Поэзия моё оружье...

***

Живёшь как будто бы в застенке
и самою себя неволишь.
Ружьё, висящее на стенке,
на деле вешалка всего лишь.

Я подключу воображенье,
я Чехова перелистаю –
молчит всё так же без движенья
жизнь невредимая пустая.

И что мы видим на поверке?
Стреляет пробка из бутылки,
стреляют ночью фейерверки,
стреляет боль моя в затылке,

стреляют глазками путанки...
Ружьё судьбы молчит немое.
Стреляют пушки или танки,
и эту кровь я не отмою.

Тогда и ты стреляй же, Муза,
чтоб никуда уже не деться,
как будто шар, забитый в лузу,
как будто строчка прямо в сердце!

Когда сгущается удушье
и жизнь становится убога –
поэзия – моё оружье,
моё возмездие от Бога.

***

Я ручку беру как заточку,
а стих – это плоти кусок...
Попробуй на зуб мою строчку –
то кровь, а не клюквенный сок.

Пусть люди за это осудят,
а ты меня благослови...
В моём кровеносном сосуде
мерцает лишь пламя любви.

Пока я с планеты не стёрта,
пусть стих о тебе говорит.
Сосуды давно уж ни к чёрту,
а пламя горит и горит.

***

Слова слетают на бумагу
с небес, с деревьев, с потолка…               
Какую надо же отвагу –
стать во главе того полка,

заставить подчиниться теме,
сбить разномастное в одно...
Но мне не справиться – их племя
с моей душою заодно.

Я перед ними просто хлюпик,
плюют они на мой приют.
Чуть отвернусь – они уж любят,
смеются, плачут и поют.

Моей напитанные болью,
они не слушают творца,
и вырываются на волю,
в дома, порталы и сердца.

***

Забор высокоточных строчек
взамен сыночков или дочек,
высокая болезнь.
Через него в миры иные
залажу, проникаю в сны я,
о том слагая песнь.

Через забор из строчек частых
я вижу всех людей несчастных,
припав к тому глазку.
И сквозь сердечные скорлупы
я вижу словно через лупу
их смертную тоску.

Забор соорудив из строчек,
отгородилась я от прочих,
меня не видно им.
Но с ними мысленно душою,
ведь издали видней большое,
и каждый мной храним.

Стихи без титула и даты,
как безымянные солдаты,
стоят плечом к плечу.
За эту стойкую охрану,
за эту слаженность и прану
я дорого плачу.

Заборы строк до самых кровель,
заборы добровольной крови
с частицами души –
всё это честная расплата
за то, что драгоценней злата,
хмельнее анаши.


***

Чем держава была озабочена,               
маршируя под бодрую песнь,
я не знала, сойдя на обочину,
где поэзии зрела болезнь.

И с тех пор наши судьбы отдельные,
словно рельсы, бежали вперёд.
Я творила слова самодельные,
выбирая лишь то, что не врёт.

И поныне под музыку тайную
я потоку иду поперёк.
Жизнь давно б превратилась в летальную,
но меня кто-то в небе берёг.

Может быть, чтоб судьбой поперечною
стать сильней смертоносных держав,
чтобы слово вдруг вышло на встречную
и на рельсы легло, удержав.

***

Большинство стихи не выбирают,
презирают эту жизнь из книг,
но несчастной смертью умирают
от отсутствия того, что в них.

Здесь у вас девайсы и модели,
торные дороги суеты,
там же эдельвейсы, асфодели,
горние эдемские сады.

Будет жизнь наполнена цветами,
тем, что видно сердцу, не глазам,
нежными утешными устами,
шепчущими что-то небесам.

Акции, транзакции и сделки,
выигрыш, проценты, дивидент, 
слова невесомые безделки,
месяца кораблик на воде,

то, что вдруг привиделось вдали вам, –
или то, что здесь манит, трубя...
Быть успешным или быть счастливым –
каждый выбирает для себя.

