Ламсдорф

                С августа 1939 по март 1945 в нацистском
                лагере смерти Ламсдорф были зверски замучены
                более 40 тысяч советских пленных. Всего через
                Ламсдорфский лагерь прошли около 300 тысяч
                заключенных.

                Памяти бабушки Лидии Тимофеевны Фрузенковой

Серые тени вдоль серых бараков в серых
скрипучих ветрах
Молча стоят.
Ловят дожди за колючим барьером,
И с каждою каплей за жизни ведут
Тихий торг.
Длинные рвы параллелями братских могил
на бескрайних просторах
зловеще молчат.
Стелет пурга белым крошевом саван
Голод и смерть дышат в спину.
Так начинался Ламсдорф.

В том 43-м кости и пепел хрустели
в замолах
крутых жерновов.
Ноги босые топтали толченый,
февральский 
Лагерный снег.
И миллионы сердец навсегда затихали
средь бряцанья стали
Кандальных, промозглых оков.
Лишь на железке, вдоль рельсов
трамбованной алой дорогой
Запекся их след.

В тех миллионах - девчонка в пропыленном
ситцевом платье
И сером платке.
В косах соломенных – солнце и пыль перегонов
за тысячи
Рельсовых вех.
Стоя в открытом, без крыши, вагоне средь
Сотен таких же других,
Как у смерти на остром штыке,
Слезы рукой по щекам растирала
И тихо молилась.
За всех.

В лагерный двор вместе с ней мы вступили
под ор часовых
И овчарочий лай.
Ноги не слушались, ныли в колодках
Чугунных,
Как гири тянули к земле.
Несколько суток в пути без еды и воды.
Синяки от прикладов…
Так встретил тогда польский край.
И на два долгих года, как в адовом круге,
Замкнул
В бесконечной глухой кабале…

Жгучий январь. Стынут реки и вены.
Составы идут и идут.
Им не видно конца.
Мест не хватает в бараках.
Мы норы руками копаем
и жмемся друг к другу
В земле.
Хлеба - сто грамм, да баланда
из брюквы, очисток картофельных.
Хочется есть без конца.
Кажется, не было дома, далекого края,
и сытого детства
В родном и забытом тепле.

Эта девчонка шла затемно с нами в забой
Сквозь морозную взвесь.
Каменный уголь грузила, полтонную
сталь вагонеток
Тащила вперед на себе.
Заполночь лишь возвращалась в наш
стылый «барак»
Сквозь прицельный фашистский развес
Жизни и смерти. Свинца и штыков.
Истязаний, пинков и плетей.

Раз заболела. Горела. Казалось, не встанет.
Слегла.
Это для пленных тогда означало одно –
Их лишали еды.
Сразу смерть.
Но, видно, к Богу молитва безгрешная
Все ж долетела. Смогла.
Где-то в небесных скрижалях ей
жизнь прописала: «Ты – выживешь. Слышишь?
Не сметь!»

Мы ей из пайки своей отдавали
Последний кусок.
С умерших грязные робы снимали,
рубахи, чтоб как-то
Согреть.
Снег и ледышки в ладонях топили, пока
громыхал и дымился
восток.
Сердце у каждого ныло: сберечь,
не отдать, дотерпеть.

Грызли кору. И ремни. Кровью харкали
в мартовский снег.
А там, за колючкой смертельных полей
уж звенела, бурлила
Весна.
Мы каждое утро десятками, сотнями падали,
братские рвы разделяя
На всех.
А небо от взрывов алело уже,
горизонт расчертив
Докрасна.

Она дожила.
До своих. Дождалась. Дотянула. Дошла
в 45-м пылавшем году...
Ламсдорф оцепили в тот март.
Мы ее до ворот на руках донесли -
Не забыть.
Стояли и плакали – серые тени
на сером, осевшем от гари свинцовой,
Снегу.
А кто-то сказал:
- Вот и всё. Умирает зима. Будем жить…

                11 февраля, 2025