18а. Джезказган

18а. ДЖЕЗКАЗГАН.

     Однако, диплом получен, наряду со всеми. В распределении на работу вопросов не возникало. Павел написал заявление от моего имени, с просьбой направить на работу в город Джезказган, по месту проживания его матери. Его мать, Синькова Евгения Макаровна, после освобождения из лагеря, вышла замуж тоже за освободившегося из лагеря Ивана Степановича, родом из Украины. Они приобрели (а точнее, им выделили после реабилитации) комнату в коммунальной квартире города Джезказгана, и туда же Евгения Макаровна привезла из Севастополя свою старенькую мать. Так и проживали в одной комнате трёхкомнатной квартиры втроем. Туда же привез Павел и нас с маленькой Аннушкой. Ему же предстояло учиться еще год, а сейчас – каникулы. Комната, где жили его мама с мужем и бабушкой, была скромно обставлена, но чистенькая, и уютная. Встретили нас радушно. У Евгении Макаровны проявлялась особенная, нескрываемая гордость за сына: красивый, здоровый молодой человек и без 5-ти минут – готовый, дипломированный врач. Ей хотелось сейчас же показать его всем знакомым, всему городу. И в первый же день приезда продиктовала: «Павлик, собирайся, пойдем, погуляем в парке, по городу, а Галочка отдохнет с доченькой дома». И они пошли втроем: она с Иваном Степановичем и Павлом, гулять. Впервые я познала власть свекрови. Было обидно оставаться дома. Аннушка была уже спокойным ребенком, и, по моим понятиям мы должны были погулять все вместе. Эту горечь пришлось проглотить. Я понимала и то, что, находясь в заключении, мать долгие годы, за исключением последних лет его учебы, и то лишь каникулярного времени, не видела его, и теперь готова была выставлять напоказ всему миру: «Вот какой у меня сын! Умный, красивый!». И он принимал это, как должное. Наверное, мой вид тогда был слишком неприглядным: уставшая и худющая после госэкзаменов, после напряженной учебы, совмещенной с работой, после недавних родов и бессонных ночей. И все это я понимала, и все это, конечно же, меня удручало, ущемляло.

    Вскоре нам дали комнату в коммунальной квартире. Мы сразу же перебрались туда. Комната светлая, теплая, с балконом. В других двух комнатах жили семьи военнослужащих. Люди очень хорошие, я быстро нашла с ними общий язык, и была даже рада, что не одна в квартире, так как Павел вскоре уехал, заканчивать учебу в институте. А до отъезда, мы вместе обжились на новой квартире и с новыми знакомыми, своими соседями. Выезжали с ними на пикники, на лоно природы, на озеро. Павел много фотографировал нас с Аннушкой, сделал много портретов Аннушки и меня. Он отлично владел такой техникой. Десять месяцев, которые мы были без Павла, прошли не так уж тоскливо, как я ожидала, благодаря моим замечательным соседям. Никакого декретного отпуска я не имела, сразу начала работать. С Аннушкой сидела бабушка, мама Евгении Макаровны. С профилем работы определилась еще на последнем курсе института, решила стать окулистом, но нужно было пройти специализацию, поэтому пока начала работать участковым терапевтом. Участок, который довелось мне обслуживать, находился в центре города, где проживала вся городская элита. Не раз приглашали на квартиру мэра города. Обслуживала эту семью при всяких недугах. Сам хозяин и его жена были простыми и добрыми людьми. Можно сказать, по-родительски относились ко мне. Для моей маленькой Аннушки подарили замечательные санки с металлической ручкой, как в детской коляске. Очень удобные саночки. Вскоре нам выделили отдельную 2-х комнатную квартиру, на втором этаже, в которой проживал главный врач больницы со своей женой – окулистом. Они уволились и уехали из города. Это была наша первая отдельная квартира с телефоном, с балконом, с большой кухней, но без ванной комнаты. Я сразу же наметила со временем поставить ванну на кухне, площадь которой вполне позволяла это сделать. Вскоре мне поставили ванну, и быт молодой семьи с маленьким ребенком был вполне комфортно устроен.

