Внутренняя Монголия

               
         В степях Востока я обрёл то, что никогда
              не даст мне Запад: там растёт трава,
                имя которой свобода.
                Н. Н. Пржевальский
               
                I

Орлиный след, пройдя сквозь облака, 
змеится, словно шерсти клок овечьей.
Однообразный свой узор плетут века,
плетут из времени обыденные вещи.

Прядёт свою кудель забвенье без конца:
от бедных пастухов - ни имени, ни даты.
Но был, как дар небесного отца,
рождён в степи покой для них когда-то.

Как колыбель, качает степь себя,
баюкает беду и тешит непогоду,
и, как любимое капризное дитя,
от сглаза словно, бережёт свободу.

И так же просто, как багульник и ковыль,
степь порождает всадника, но следом
за всадником клубящаяся пыль
принадлежит уже истории при этом.

Как войлоком, простор укутан тишиной.
Меж сопок шелестят прозрачнейшие реки.
В любые времена в бескрайности степной
за целый день пути не встретишь человека...

Но пыль сгущается. И длительный покой,
в себе невиданные силы переплавив,
вдруг волей разряжается людской,
что на дыбы историю поставит.

И разольётся от кочевий родовых
степная - конной лавою - свобода:
не порождение законов прописных,
но естество её впитавшего народа.

Тысячелетние исчезнут города,
как чуждые укладу кочевому,
и письменность не знавший никогда
историю напишет по-живому.

И пыль уляжется... Развеет суховей
саманные дворцы и россыпи златые...
И в юрте пастуха - ровесницы степей -
святыни прежние: надёжные, простые.

И степь покоится, незыблема в веках,
в непостижимых снах - то вещих, то зловещих...
След истребителя, застывший в небесах,
змеится, словно шерсти клок овечьей.

                II

Как вол, что слишком медленно идёт,
да много увезёт, одною с ним породы,
с кочевья зимнего состарившийся год
на летнее неспешно переходит,
древнейший совершая обиход,
где каждый год и век, пройдя свой оборот,
к местам вернутся родовых угодий...

По следу беркута охотник не пройдёт.
Прошедшему уже не стать добычей.
И вряд ли настоящее свернёт -
со зрением крота и шеей бычьей -
с пути, что заключён в круговорот
неотличимых дней, где выдаёт
себя вчерашнее в сегодняшнем обличьи.

Неведомо откуда время род ведёт.
Всё повторится. Всё неповторимо.
Река меняет за день сотни вод.
И это только мы всегда проходим мимо,
а время никуда не шло и идёт,
лишь в неподвижности скрывая тайный ход,
в неуловимости своей неумолимо.

Всё преходяще, все пребудет, и все не прейдёт.
Вздыхает новый день, в арбу впрягаясь.
Жизнь повторяться никогда не устаёт,
неуловимо в повтореньях обновляясь.
И правнук, выйдя в путь, не признаёт,
что следом прадеда в грядущее идёт,
с его зарубками, не ведая сверяясь.

                III

Слишком острый клинок может ножны разрезать.
Слишком резкое слово обжигает гортань.
И не нужно пытать жизнь калёным железом,
что открыла она неизвестную грань.

Степь распахнута настежь сродни небосводу,
и ветра, получив абсолютную власть,
в той же мере земле прививают свободу,
что в степи с древних пор просто ветром звалась.

И тому, кто живые слова не роднит с письменами,
жизнь сама открывает все грани нетленных вещей.
Степь распахнута в высь... И нужны имена ли,
чтоб взойти и припасть - безымянному - к ней?

                IV

Простор, впитавший тишину на сотни лет вперёд,
как будто тишины, как почвы плодородной,
довольно для земли - безводной и бесплодной,
чтоб стать заговорённой от невзгод,

чтоб с тишиною снова обрести,
замешанный с адамовою глиной,
вневременной язык, словесностью единой
для птиц, людей, деревьев обрасти -

единокровною судьбой из магмы, жил, корней,
где травы прорастают письменами,
где странник пишет летопись ногами
не для истории - для рек, лесов, полей.

Вот письменность, простая как земля:
стай птичьих клинопись на известковой сини,
сухие иероглифы полыни
и скоропись быстротекущая ручья.

Вот речь, которой не дано закостенеть.
Бессмертной, вещею молвой объяты дали,
как мудростью, в которой нет печали,
как и скрижалей нет её запечатлеть.

                V

Обветренная, жёсткая земля,
как кожа недублённая воловья.
Тебя любить иначе и нельзя,
как тою же бесхитростной любовью.

Загадочность свою естественно неся,
ты в достоверности почти что безрассудна.
В тебя и верить-то иначе и нельзя,
как той же чистой верой безыскусной.

Тебе и быть нельзя иною, как страной
ушедшею в себя с тем чувством меры,
что достигается глубинной простотой
без показной любви, без исступлённой веры.

                VI

На то и ведут перебранку,
срываясь в бураны, ветра,
чтоб вывернуть степь наизнанку,
до самого душу нутра,

от затхлости книжной проветрить
стихи на раздолье степном
и каждое слово проверить
на твёрдость и точность во всём,

на свежесть, упругость, безбрежность,
открытость стихии любой,
чтоб даже немая погрешность
в нём пела созвучно с судьбой,

чтоб строки, сроднившись с ветрами,
сцепившись корнями с землёй,
шумели не только б словами,
но частью стихии самой.

                VII

Настоянный ветер на терпкой полыни,
на крепких ветрах закалённый ковыль...
Плодят небылицы на мягкой перине,
на жёстко постеленном делают быль.

А то, из чего создаются былины -
как шёлк невесомо и прочно, как шёлк,
и стойко, как запах той самой полыни,
что лучше нас знает в бессмертие толк.

Развеяны ветром и смешаны снова
обрывки из былей, былин, небылиц -
незримая, камня надёжней, основа
бессмертной молвой шелестящих страниц.

                VIII

Умолкли свистящие стрелы,
отпела своё тетива,
и жёстко забвение стелит,
как в знойное лето - трава.

И знают лишь ветер и камни,
как целая может страна
в безвестность, в безвременье кануть
по собственной воле, верна

обычаям предков, их славе,
храня первозданную суть,
предать и пригладить не вправе
единожды выбранный путь.

Пропитана древним покоем,
как горечь полыни густым;
твоих безымянных героев
ветрам отпевать лишь степным;

у Бога за пазухой словно -
в тиши заповедной меж гор,
Монголия, немногословен,
но искренен твой разговор,

как исповедь кровного брата...
И всё ж не понять чужаку. -
Ты ль мчишься во дрёме куда-то,
иль дремлешь на полном скаку?

Иль в прошлом сочла ты остаться,
где славились доблесть и честь,
в грядущее брезгуя рваться,
где чествуют хитрость и лесть?

Твоя грубоватая правда
и верности слову закон -
отсталости признак, упадка
для новых жеманных времён

с их правдой увёртливо-скользкой,
податливо-мягкой, как воск;
с их сутью, столь скрытой под лоском,
что сутью стал именно лоск...

Проста, словно песня пастушья.
С какой стороны не смотри,
бесхитростна ты, простодушна,
но вся сокровенна внутри.

Загадочной и отчуждённой
останься... Как будто стеной,
от новых времён защищённой
покоем своим, тишиной.