Изжога

                И быть над землей закатам,
                и быть над землей рассветам.
                Удобрить ее солдатам.
                Одобрить ее поэтам.
                Иосиф Бродский

1

Живое – в ноты, трепетное – в холст,
неслышное, но искреннее – в рифму.
Украсившим таким добром погост
с рождения потворствует Незримый.

Бесславно жить без радостных имён,
творящих время – вещих, буйных, чистых.
В домах они стоят вблизи икон
и скрип земной наш облекают смыслом.

Всему начало – громогласный Взгляд
коснётся родничков у изголовья:
и народится мартовская хлябь
в несчётном круге беспокойством новым,

и разрешится в благости апрель,
прозрит душа в прямоходящем звере
отказом принимать чужую смерть
в естественном отборе как спасение.

2

Старик с годами крутит лишь одну
пластинку подзабытого таланта
не внукам – кошке, чующей весну
вернее, чем пространность музыканта.

Присел – и дальше вероятно спит,
дар Аполлона порами вкушая –
элегия по комнатке журчит,
кисель артериальный разжижая.

А некогда был к публике ревнив,
в повадках груб, начальству не приятен,
в запойной прыти крайне нестыдлив
и с жёнами неистово приматен,

многоэтажен, вычурно умён
и сердцем болен, и хрипел на ладан,
ещё писал – и был прощён за всё,
да так писал, что не был напечатан.

Противник постинфарктного меню
от ада к раю равноудалённый
поспал… чуть слышно костерит войну
в бравурных маршах телевизионных.

3

Так повелось – на следующий день,
вслед за любым событием с банкетом
без отговорок и не набекрень
должна висеть в казарме стенгазета.

Вот и теперь с десантной прямотой,
отставив молча в сторону компоты,
встречала рота год двадцать второй
без права на отсутствие работы.

Богатыри рязанской широты
долг преуспели в балагане ратном,
без лебезы, почтительно на «ты»
едины хлебом и гвардейской статью.

До перекура – групповой портрет.
В порыве втиснуть в кадр все улыбки
фотограф заскочил на табурет –
и сотворил с несчитанной попытки.

Сидели долго, ротный веселил,
припоминал нелепицы смешные,
под кантиком литой затылок ныл,
томление к развязке подходило:

подмены в русской правде не сыскать,
грядущий год в прогнозах непреложен,
осталось меньше пить, приказ «начать»
штабные доведут на месяц позже…

Историограф до утра пыхтел –
слегка с амбре, из шаржей и дразнилок
дурачество кончалось на стене,
посередине – коллективный снимок.

Всяк проходящий мимо застывал,
заранее придерживая хохот.
Шедевр до сих пор никто не снял –
пошла под жуткий хруст полков работа.

Торжеств не будет, зреет третий год
печать стенная в виде некрологов,
и крылья у пехоты для того,
чтобы взлететь быстрее-выше-к Богу.

4

В глуши окольной, в обществе смурном,
среди несметной блажи и хабальства
пророс цветочек, стройным стебельком,
тугим бутоном не подобный царству.

Цепной полкан лихой расцвет берёг
от каблуков и в изморозь, и в сырость
к малявке источал, насколько мог,
с посадки нерастраченную милость.

Под боком у собачьей конуры
картавил лабух в доме из трёх окон.
Болтали, что какие-то цари
доводятся вдовцу роднёй далёкой,

и оттиском угаснувшей жены
в затворе дочь родителю в усладу.
В нетрезвый вечер, пса разоблачив,
отец для сироты сорвал отраду.

В светлице детка скрипочку брала
чем чаще, тем разумней и изящней,
и через годы мир рукоплескал
провинциальной агнице вчерашней.

В пассажах школу выдавала кровь,
смычок взъярённый заправлял дворцами,
мужья, гражданства сменены без слов,
душа в восторгах необетованна.

Но в фатерланд ни скрипкой, ни ногой –
весь род в земле, а прочее – от беса:
месить в калошах гумус расписной,
в поклонах коченеть – без интереса.

Сгорел малороссийский городок,
могилки перемешаны с золою.
В ячейке банка возлежит цветок –
богатство для Америки пустое.

5

Скорузлый холостой интеллигент
в гостях у дамы и гвоздики в вазе,
ещё чайку и недалёк момент
для падежа в соительную фазу.

На полках зябь, Довлатов и гурьбой
макулатура данности бульварной,
от пейзажистов – Шишкин бытовой,
гравюра Айвазовского… и ладно.

Из фоторамки с облака стены
слетают лавры юной балерины,
хозяйку, разве только со спины,
придумать на пуантах допустимо.

В углу лучится фортепьянный гроб,
сращённый с клумбой из горшков цветастых,
вблизи – любви мешающий живот
и под фанфары скромное фиаско.

За стенкой дочь доходит на сносях,
в двери коллектор осадил измором,
а выше – небо в бронзовых гвоздях,
и у груди сопящий лысый боров.

Сентиментальность больше не грозит.
Но и сдаваться времени не вправе:
переживётся климакс и гастрит,
и плесень оскотинившихся нравов.

Готова ради чада своего
сносить убогость, отмывать подъезды,
простить побег зятька на СВО
и промолчать, что он пропал безвестно.

Изжога неизменна по утрам
после вчера в предчувствии сегодня,
и ухажёра неприкрытый срам
не высекает искорки исподней.

6

Когда апрель и укорочен сон
галдой пернатых в форточном проёме,
купаж на завтрак, спутницу за стол –
что только не предвидишь в полудрёме.

Когда апрель и ноздри под каток
триумфа нарождающейся млади,
вдыхаю через носовой платок
и к вечеру захлёбываюсь за день.

Когда апрель и чешутся в руках
карандаши, и выдран из альбома
листок, с натуры явится река,
цветочек, мама – и пригож ребёнок.

Когда апрель и завтрашний потоп
уже клокочет за оградой храма,
подмигивает бесподобный поп
крещёным в детстве, но не прихожанам.

Когда апрель явись благая весть
и атеистам, и евангелистам,
царям и судьям, преклонившим крест
перед своим величием нечистым.

Когда апрель и впору: ликовать,
христосоваться с избранной соседкой,
не рифмовать слова – полировать
и «будем жить!» реветь на всю гашетку.

Когда апрель прыщавый, шебутной
тридцатым днём стеснён к топлёной грусти,
вбегает май с бестактной маетой,
нуждой в парадах – прочерком в искусстве.

2024