плиты

Прикручен, стреножен, спелёнут по самое горло,
за руки и ноги распят в больничном аду.
Следит, как в белом сестра его кожу отерла
и грудь теребила, думая, что он в бреду.

«Мне позарез к пацанам, прости, дорогая,
Малый, что справа, просил ему жгут замотать,
лупит сквозь бинт на бедре кровища густая,
надо парнишке пакет свой скорей передать.

Мало там нас на опорнике в роще осталось,
Жмет нас пехотой паскудный «Айдар» у Суджи'.
Ты расчехляй меня, милая, брось свою жалость,
надо спасать пацанам недожитую жизнь».
 
Справа у входа носилки к стене прислоняли,
профиль знакомый мельком зацепился за глаз.
Плоти кусок, на тело похожий, едва ли -
тот, кого в правой воронке братишка не спас.

Небо как будто померкло в душе у солдата,
бьется в капкане жгутов, как подраненный зверь,
плотно к кровати пристегнут ремнями зажатый,
стоном грудным расщепляя вселенскую щерь:

«Ты мне на череп приделай стальную заплату,–
в реве могильном бредит сестре визави.–
Руку пришей мне любую - другого солдата,
к плоти безногой – зенитку ЗэУ-23,

в теле оставь все стальные фашистские сля'бы,
не выплавляй свинцовый осколок в хребте.
Я загрызу этих тварей одними зубами,
пусть меня выкатят – шею сверну сатане…»

Ночь наступила в кровавом пустом лазарете,
звезды сгорают на черном густом полотне,
и будто видится  девушке в белом, что где-то
парень ползёт на подмогу один в темноте.

Ливень стальной заглушает визги «Торнадо»,
«Град» поднимает на воздух в костях чернозем.
Другу рукой зажимает кипящую рану
встав на колени … И снова по-братски, вдвоём,

вместе, навечно обнявшись, в железе отлиты,
молча стоят на кургане – живая броня.
Ты помолчи и послушай, как шепчутся плиты,
просят о чем-то тихонько тебя и меня.