    Пока я обустраивалась с квартирой, приехал Павел, новоиспеченный дипломированный хирург. Немного отдохнув, после госэкзаменов, приступил к работе хирургом и судмедэкспертом, по совместительству. Аннушка была вначале с бабушкой, которая перешла к нам жить. Позже мы определили  Аннушку в ясельную группу детсада, который был рядом с нашим домом. Отработав год терапевтом, я получила путевку на специализацию по офтальмологии на рабочее место в областной клинической больнице города Караганды. Теперь уехала я. Но 2 месяца пролетели быстро. Я научилась всем амбулаторным операциям, а также экстракции катаракты, дакриоцисториностомии. По возвращении в Джезказган, начала работать уже офтальмологом и на приеме и в стационаре. Глазное отделение было совмещено с ЛОР отделением. Работать приходилось много. Много было случаев травматизма. Недалеко находился городок Рудный, где было производство по добыче руды, от туда и поставляли травмированных. Для оказания экстренной, неотложной помощи, вызывали в больницу в любое время суток. Платы за это никакой не начислялось. У Павла, кроме основной работы, были дежурства в отделении. Иногда он звонил с дежурства, просил прочитать по справочнику то, что было нужно в конкретном случае, с которым он сталкивался.
   
   Однажды, при встрече с нами, заведующая хирургическим отделением Людмила Ефимовна повела разговор о том, что, мол, вы с Павлом Поликарповичем – хорошая, серьезная пара и надо бы вам сблизиться, подружиться с семьей нашего замечательного хирурга Леонида.
Оказывается этот отличный хирург и хороший человек, имеющий семью, жену, работающую старшей медсестрой больницы, страдал от алкогольной зависимости. Впрочем, слово «страдал» вряд ли в таком случае, уместно. Ни в семье, ни на работе ничего с ним не могли сделать. Так вот, Леониду Ивановичу, мол, надо помочь избавиться от вредной привычки. Словом, надо помочь коллеге. И мой муж, гордясь таким «поручением», подрядился сблизиться с Леней. Встречались они и на работе, позже и не в рабочее время. И, довольно скоро заметны стали изменения, но не у Леонида – он спивался все больше и больше, на глазах стал меняться мой муж. Я скоро поняла, насколько пагубна была эта навязанная "дружба". Разумеется, это была не дружба, а тяга друг к другу людей, влекомых к спиртному. И, абсолютно неоспоримым, негласным высветился закон: «Где пьянки, там и женщины, там и измены». Совмещая свою работу хирурга с работой судмедэксперта, Павел раз в неделю участвовал в комиссиях по различным вопросам медэкспертизы, например по восстановлению возраста, при отсутствии соответствующих документов у граждан. Эти комиссии проходили в здании ЗАГСа. Рассказывали, как в этом ЗАГСе, его заведующая организовывала, после каждого заседания, членам комиссии в числе которой была-то и она сама, некая Людмила и судмедэксперт, коим являлся мой муж. Подводили «итог работы» с застольем, музыкой. Словом, шумно, весело и…интимно.
По судмедэкспертизе Павлу предстояла поездка в Алма-Ату, на специализацию, на 1,5месяца. Проводила с болью в душе, несмотря на уверения, что все в порядке, и мне не о чем беспокоиться. По возвращении его из Алма-Аты, поняла, что все в нашей жизни изменилось. Поняла и по отношению к нам с Аннушкой, и по чужим письмам, которые выпали из грязного белья, привезенного из поездки. Письма были от той же Людмилы. И снова – уверения, что не надо ни о чем беспокоиться, что все у нас хорошо, а
письма, касаются работы. Разумеется, это была явная ложь.