***

В моих стихах нет жести или стёба
и выкрутасов модной крутизны.
Мне главное, слова на месте чтобы,
как камешки голы и тем честны.

Чтоб не сверкали образы как стразы,
не обжигали строки как огонь,
а чтобы шли доверчивые фразы
и утыкались носиком в ладонь.

Стихи – не мания, не паранойя,
не фейерверк, не ведьма на метле,
они – иное: тёплое, родное,
чего так не хватает на земле.

***

Я вышла на балкон и снег затих.
А дождь обычно начинает пуще.
И в горле уж попискивает стих,
что кем-то в мир таинственно запущен.

С дождём и снегом, небом и землёй
свои я затеваю отношенья –
купаюсь в свете нежности былой,
претерпеваю холод, поношенья.

Вам кажется, что я сижу одна,
а у меня беседы со вселенной.
И каждый день, просвеченный до дна,
несёт печать любви благословенной.

Душа кипит на медленном огне.
Такие здесь порой клокочут страсти!
И так не важно, что порою мне
никто не скажет утреннее «здрасти».

Но я – во всём, и всё – во мне всегда,
единственна я, а не одинока.
Горит в ночи Давидова звезда
и с моего окна не сводит ока.

***

Шаг вперёд, два шага назад –
так теперь моя жизнь проходит.
Всё возделываю свой сад,
но туда никто не приходит.

И не видит никто одежд –
белолепетных, лепестковых,
умирающих в них надежд,
мимолётных, полувековых.

И гуляю я в том саду,
где на лавочках мы сидели,
и любуюсь на красоту,
будто всё это в самом деле.

К окнам ласково льнёт луна.
Что-то нежное шепчет ветер.
И не верится, что одна,
и что мне ничего не светит.

Потому что огонь – внутри.
Потому что я сердцем с вами.
Ты прислушайся, посмотри,
как мой сад шелестит словами.

***

Хуже нет, когда из-под слов
содержание – как исподнее.
Ведь стихи – это не улов,
а улавливанье Господнее.

На губах этих слов – печать,
а когда сорвать её с кожею –
не вопить должны, а молчать,
это тайнопись знака божьего.

Угадай меня по шагам,
берегам, поросшим осокою.
Прочитай меня по губам
и возьми как ноту высокую.

Громче колокола в селе,
песнопения величавее,
уцелевшее и в золе,
слова истовое молчание.

***

Любовь всегда одинока,               
пусть даже если она
даёт тебе очень много,
и даже разделена.

Поскольку любой на свете
трагически одинок,
пусть даже кого приветил
и слышит порой: «сынок».

Но, вечные одиночки,
с собой один на один,
мы бьёмся за чудо строчки,
за молодость до седин,

за ангельскую повадку,
не терпящую шумих.
Вступаем мы в эту схватку
за лучшее в нас самих.

Никто нам тут не в подмогу,
никто нам тут не судья.
Идём невпопад потоку,
и сами себе семья.

Мы жизнь создаём как песню,
презревши её клише,
и то, что считают спесью –
лишь верность своей душе.

***

Как сиянием озаривших всё,
лиц из прошлого эскапады,
в зимнем воздухе растворившихся,
восстановленных из распада.

Собираю я это крошево,
совмещаю концы и пазлы,
чтоб светили бы нам из прошлого,
чтобы в нас ничего не гасло.

Не словарь, не слов комбинация,
мастерство только здесь мешает.
Интонация, кульминация,
детонация всё решает.

И не вычурность, и не выспренность,
позолотою мажа кожу,
только истинность, только искренность
в настоящие строки вхожа.

Это мания или магия,
созидание или амок?
Но творю, крою на бумаге я
свой воздушно-песочный замок.

Чтобы строчки, как будто бабочки
на тетрадь бы мою слетали,
чтобы было мне всё до лампочки,
кроме нашей любви деталей.

***

Поэзия в глубины языка
уводит, в чудо нёба – словно неба,
в заброшенность любого уголка,
где наяву никто ни разу не был.

