идущая сплошным потоком
признания и бессознания,
не потом что разит, а током.

Безадресная, беззаконная,
любовь без права переписки,
чьи имена в тетради скомканы,
и ты последний в этом списке.

Любовь, допитая до донышка...
И я гляжу там как с мольберта,
как ненаряженная Золушка,
как несмирившаяся Герда.

Любовь моя, что не изнежена,
гармоний сбившиеся герцы...
А пульс колотится как бешеный.
Сказать, о чём стучало сердце?

***

Лёд тронулся, то есть сошёл с ума.
И тронулась в сторону лета зима.
И тронулся, задребезжав, вагон...
И в небо тронулся мой балкон.

Всё стронуто в мире куда-то вкось.
Я трогаю имя губами вскользь.
И струны тронуты лишь слегка...
Летят над кронами облака...

О, мир этот проклятый средь берёз...
Всё это трогает аж до слёз.
И я, нестрогою, как трофей,
хочу дотрогою быть твоей.

***

Любви всё равно, какая она по счёту,
она не умеет, не хочет, не будет считать.
Она только первая, первая, первая, что ты,
и ей суждено, только ей лишь последнею стать.

Её не удержат преграды или канаты,
или какое-нибудь – какое ещё рожно.
Она настаёт, как будто бы так и надо,
как будто бы это не стыдно и не смешно.

Она не боится обмана, облома и ляпа.
За нею природа, что чувствует, ей каково.
Листва рукоплещет, а небо снимает шляпу
пред тем, что превыше и чище его самого.

***

Обижаться невниманию
или нежиться в надеждах,
жить как будто бы в тумане я,
меж землёй и небом между.

Фразы коллекционировать,
всё в них наперёд прощая,
и стихами фонтанировать,
их в блокноты не вмещая.

И, выбрасывая в мусорку
всё, что не любовь на свете,
слышать внутреннюю музыку
и слова, что носит ветер.

Исполнительница нежности,
партитуры поднебесной,
я привыкла к неизбежности
быть ненужной, неуместной.

И в плену у этой данности
не просчитываю риски,
где любовь без срока давности
и без права переписки.

***

Ты То, что я люблю в тебе,
не Тот, кого люблю.
И это я храню в тепле,
и острое туплю.

«Куда уж ближе», ты сказал.
Да, ближе нам нельзя.
Нельзя, чтобы глаза в глаза,
а – мимо лишь скользя.

Ты То, что вижу сквозь тебя,
что вижу за тобой.
Храню, лелея и любя
тот отсвет голубой.

А ты что видишь там, где я
могла быть, если бы…
что закрывает кисея
туманная судьбы?

Мечта в груди моей печёт,
мы на одной волне.
Но я не в счёт, и ты не в счёт,
а важно То, что вне.

***

Если кто-то тебе заменяет весь мир –
это значит, что нет своего.
Нет, делиться своим каждый час, каждый миг,
умножая бессчётно его.

Я дарю тебе то, что дороже всего,
всё богаче при том становясь.
Не могу я отдать лишь того одного,
с чем нетленна незримая связь.

Я годами хожу за тобой по следам,
лишь к тебе моё сердце лежит,
только я одного никогда не отдам,
то, что нам здесь не принадлежит.

О тебе моих слов золотые слои,
для тебя – стихотворчества печь,
но мой мир, и душа, и пространство – мои,
и границы той не пересечь.

***

По компу музыка без звука –               
полночный час, соседи спят...
Жизнь без тебя – такая мука,
родного с головы до пят.

Твой взгляд с портрета и с фейсбука –
мне как танталовый глоток,
как эта музыка без звука
или без запаха цветок.

Когда тебя во сне я вижу –
как без меня там одинок,
то потолок уходит выше,
земля уходит из-под ног.

И я лечу к тебе сюрпризом
над миром, что бездарно спит...
Мне никакой закон не писан –
ни притяженья, ни орбит.

***

Пронзило ночью, улича
в том, что не обмануться, –
нет больше тёплого плеча
и некуда уткнуться.

Вот только что –  и был таков,
всё кануло как в нети.
Нет музыки и нет стихов,
и мне укрыться негде.

