На допросе

«Ну что, «Красный Иван», вот и закончен твой путь,
Уже скоро с рассветом сможешь сполна отдохнуть,
Но прежде подробно расскажешь мне, вонючий бирюк,
За что ты воюешь? И много ли русских вокруг?
Эй ты, russisch schweine, смотри на меня!
Уясни, поганая дрянь, я сегодня твой бог и судья!»

Уставший от тягот бесконечных сражений
Командир партизанский угрюмо ответил:
«За землю свою стоим против вас в этих дремучих лесах,
Стоим за родных, которых сожгли вы в деревянных домах,
Мстим за убитых друзей, погибших под смертоносным огнём,
Но придёт время, и с вами, фашистами, сполна мы счёты сведём!»

Ехидный оскал проявился у офицера в серой начищенной форме,
Он закурил сигарету, клубы дыма заполнили комнату.
Снаружи на улице тем временем было пронзительно холодно,
Завыла пурга, и немец продолжил допрос:
«Сколько людей в отряде твоём? Где располагается штаб?
Сколько резервов у вас!? Отвечай мне, загнивающий раб!»

Воспоминания придавили сознание, тяжело стало в момент,
Осточертел офицер накрахмаленный, надоел его мерзкий акцент.
Пленный командир весь в синяках карателей своих проклинает,
Слышит, как с того света сейчас семья его окликает.
Там мама и папа, брательник родной, дети малые с убитой женой,
Скоро обнимет любимых своих, там обретёт он покой.

Три пары ног тут по команде вошли, приказ прозвучал: «Продолжать!»
Фрицы работать стали активно, оловянное нутро выбивать.
Через пару минут остановились, партизана усадили на стул.
Офицер, докурив сигарету, пепел на «Ивана» стряхнул:
«Скажешь теперь, красный ублюдок, где располагается штаб!?
К сапогам наклоняйся, язык приготовь, переходим на новый этап!»

Партизан отрешённо смотрел одним глазом,
Второй глаз заплыл, пот стекал по лицу.
Боль пронзала всё тело, кровью чёрной он харкал,
Пить просил много раз, но не дали ему.
Его взяли за шкирку, затем бросили на пол,
После этого силой уткнули в сапог.
Офицер закричал: «Давай же, целуй, красная падаль!»
Командир с омерзением головою мотнул.

Пленный лежал у ног офицера, в красном углу виднелись иконы,
Лики святых смотрели оттуда, звон в ушах стоял колокольный:
«Сколько русских в лесу? Где находится штаб!?
Отвечай, russisch schweine, — закончим тогда!»
А партизан терпел и стонал, упорствовать вознамерился молча,
До рассвета оставалось всего ерунда, скоро все пытки закончат.

Прозвучала команда: «Поднимите его и посадите на место!
Разговор не закончен, ответь, коммунист, а знаешь ли ты немецкий?»
Красноармеец, шмыгнув сломанным носом, слабо проговорил:
«Знаа…Знаю, а для чего…?» — говорить дальше не было сил.
Скрипнула дверь, офицер улыбнулся, поставили на стол патефон,
«Эй, партизан, а ну подпевай!» — послышался голос сквозь сон.

Deutschland, Deutschland ;ber alles...
Разливается громко по всей избе гимн.
«Последний твой шанс!» — кричит офицер, —
«Подпевай, коммунист, тогда прекратим!»
Уши заткнул командир, ожидал, что сейчас запинают,
Но вместо этого подняли его и догола раздевают.

Офицер в гневе вновь обратился к красноармейцу:
«Слишком много людей моих положил ты в этом лесу!
Думаешь, это конец? Ждёшь, как подохнешь в снегу?
Нет, в назидание ты будешь публично повешен,
Не надейся, что снимут тебя, останешься гнить на ветру,
А сейчас, выходи поживее, там вздёрнем тебя на суку!»

Вывели под руки из избы изнурённого человека,
Ничего не сказал он под пытками в несколько дней.
Сущий ад завершился — от командира остался калека,
Он всё потерял, но до последнего остался верен себе.
Собрали большую толпу, заставили всех наблюдать,
Как умирает герой, отказавшийся честь продавать.

Командир в петле долго в конвульсиях бился,
Никак не хотела смерть его с собой забирать.
Но выстрел из леса помог наконец-то забыться,
Сердце больше не билось, незачем отныне страдать.
Уже после казни мертвеца наградили табличкой:
«Я партизан, отказался немецкую власть принимать»…