То нежась, словно в перьях и пуху,
то корчась, словно заживо сожжённым,
всю правду говорить как на духу,
но только лишь немного искажённо.

Всю правду, но как будто во хмелю,
когда изображение двоится,
когда так больно вымолвить «люблю»
вослед испепеляющимся лицам.

Из лебединых выросши рубах,
из цвета беззащитного шинели,
поэзия, ты палец на губах,
священный бред, секрет полишинеля.

Веди меня, из мрака выводи,
как Эвридику лирою печальной,
пусть я окаменею на пути,
но Слово возродится изначально.

***

Ты меня не любишь, не читаешь –
для меня синонимы почти.
Я в стихах единственная та лишь, –
чтоб узнать, какая, ты прочти.

Без стихов я просто оболочка,
единичка, кличка, имярек,
в холод нераскрывшаяся почка,
мёртвое молчанье зимних рек.

Лишь в стихах душа открыта настежь,
заходи как дома и живи.
Там уже вам ничего не застит
солнечной доверчивой любви.

Не сочти за странность и астральность,
окунись в тот шёпот, плач и смех.
Это моя первая реальность,
а в быту — вторая, как у всех.

«И пока не требует поэта», –
а меня он требует всегда,
на рутину налагая вето...
Ждёт меня далёкая звезда.

Я лечу, купаясь в море света,
и однажды не вернусь сюда.

***

Луна как окошко зияла,
как вход в поднебесный проём,
и чувство когда-то сияло,
что мы никогда не умрём.

Умрём мы за милую душу,
а жизни на то хоть бы хны,
лишь в небе в тот миг обнаружу
кривую ухмылку луны.

Как снег укрывает порошей
всю прозу земную, грехи,
так я пребываю хорошей,
когда выпадают стихи.

И мне бы хотелось, конечно,
когда я исчезну из дня,
чтоб как эта снежная нежность,
остались они за меня.

***

Боже, где ты там, помоги.
На земле тут все дураки.
То ли встала не с той ноги,
то ли жить уже не с руки…

И ищу где могу улик,
что углы наших душ чисты,
посылаю на счастье клик,
кое-как навожу мосты.

День прошёл, завернув петлёй,
не зациклившись на плохом.
И три звёздочки над землёй...
И три звёздочки над стихом…

***

Месяц с неба зарницами согнан.               
Я вдова, я ночная сова...
День как дятел стучит в мои окна:
просыпайся! Заждались слова!

Я кормлю их и плотью, кровью,
чтоб летели легко косяком.
Ты опять не следишь за здоровьем
и по сердцу прошёл босиком.

Я стихами весь мир расцелую
и слезами всю землю залью,
чтоб в минуту печальную, злую
каждый слышал в пространстве: «люблю».

Если б я бы умела молиться,
я б молилась луне, тополям,
всем любимым когда-либо лицам,
всем лежащим в пыли по полям,

но молитвы мои – это слово,
словно зверь, что бежит на ловца,
чтоб сияло и плакало снова,
и скребло, и ласкало сердца.

Чтобы пушки повсюду стихали
и гремели вовсю соловьи...
Я тебя обнимаю стихами –
это руки и крылья мои.

***

Ко мне любые не подходят мерки.
Когда стихами населяешь дом –
то сам себе и чёрт из табакерки,
и колесо фортуны, и фантом.

Слова способны превращаться в листья,
развеиваться пеплом на ветру.
И сколько б о спасенье ни молись я –
без вариантов всё-таки умру.

И может дождик стать последней каплей,
что чашу боли переполнит всклень...
Но так ли я живу ещё – не так ли –
задумываться что-то стало лень.

Мне хочется пожить чуть-чуть в пейзаже,
в любимой строчке, в чашечке цветка…
Глядь – мир болящий потихоньку зажил,
и сердце жаждет нового витка.

Как мир живой нам сочинён под руку –
чтоб гладить кошек, дерева кору
и обнимать ребёнка или друга –
для ласки руки созданы в миру.