Проснулась — то лишь сон дурной,
бездушье и бестелость,
но всё во мне и всё со мной,
и никуда не делось.

Что есть, что будет, что прошло –
сливаются границы,
заходит солнце иль взошло,
живое или снится.

Стихи, деревья, облака,
плечо твоё земное, –
всё это будет на века,
как мой сурок со мною.

***

Шесть лет прошло уж, как тебя не стало,
но всюду только ты.
Я среди звёзд дорожку протоптала,
ища твои следы.

Я слышу, как ты любишь бессловесно,
касаешься лучом,
и бабочкой, и птицей поднебесной,
а смерть тут не при чём.

Твои очки, закладки — всё на месте,
(а смерть – какой-то сбой).
Листаю книги, что когда-то вместе
читали мы с тобой.

Они теперь мне словно обереги,
рассеивая мглу...
и как с тобой мы ели чебуреки
на Вольской на углу…

Набоков не нашёл своей Лолиты
в том хоре голосов,
а мы с тобой теперь навеки слиты
и слышен мне твой зов.

И руки твои тянутся как реки,
чтобы меня обнять…
Я родилась, чтоб быть с тобой навеки,
и это не отнять.

***

Любовь, ты так стара, истёрта,
что различаю на просвет
твой мир туманный, но не мёртвый,
и мой, похожий на Тот свет.

Бреду по жизни еле-еле,
не отличая ночь от дня,
а ты среди всевышних елей
с улыбкой смотришь на меня.

Я слышу, как зовёшь: «Наташа...»
Ищу наш прошлогодний снег
и уплываю в никогдажье...
а будущее плачет вслед.

***

А любовная лодка разбилась совсем не о быт -
о холодные скалы и рифы глухого загробья.
Только что мне с того, ты со мной, не убит, не забыт,
мы без лодки плывём, став единою плотью и кровью.
 
Мы плывём по извилистым улицам синего сна,
преступая границы стыда и убогого смысла.
Наша встреча вдали, никому до конца не ясна,
в облаках набухая, слезой дождевою нависла.
 
К этой жизни земной у меня не пропал аппетит,
только рвётся душа, разрываясь на равные части.
Снова лёгкое сердце, как шарик воздушный, летит,
а звезда, долетев до земли, разобьётся на счастье.
 
***
 
Глаза, что были бездонными -
стали теперь бездомными.
Сиротскими и бесхозными…
А были — лунными, звёздными.
 
И руки, тебя обнимавшие -
как крылья висят опавшие,
ненужные, безутешные…
А были такие нежные.
 
Щека, что с твоей ключицею
срослась голодной волчицею,
на камень гранитный клонится,
где счастье моё хоронится.
 
А голос «Tombe la neige» нам
поёт о том, что всё те же мы,
и сколько бы зим ни минуло -
всё так же нужны мы милому,
 
невидимому, уплывшему,
но всё ещё не забывшему
в каких-то слоях озоновых
ни губ, ни волос, ни слов моих…

***

Я стояла под твоей улыбкой,
что светилась с неба без тебя.
Жизнь казалась призрачной и зыбкой,
облик твой из облака лепя.

Что сказать душа твоя хотела?
О, какая лютая тоска!
– Где же ты была? Куда ты делась?
Я тебя не в силах отыскать...

Вот и я ищу тебя повсюду –
в дрожи ветки, в карем цвете глаз.
Расставляю на двоих посуду,
словно и поныне двое нас.

До сих пор свежо ещё преданье,
ласкова ладонь на волосах...
Плач дождя, и ветра бормотанье,
и твоя улыбка в небесах.

***

Зимой была весна, а летом –  осень.
А ты со мною был и есть всегда.
Друг друга мы в себе навеки носим.
С тобой внутри тепло и в холода.

И пусть я как матрёшка опустела,
где сердцевина вся удалена,
пусто тобой покинутое тело,
но вся тобой вселенная полна.

Нам всем, друг друга некогда лишённым,
гореть в своём не гаснущем огне.
Как музыка за стенкой приглушённо,
звучит любовь извечная во мне.

***

Ночь спускается глухонемая.
Мы спелёнуты, пленены...
Сверху смотрит, кто всё понимает,
наблюдая в глазок луны.