   Поддерживала меня в этот период, ставшая для меня подругой Тамара Полякова. Она с мужем Геннадием и с маленьким сыном приехала из Караганды в прошлом году, после окончания того же нашего института одновременно с Журавлевым. Работала она фтизиатром в туберкулезном диспансере, а Гена работал терапевтом.
Мы с Павлом продолжали работать, каждый на 1,5 ставки, так, что времени на раздумья о проблемах просто не было. В этот период я почувствовала какие-то покалывания в левом боку. Особенно меня это не беспокоило, но при встрече с Тамарой я, между прочим, сказала ей об этом. Тома пригласила приехать к ней на работу. «Посмотришь, где я работаю, а заодно посмотрю тебя на рентгене». Вскоре, при случае, я оказалась у Томы на ее работе. Познакомилась с ее местом работы, с ее завотделением Иоффе Милой (забыла отчество). А потом Тамара провела  мне рентгеноскопию грудной клетки. Вижу – встревожилась, сделали Р-графию и пошла обсуждать с Милой. Ко мне подошли с точно установленным диагнозом «очаговый туберкулез легких». Было 2 или три небольших очажка на верхушке левого легкого. Как гром среди ясного неба, такая новость для меня. Вот мои полуголодные годы учебы, нервные стрессы и прочее. Тамара почти каждый день, после работы приходила ко мне, обсуждали мое заболевание и ситуацию в связи с этим, перебирали возможные причины появления туберкулезного процесса у меня.

   А потенциальных причин к этому оказалось очень много. Расположившись на кухне, нашем излюбленном месте, я вспоминала и рассказывала Тамаре о своем, довольно близком контакте с Галей Палиной, из медшколы, где когда-то учились, с которой пели дуэтом, и которая вскоре умерла от туберкулеза легких. Вспомнился небольшой отрезок своей студенческой жизни, когда в очередной раз, после весенней сессии, я в поисках работы, наткнулась и остановилась на тубдиспансере. Почему-то в тот период ничего подходящего для моей работы не нашлось. А работать в диспансере пришлось в отделении, где лежали больные с тяжелыми, открытыми формами туберкулеза. Больные ослабленные, настоящего чахоточного хабитуса. У каждой кровати – плошка с мокротой. Помню, как, заходя в палату к такому больному, чтобы сделать инъекцию, я вдыхала полной грудью воздух в коридоре (будто там меньше бацилл Коха), заходила в палату и не дышала, пока не сделаю то, что надо и не выйду в коридор, понимая абсурдность такого, чисто психологического метода по минизированию контакта. Слушая меня, Тамара только ахала. Ко всему прочему мы обсудили с ней и условия моей жизни, предшествующей моему теперешнему заболеванию: далеко неполноценное питание, загруженность, нервозность, ослабленный организм – более чем достаточно для развития инфекции в организме.

    Начались уговоры в отношении лечения. То, что надо начинать лечиться сразу же и всерьез, я понимала и не оспаривала. Но мне было предложено самое радикальное для моей во время обнаруженной, начальной очаговой формы заболевания – санаторий туберкулезного профиля, в Боровом. И сказано при этом: лечение длительное, до шести месяцев. Но, глядя на мой убийственный вид и слезы, сказали, что нужно хотя бы выдержать минимальный срок лечения в санатории, – 3-4 месяца. Трудно сейчас представить, как пережила я такое сообщение, оно просто обескуражило меня. Как оставить семью, мою малышку Аннушку, мужа, с которым как будто только все наладилось, работу, наконец? Снова, прямо с работы пришла Тамара и с Павлом стали обсуждать вопросы, где и как лучше устроить Аннушку на время моего лечения. Я же настаивала на лечении, на месте. На поездку в санаторий ни за что не соглашалась. Но все, в один голос твердили одно – нужно радикальное лечение, а это только – профилированный санаторий. Павел убедительно просил не о чем не волноваться, заверял, что с Аннушкой справиться сам, а в дни дежурств, мол, поможет бабушка. После долгих колебаний пришлось согласиться на лечении в Боровом. Так я оказалась в санатории, где продолжила, начатое в Джезказгане лечение: паск, фтивазид, витамины, здесь же присоединились кумыс, климатотерапия, отдых. Еще должен быть и покой, но его то почему-то не было.

    Не радовали красивые, живописные места: зелень, которая далеко не везде украшает Казахстан, не считая Алма-Атинской области. Красивое, большое озеро, с интересными каменными островками в центре, и далее в юго-восточном направлении – горы. Все это впечатляло, но я все бы отдала, чтобы быть дома с дочуркой и мужем. Павел писал письма, называя меня, как всегда, Галчонком, успокаивал, мол, все будет хорошо, лечись, отдыхай, ни о чем не беспокойся, с Аннушкой все в порядке.