А губы рождены для слов горячих,
чтоб души одинокие согреть...
И как же жалко тех глухих, незрячих,
что не умеют слышать и смотреть.

Глаза им застят деньги или земли,
и руки как клешни, чтоб загрести.
Им недоступны бабочки и стебли
и им до них вовек не дорасти.

***

А вот бы памятник такой
поставить, чтобы уберечь нас:
поэт с протянутой рукой
и взглядом, устремлённым в вечность.

Не с пальцем, тычащим вперёд,
где будущее облажалось,
а с тем лицом, что нам не врёт,
в котором свет, любовь и жалость.

Чтоб кто-то потерял покой
и вспомнил, что поэт веками
стоит с протянутой рукой,
в которой только чей-то камень.

***

Кому-то страшно встретиться с собой,
с застывшею душой наедине.
Он движется наощупь, как слепой...
Я там уже была, доверьтесь мне!

Я проведу вас по моим стихам,
чтоб ни один не сгинул, не утоп,
чтоб не убил любви левиафан,
я проведу, я сталкер этих троп.

Кто любит – как за Жанною, за мной,
я знаю, как над бездною пройти,
меж истиной небесной и земной,
меж Сциллой и Харибдою пути.

Я тоже здесь была – вот след рубца
на дереве в том сумрачном лесу.
Я тот зверёк, что вышел на ловца,
и ветки сладко хлещут по лицу.

Лови меня, ловец, любовь, лови,
и от судьбы убийственной не прячь.
Я проведу вас по своей крови,
где пепел ещё пылок и горяч.

Я жизнь пила как водку из горла,
теперь похмелье на чужом пиру.
И смерть в меня стреляла из жерла,
но я не умерла и не умру.

Поскольку я как сталкер вам нужна,
как проводник, охотник, поводырь,
чтоб провести туда, где жизнь нежна,
где садом соловьиным стал пустырь.

***

Слова мои летят как воробьи,
в надежде, что их кто-нибудь поймает...
Они войдут потом в состав крови,
но это лишь у тех, кто понимает.

У тех, кому стихи не для утех –
для учащения сердцебиенья...
И я пишу, дышу для этих Тех
и жизнь свою переливаю в пенье.

Как тот художник превратил в цветы,
я превращаю в облако из боли,
в осколки счастья, в замок для мечты...
Я вам пишу… чего ж ещё вам боле.
 
***

Сама себе фокусник и настройщик,
любовь добуду из рукава,
и нотой чище – чего уж проще –
возьму, и это мои права.

Там мне никто помешать не сможет,
есть место, откуда не видно нас,
где каждый час с тобой вволю прожит, –
моя колокольня, олимп, парнас.

Там надо мной начальников нету,
и все со мною милы и тихи.
Я инагентка с иной планеты,
где Бог субсидирует мне стихи.

***

Из тех я видно неумеек,
в чей адрес сыпется упрёк.
Взамен прочерченных линеек
пишу свой день я поперёк.

Не по клише и трафарету
кладу свою я колею.
Такой ещё быть может нету...
А на линейки я плюю.

Не знают строчки дисциплины,
их не воспитываю я.
Они с линеек как с трамплина
ныряют в гущу бытия.

Я с ними не хожу по струнке,
нутро само меня ведёт
и создаёт свои рисунки,
как Бог мне на душу кладёт.

Мне не дари тетрадь в линейку,
и в клетку тоже не терплю.
Лишь чистый лист – моя ячейка,
где я живу, дышу, люблю.

Пусть будут, может быть, неровны –
не так чисты и велики,
но будут только чистокровны
моей судьбы черновики.

***

Нет поэзии без трагедии.
В этом суть её, кровь и плоть.
Ей должна быть душа проедена
до самой подноготной вплоть.

До живого мяса кровавого,
до печёнок и потрохов.
Её дело вовеки правое.
Нет точнее её штрихов.

Цель поэзии – не обманывать,
утешая, не ублажать,
а выманивать и выматывать,
и безжалостно обнажать.

