Мобили-шнобели

Бродский написал: «Однообразна русская толпа...».
Однако однообразен графоманский скулёж самого Бродского:

                Мир останется лживым,
                мир останется вечным,
                может быть, постижимым,
                но все-таки бесконечным.
                И, значит, не будет толка
                от веры в себя да в Бога...
               


                Агностику-графоману

В прелести бесовской изнывая,
Божий дар похабя и губя,
В доказательство, что жизнь иная
Так же безнадёжна, как земная,
Так же недоступна для тебя!
.
.
Бродский однажды заметил: «Труд сделал из обезьяны человека, а сигареты сделали из человека поэта». Поэтом Бродский, упражняясь в словесной эквилибристике, так и не стал (хотя курил очень много!), трудиться не любил (был, как известно, тунеядцем). Графоману Бродскому так же далеко до настоящего поэта (ну, например, до Георгия Иванова) как блеющему Лепсу до Магомаева. Вследствие вышеизложенного получается, что Бродский — натурально обезьяна с сигаретой. И даже внешне Бродский похож на шимпанзе с козьей ножкой в зубах. Когда Бродский жил в Америке, на столе у него на самом видном месте лежала книга о Пентагоне и американской внешней политике. Книга называлась «Этично ли нажимать на ядерную кнопку». Однажды к Бродскому зашёл его друг, известный латиноамериканский поэт, тоже будущий лауреат Нобелевской премии и спросил у Иосифа, что он думает о нажатии кнопки. Бродский ответил, что ему, к великому сожалению, эта кнопка недоступна. Мне, конечно, возразят: «А как же Нобелевская премия?!» А кто надувал поэтическую фигуру Бродского, выдвигал дутую фигуру на премию, продвигал и протаскивал её, а потом эту самую премию присуждал? Да те же враги России, мечтающие Россию унизить, уничтожить, испепелить...
.
.

Процитирую стихотворение о Бродском, принадлежащее одному из наиболее талантливых современных поэтов — Евгению Курдакову, который в юные годы был близко знаком с будущим лауреатом:
.
Бормотанья и хрипы ровесника, сверстника шепот,
То ли плохо ему, то ль последний исчерпан припас,
То ли просто не впрок предыдущих изгнанников опыт,
Что и в дальней дали не смыкали по родине глаз?
.
В причитаньях, роптаньях давно не родным озабочен
И родное, не мстя, оставляет ему на пока
Инвентарь маргинала: силлабику вечных обочин,
Да на мелкие нужды — потрепанный хлам языка,
.
Утки-обериутки свистят между строчек по-хармски
В примечаньях к прогнозам погоды с прогнозом себя
С переводом на русско-кургузский, на быстроизданский
По ходатайству тех, кого вмиг подвернула судьба.
.
Эти мобиле-нобели, вечная шилость-на-мылость
На чужом затишке, где в заслугу любой из грешков,
Где бы можно пропасть, если в прошлом бы их не сучилось.
Этих милых грешков из стишков, из душков и слушков
.
Под аттической солью беспамятства мнятся искусы,
Только соль отдаленья по сути глуха и слепа:
Растабары, бодяги, бобы, вавилоны, турусы,
Кренделя, вензеля и мыслете немыслимых па...
.
.

Однако Бродскому можно всё простить за пророческие стихи «На независимость Украины», за это: «Плюнуть что ли в Днипро: может он вспять покатит...»