Жизнь оказалась слишком длинной

Заочно приговоренный судьбой я
К вечно-назидательной тоске,
Для того ли чтоб этой паранойей
Поблескивать в каждой строке?

Жизнь оказалась слишком длинной,
Все дорожки протоптаны не раз и не два:
И скулил у ржавого забора битой псиной,
И в величии вельзевульском топил чужие глаза.

Пережить самого себя — это подвиг,
Достойный наград и орденов.
Ни к чему не ведёт любой постриг,
Кроме того, что сулит избавление от оков.

Играю в гляделки с солнцем всерьёз:
Далёкая звезда уже почти не греет.
Стухший смотритель счастливых грёз
В своей комнатушке с голыми стенами дряхлеет.

Но этот аттракцион не кончится уже,
Мне не хватает духа его оборвать.
Скажи мне, наконец-то, скажи:
В самом ли деле люблю я страдать?

Ведь это так по-нашему, по-русски:
Похмельные сны в скотном двору
С лицом, погруженным в капусту,
Где проматывают 30 серебрянников в пиру.

В пиру, что закатан в честь упадка,
В пиру среди людей, что тебе не нужны,
Но ты остаёшься в надежде увидеть разгадку
Тайн, что едва подвластны человеку, но важны.

И просыпаешься в поле, над бездной, во ржи,
И в голове чёртов балет свербит,
Не давая понять, быль это всё или миражи,
И Бог с тобой через огонь говорит.
С блудным, угрюмо барахтающемся во лжи.
Он тебя помнит и по сыну грустит.

Он тебя помнит, он тебя ждёт,
Он простил воровство бледно-розовых яблок.
По ночам под бронебойным дождём
Ждёт, когда наконец вернёшься обратно.

Но ты не придёшь, не покаишься,
Уводя вереницу следов вдаль и вширь
Той страны, где рождён и умрёшь,
Что во власти снежной стихии.

Промотаешь в пиру всё свое состояние,
Которое состоянием назвать можно едва ли...
И похмельно ты спишь в зимнее солнцестояние,
А потом глядишь: карету до дома подали.

И продолжишь ты жизнь со всеми делами,
Что пахнут чёрным забвением:
ЖКХ, МФЦ, ФНС, что заполнять дают скрижали:
«Где? Что? С кем и каким настроением?»

И поглотит тебя твой серый быт,
И ты забудешь те года, когда отец
Смотрел с небес, напоминая: «Не забыт!»
Ты в этом фильме не главный актёр и певец.

Отец с небес смотрел, укутанный в шинель,
Покуда дождь по темени его бил,
Как сын, что окунут трижды в купель,
Восьмиконечный крест пропил.