Не поймёт её то пригожее,
что привыкло себя беречь,
долгошеее, толстокожее,
до кого не доходит речь.

Не доходят ни многоточия
звёзд зловещих в ночи слепой,
ни закат её кровоточащий,
ни опавшего клёна боль.

О поэзия, твоё зодчество,
навевая златые сны,
отмывает нам душу дочиста,
если строки чисты, честны.

Пусть тобою она измучена –
ты даруешь ей благодать...
Грусть планеты стихам поручена,
чтоб над жизнью людей рыдать.

***

Из стихов не выходя,
я люблю тебя.
Я всё время там внутри,
хочешь — посмотри.

Только выгляну поверх – 
сразу свет померк.
Хорошо, что есть дупло,
где всегда тепло.

Стерегу там наш очаг,
чтобы не зачах,
из стихов не выходя
в изморось дождя.

***

Когда не пишу – я старею, мертвею,
а если вдруг строчки из сердца идут –
то с Господом богом единых кровей я, –
такая, какой ещё не было тут.

Тебя обнимаю я словом безгрешным,
как будто живою водой окроплю.
Писать – это способ вернуть себя прежней,
и способ признаться тебе, что люблю.

Какую хочу сотворяю погоду,
слова словно листья умея ронять.
Писать – это вечно молиться о ком-то
и силой нездешней его охранять.

И мне не писать – это было бы глупо,
как могут не петь петухи, соловьи?
Бог смотрит оттуда внимательно в лупу
и, кажется, строки читает мои.

***

Все любимые, растворясь в крови,
изменяют её состав,
и становимся мы другими людьми,
кем задуманы свыше, став.

Залетают строчки в моё окно,
словно бабочки, на тетрадь,
чтоб отныне не было вам темно,
чтоб светло было умирать.

Сотворяю целебную слова смесь,
оживляю смертельный мел.
Я спасаю и сохраняю здесь
то, что Бог спасти не сумел.

***

Я задыхаюсь на этой земле.
Это не бронхи, не астма.
Жизнь словно в пекле или в петле
жить всё равно не даст нам.

Но держит меня уже много лет
то, что казалось, так хрупко –
мой скафандр, мой бронежилет,
моя кислородная трубка.

Лишь поэзией я дышу,
в ней как в своей стихии.
И дышу лишь пока пишу
жизнь свою – не стихи я.

Здесь я словно рыба в воде,
но не могу на суше.
Там, где земля вся в крови, в беде –
душит петля всё туже.

Мы живём в плену немоты,
все наши карты биты.
Глотки оловом залиты,
кляпами рты забиты.

О поэзия, дай дышать!
Средь безумного, злого
дай мне мужество возражать,
дай сказать своё слово!

***

Страна как будто не моя,
и с жизнью я не уживаюсь.
И лишь в стихах как дома я
средь троп и строчек ошиваюсь.

Пока земля как поле боя
и жизнь похожа на расстрел,
я задеваю за живое
тех, кто ещё не омертвел.

***

Мои стихи — это письма себе,               
которые вам доверяю,
когда, разбежавшись по синеве,
в себя как в омут ныряю.

О том, что было, что будет потом,
с собой борясь в рукопашной.
Я вам доверяю читать о том,
что мне самой будет страшно.

Как будто бы бездна глядит в меня
ощеренным диким оком.
Читайте, как гибнут средь бела дня
в пути своём одиноком.

А впрочем, зачем я тащу вас в ад,
не место тут слабонервным,
где мясо живое, где двести ватт,
где быть для расправы первым.


***

Стихи — дорога по прямой
к тому, что в сердце есть.
Они - письмо себе самой,
что страшно перечесть.

Пусть всё кругом пойдёт на слом -
поэзия в седле.
Её вассалом и послом
я буду на земле.

Едва заслышу этот альт -
и сразу в горле ком,
и пробиваюсь сквозь асфальт
неловким стебельком,

чтоб слова детский леденец
сластил пилюлю зла,
чтоб на развалинах сердец
черёмуха цвела.