Ночь стирает любые границы,
чтобы слиться любимым помочь.
Я смогу тебе там присниться,
как ты снишься мне каждую ночь?

Я с любою смирюсь судьбою,
лишь бы слышать тот высший глас...
Эта смерть не про нас с тобою,
как и жизнь, увы, не про нас.

Как тебе там под облаками?
Невозможно ни с, ни без...
И бессильно разводит руками
понимающий всё с небес.

***
 
Метельный мир, в тумане всё плывёт,
и я одна на свете этом белом.
Мы жили, жили счастливо, и вот –
всё что осталось, выглядит пробелом,
 
пунктиром от тебя и до меня,
мостом воздушным, звёздным коромыслом,
что виснет, удлиняясь и маня
недостижимым, плавающим смыслом.
 
Ну как тебе живётся одному,
мой запредельный, вечный, незабвенный?.
Когда же вновь тебя я обниму,
отняв у этой вечности мгновенной…

***

Под покровом шумящих рощ
мы не можем увидеть ветер,
только чувствуем его мощь
или ласку в немом привете.

Ты как воздух стоишь вокруг –
не увидеть и не потрогать,
но я знаю, ты рядом, друг,
и любая — к тебе -  дорога.

Дождь сливает в один поток
всё небесное и земное...
День распустится, как цветок,
что дарил ты всегда весною.

***

О время, прошу, поверни назад,
наперерез могилам,
туда, где безмолвный мой адресат
недавно был мужем милым.

Ну что какие-то там семь лет
для вечности безразмерной!
Пусть Гончие Псы возьмут его след,
вернутся дорогой верной.

Я в снах уже пол-пути прошла,
осталось два поворота.
И жизнь без него для меня пошла,
и нет без него народа.

О время, единственный день в году,
хотя бы лишь в день рожденья,
дай мне пожить не в моём аду,
обняться с любимой тенью!

Я стрелки выброшу у часов,
я выброшусь в зазеркалье,
и выпрошу может у Гончих Псов
свидание нелегалье.

***

Я съела яблоко в раю,
оно отравленное было,
и вот с тех пор как будто сплю
и вижу сон, как я любила.

Живые по могилам спят,
а мёртвые проходят мимо,
над строчкой тонкою тупят
и множатся неутомимо.

А я учу души ликбез,
пишу судьбы кардиограмму.
Пришли мне молнию с небес
на строк скупые телеграммы.

Пуста, темна моя нора,
но есть подпитка и подсветка:
синицы теньканье с утра,
листву роняющая ветка.

И в опустевшее гнездо,
в своё надземное подполье
несу я каждый смех и вздох,
улыбки, смешанные с болью.

А после, переплавив в стих
в своей сердечной мясорубке,
его читаю для своих,
оставив на сердце зарубки.

И кажется, что я в раю,
и что тебя там догоняю,
когда я с небом говорю
и с вечностью чаи гоняю.

***

Душа невысоко летает,
как птица об одном крыле,
и мне дыханья не хватает
сказать о главном на земле.

Вдохнуть в себя весь воздух мира
и выдохнуть за тыщи вёрст,
чтоб он сквозь потолок квартиры
дошёл до облаков и звёзд.

Чтоб дальше лёгких, дальше сердца
прошёл бы этот вздох насквозь,
чтоб никуда уже не деться,
чтоб никогда уже не врозь.

И пронести его сквозь годы,
дышать не горлом, не губой,
а всей судьбою подноготной,
одним тобой, одним тобой.

И я уже не буду телом,
а вздохом, взглядом и душой,
тем, что любить тебя хотело
за гранью, за земной межой.

***

Стань родником, если всюду пустыня,
светом, лучом прорезающим тьму,
стань для неверующего святыней,
необходимой душе и уму.

Милого нет, но остался, остался
мир, где вы счастливы были вдвоём.
Мир, что однажды судьбе твоей дал всё,
жив, если всё мы ему отдаём.

Кто испарился — дождём выпадает,
слёзы целует твои на лице.
Лёд твой от тёплого взгляда растает,
самое главное будет в конце.

Снег в волосах – как наряд подвенечный...
Просто любить, словно петь или пить...
Помни одно, что любовь бесконечна,
смерти её не убить.