***

Жизнь протекает в неизвестности
и в песни претворяет сны.
Но вечно у родной словесности
я на скамейке запасных.

И всё же лучше буду в падчерицах
искать подснежников зимой,
чем угождением запачкаться
и изменить себе самой.

Пронзать чужие души лезвием
и ткать невидимую нить,
пока хоть что-то у поэзии
в составе крови изменить.

***

Я не ездила в люксе, всё больше плацкартом,
у меня нет ни виз, ни билетов блатных,
но в бессмертье доставит меня навигатор,
отыскав мою жизнь на дорогах иных.

И ведут они вовсе не через столицы,
а плутают по Богом забытой земле,
и не те там сквозь сумрак проявятся лица,
что сейчас украшают парады-алле.

Я смотрю с высоты на крутые тусильни,
где стихи мои не попадают в «формат», –
слишком колется, жжётся, печально и сильно,
и не вынесет их человечий примат.

Не нужно мне под солнцем искусственным место,
где рука моет руку, кукушку петух,
где холодный расчёт сердца пламени вместо,
где огонь вдохновенья потух и протух.

Оставайтесь в своих поэтических стойлах,
где пегасы копытами в землю вросли.
Мне же – место, что свято, пусть будет пустое,
но молю об одном: не спусти, не растли.

***

Отнять у меня поэзию –
я стану свой антипод,
уже не идя по лезвию,
и не над землёй, а под.

И даже когда б пробейся я
к наградам, дарам, призам –
ушла б из меня поэзия,
ударив по тормозам.

Жива лишь в воздушном облике,
не терпящая сует,
высматривая на облаке
возлюбленный силуэт,

противная мракобесию,
всему, что есть, вопреки,
протягивает поэзия
соломинку мне руки.

***

Мне написал на стихире комент
критик один недовольный:
«кроме люблю ничего больше нет».
Вольно же мне, бесконвойной,

жить, ничего в себе не схороня,
вечности петь серенаду.
Да, ничего нет, любви окромя,
да ничего и не надо.

Да, никому писанина моя,
разве что только народу,
хоть и народ, как большая семья,
часто не без урода.

Нет ничего, что превыше любви,
по убежденью поэта.
Что может лучше быть между людьми,
чем лишь безделица эта?

К вам обращаюсь, слепые кроты,
всем, кого лирика бесит:
все сверхидейные ваши труды
строчка любви перевесит.

В мире, погрязшем в грязи и крови,
в тир превращённом и в битву,
нет ничего выше слова любви,
что я шепчу как молитву.

***

Когда война нам души рушит,
когда от смерти нет житья,
мои стихи – моё оружье,
Бог – командир мой и судья.

Опять ходить мы будем строем,
кружиться в хороводах всласть,
и жертву называть героем,
и умирать за эту власть.

Экран я чёрным занавешу –
там душ неопытных ловцы,
в холопах дух державный теша,
давно по сути мертвецы.

Родиться здесь – вот невезенье,
но не верну Творцу билет.
Мои стихи – моё спасенье,
моя любовь – бронежилет.

И, может, в этой жизни тленной,
от бомб ладонью заслонясь,
нажав на клавишу вселенной,
каким-то чудом сохранясь,

сквозь боль, сквозь пепел и утраты,
в родных сердцах найдя приют,
стихи мои вам скажут правду,
лишь правду… пусть потом убьют.


***

«Допустим, как поэт я не умру.               
Зато как человек я умираю…»
А я согласна на переигру.
Поэзия — моя обитель рая.

Подписываю кровью договор.
Подпитываю кровью тело музы.
Я кислород вдыхаю словно вор,
как стропы парашюта режу узы.
               
Прощай, земной бессмысленный балласт,
взметайся, дух, к заоблачным вершинам.
Откроется иной за ними пласт,
где всё другим измерится аршином.

Как человек давно я умерла,
из списков кем-то вычеркнута стёртых,
но будут пить как воду из горла
мои стихи, восставшие из мёртвых.